Я вспомнил тетю, сидевшую внутри емкости, уткнув щеки в колени и закрыв глаза, будто спит. Я специально крепко закрыл ей глаза, которые все время всех оценивали, чтобы они больше ни на кого не могли смотреть.
Хэчжин отвернулся от тети, увидев то, что не должен был. Его лицо побледнело до синевы. Он не мог сделать и шага, видимо, ужасно боялся проверять дальше. Мне очень хотелось закричать. Остановись. Хэчжин так стремительно прыгнул под навес, разве что не взлетел, что мне было его никак не остановить. Тебе обязательно все это надо? Стоя ко мне спиной, Хэчжин сдвинул со стола доску. Я посмотрел ему в затылок и вспомнил позавчерашнее утро, когда я робко спустился в гостиную и обнаружил труп мамы. Вспомнил свой шок, когда ноги заскользили куда-то вдаль. Вспомнил, как все потемнело перед глазами и я не мог двинуться с места, словно меня придавило. Вспомнил, как я сидел на коленях рядом с телом мамы и пытался зажечь в голове свет, чтобы что-нибудь сделать. Мне казалось, что Хэчжин почти в той же последовательности переживает сейчас те же моменты. Или в его голове, как и у меня, взрывом разносится крик. Это всего лишь сон.
Ожидание было долгим. Наконец, Хэчжин повернулся ко мне. Мой язык стал совсем сухим и прилип к небу, я не понимал себя. Почему я так нервничаю? Почему смотрю на него с мольбой? Чего именно я жду?
Хэчжин вошел в комнату. Как слепой, он ощупал дверь, а затем прошел мимо меня. Его взгляд скользил в воздухе. В глазах не было отрешенности, злости или печали. У него было лицо, как у человека, который упал и барахтается в воде. Конечно, ему было сейчас нелегко. Он был в замешательстве и отказывался во все это верить. Однако раз он велел мне не двигаться, должен же он был хоть что-нибудь сказать человеку, который повиновался. В конце концов, нарушить молчание пришлось мне.
— Я сейчас уеду.
Хэчжин остановился в шаге от меня и, обернувшись, спросил:
— Уедешь?
У него было такое выражение лица, будто он впервые в жизни услышал такое странное слово. А его наклонившийся подбородок говорил — Куда, как ты можешь?
— Прощай! — Я протянул руку. Хэчжин глянул на руку и посмотрел мне прямо в глаза. На переносице пульсировала вена, из сжатых губ вырывалось неровное дыхание. К глазам прилила кровь, зрачки двигались и потихоньку расширялись. Ресницы встали торчком, словно щипчики. Такие глаза я уже однажды видел — ночью два дня назад у мамы. Мне показалось, что я слышу ее голос.
Ты… Ючжин, ты… Ты не должен жить.
Я убрал руку и кивнул головой, мол, понимаю. Для Хэчжина мама была спасительницей. Она приютила его, когда он стал сиротой, и десять лет заботилась о нем. Для него моя мама была как родная, и теперь он ее потерял. Естественно, для него это был серьезный удар. Вряд ли он способен меня понять.
— Ну, ладно, я просто хотел…
В лицо мне ударил кулак. Хэчжин вложил в удар всю свою силу. В ушах зазвенело, а подбородок съехал в сторону, я пошатнулся.
— Прощай? — С этим вопросом он ударил меня кулаком в грудь. Было такое ощущение, что сломались ребра. Из горла раздался стон, и я стал задыхаться. Я невольно схватился за грудь и согнулся. Острая тяжелая боль прошла через грудь и спину.
— Прощай? — Теперь голос был наполнен гневом. Я с трудом поднял голову, и хотел ответить «да», но не смог выдавить ни слова, потому что кулак, прилетевший спереди, ударил меня в шею. Из горла хлынуло что-то кислое. Мир закружился под ногами. Я не удержался и рухнул на пол. Хэчжин подскочил и сел верхом на меня.
— Как ты можешь такое говорить, сволочь?
На меня посыпались удары. По левой щеке, по правой, в глаза, в нос, по губам, по подбородку. Он бил без разбору, будто я попался ему в тот момент, когда он очень хотел кого-то ударить. Он был взволнован и бил беспощадно. Мои глаза моментально опухли, я почти ничего не видел, теплая кровь залила все лицо. В разбитом рту, казалось, выпали все зубы.
Я расслабился и откинулся на спину. Я не сопротивлялся и не защищался. Чем больше ударов я получал, тем яснее становился мой разум. Беспокойство улеглось, словно все это было неправдой. Ситуация была, конечно, хуже некуда, но мне стало гораздо лучше. Страшно бьющийся пульс пришел в норму. Я чувствовал, будто получил прощение после исповеди, на которую было трудно решиться.
— Как ты можешь такое говорить, сволочь?
Хэчжин схватил меня за грудки и тряс как сумасшедший. В ушах звенело. Передо мной все плыло, его лицо сделалось размытым. Несмотря на это, я заметил — Хэчжин плакал. Он плакал, как ребенок, скривив плотно сжатые губы, покрасневшие глаза моргали, а тихий плач шел откуда-то из глубины живота.
— Зачем ты это сделал? Зачем? Дурак, что с тобой будет…
Я стиснул зубы, сдерживая плач, комом стоявщий в горле. Хэчжин плакал теперь навзрыд.
— Что с твоей жизнью… Сволочь. Что с тобой…
Хэчжин отбросил меня и повалился на бок. Избили меня, а валялся почему-то он, в изнеможении широко раскинув руки и ноги. Я закрыл глаза. Я слушал его резкие всхлипы и думал над его последними словами — Что с твоей жизнью… Что с тобой… — и закончил вместо него — …будем делать? Мне очень хотелось поверить, что он рыдает — гораздо сильнее, чем когда умер дедушка — по мне.
Я с трудом проглотил наполнившую рот кровь. Теплый сгусток медленно пополз вниз, как улитка. Кровь опустилась в желудок. В груди безнадежно вращались часовые стрелки. Тик-так. На улице стемнело, к стеклу прилипли снежинки. Вокруг было настолько тихо, что мне даже показалось, что можно услышать звук летящих снежинок. Всхлипывания Хэчжина теперь шли из груди. Через некоторое время рыдания стихли. Он лежал на полу и совсем не шевелился. Наверно, он, как и я, слушал, как падал снег.
Наше длительное молчание нарушили напольные часы в гостиной. Раз, два… шесть. Когда часы закончили свой бой, я услышал, что Хэчжин поднимается.
— Поднимайся. Надо поговорить, — сказал Хэчжин. Я поднялся и сел. Капли крови одна за другой барабанили по полу. Хэчжин встал, взял несколько влажных салфеток и протянул мне. Его волосы были насквозь мокрыми, словно он только что вышел из бассейна. Получалось, один бил и был весь мокрый от пота, другой — получал удары и был мокрый от крови. Несправедливо, конечно, но меня это не слишком волновало. Я подумал, что, может, это даже и к лучшему. Я послушно взял салфетки и заткнул ими ноздри, откуда текла кровь.
— Даю тебе два часа, — сказал Хэчжин. Я еле-еле приоткрыл опухшие веки и посмотрел на него.
— Помойся, морально подготовься и спускайся к восьми.
Выпрямив спину, я сидел прямо напротив Хэчжина. «Помыться» — это я понял, а вот «морально подготовиться» — нет. К чему это он клонит?
— Сдайся.
Я был ошарашен, казалось, голова взорвалась, будто в лоб мне неожиданно попал камень, как шестнадцать лет назад, когда брат стрельнул в меня из рогатки.
— Это лучшее решение.
Хэчжин встал, я тоже. Я смотрел в его глаза, в них до сих пор стояли слезы. Эти слезы были не из-за меня? Он рыдал не из-за меня? Не из-за того, что он меня так избил? Ему просто досадно, что я стал убийцей? Я что, заблуждался?
— Только тогда я смогу что-нибудь сделать.
Я хотел спросить его, о чем это он. Мне было любопытно, что можно сделать, когда все уже случилось. Он что, собирается нанять мне адвоката или умолять сократить срок благодаря тому, что я явился с повинной? Или до самой моей смерти будет носить мне в тюрьму передачи? Или хочет сказать, что обо всем позаботится, а ты, мол, не переживай и отправляйся в тюрьму? Это он так меня подбадривает?
— Если убежишь, все равно долго не протянешь.
Я это знаю, отлично знаю. Но что бы там ни было, хочу сам принять решение относительно своего будущего. Я искренне хотел его попросить — Умоляю, перестань.
— Главное, чтобы ты хранил молчание. Только на день закрой глаза…
— Как только ты выйдешь из дома, я сразу позвоню в полицию.
Глаза Хэчжина сузились и стали холодными. Я почувствовал, как испарились слова, которые я хотел сказать. Дыхание резко ускорилось. Температура тела подскочила.
— Ты не сможешь выйти втайне от меня. Я охраняю входную дверь, а крышу будет сторожить Хэлло.
Хэчжин протянул руку.
— Отдай бритву.
В животе бурлил нервный смех. А это еще зачем? Он что, боится, что я себя убью? В доме полно всего, чем можно перерезать себе горло, не только бритва. На крыше есть пила, а на столе — канцелярский нож. На кухне — мамин любимый немецкий нож. Захочу, могу и голыми руками свернуть себе шею. Он что, считает меня идиотом?
Я вынул из ноздрей салфетки, вытер рукой кровь и открыл ящик. Когда я протянул Хэчжину бритву, то почувствовал, что его глаза на секунду дрогнули.
— Два часа. И не больше.
Его взгляд снова стал спокойным и хладнокровным. В тихом ясном голосе звучала сталь. Это было незнакомо, но и в то же время привычно. Мне показалось, что я стою не перед Хэчжином, а перед мамой, воплотившейся в его тело. Навряд ли, конечно, но я на всякий случай проверил:
— Ты точно этого хочешь?
— Да.
Такая уверенность без капли сомнения пробирала меня до костей. Хэчжин положил бритву в карман и вышел из комнаты. Его шаги были решительными — Не ожидай, что я передумаю. Когда он спустился вниз по лестнице, у меня подкосились ноги. Я обмяк и плюхнулся на пол. Прислонясь к ножке стола, я задумался о явке с повинной. Меня, как и прежде, воротило при одной мысли об этом. Но и от побега за границу теперь тоже пришлось отказаться. Выехать из нашего района, не говоря уже об аэропорте, будет трудно. Хэчжин, который всегда держит свое слово — такой уж у него характер, — наверняка, как только я исчезну, сразу позвонит в полицию.
Нельзя сказать, чтобы я этого не предвидел, но, оказавшись перед фактом, был в замешательстве. Я бы рассмотрел явку с повинной, если бы это хоть как-то облегчило мое положение. Но какой в этом толк, если абсолютно все равно сдамся я сам или же меня арестуют. Если уж и стоит о чем задуматься, так это о тяжести вины — не моей вины, а Хэчжина. Вины за то, что он ничего не подозревал до того, как все случилось. За то, что погибла мама. Я не исключал, что Хэчжин хочет и