— Помолчи, Микки, — просит Моль. Она меня обычно не гнобит, поэтому я замолкаю. Мелкая так стиснула мне руку, что даже больно. Интересно, Пэдди продолжают мутузить?
Все мы, которые с Гавана-стрит, идем вместе. Дети в пижамах или в одних штанишках, нас подталкивают, мы выходим на Джамайка-стрит. На ней полно женщин. Они перекрикиваются.
— Подонки! — Ма плюет на землю.
Старая Шейла обхватывает ее рукой за плечи.
— Ну ладно, Джози, — говорит Минни-Ростовщица, которая всем дает денег в долг и записывает в книжечку. У нее волосы вверх торчат как пчелиный рой.
— Твари бесстыжие, — бухтит Ма.
— Ты цела, Сейди?
— Ага. Стыд и срам, а?
Женщины перекликаются по всей улице. Я молча наблюдаю.
— Кого забрали?
— Да всех мужиков, до которых дотянуться смогли.
— Ну, завтра, с божьей помощью, всех отпустят.
— Ага, а в каком состоянии?
— Не надо при детях.
— У меня руки трясутся. Ни на что не гожусь.
Мы дошли до конца Джамайка-стрит. Моль несет Мелкую Мэгги на руках.
— Пушки-то нашли у кого? — спрашивает миссис Маканалли.
Ее Бридж идет за ней следом.
— Да мне-то почем знать? — Ма даже не смотрит в ее сторону, и я по этому случаю бросаю на Бридж убийственный взгляд.
— Могла бы и знать, — цепляется та к маме. — А то завелись тут у нас всякие, думают, что они лучше других. Разыгрывают из себя невесть что, — говорит и уходит.
Разыгрывают. Она что, хочет сказать, что мамуля — плохая актриса? Да если бы мамуля захотела, она бы обставила и Бетт Дейвис, и всех остальных. Даже Джуди Гарланд, если бы очень захотела. А эти корчат из себя невесть что, и все только потому, что Бридж играет в спектаклях у Мартины в гараже.
— Курва заносчивая, — говорит Ма Старой Шейле.
— Ты потише, Джози, — шепчет Старая Шейла. — А то с этой потом греха не оберешься.
— То-то я испугалась. Выпендривается, будто она жена Майкла Коллинса, а муженек ейный всего-то спер мешок колбасы.
— Будет врать-то! — смеется Старая Шейла. — Кто тебе такое сказал?
— Ну, может, и нет, но мужик он никчемный, да и безмозглый. Его парни послали обчистить склад Денни, а когда копы его замели, при нем только и было-то, что мешок колбасы, который он стянул для нее. — Мы все хохочем. — А посадили его за пушку, которую нашли у них в доме: из нее шлепнули брита, и на ней были его отпечатки. Никогда он не выйдет. Ну, да она не пропадет.
Дураком надо быть, чтобы оставить отпечатки на оружии. Я в два годика уже знал, что нельзя. Он что, ни одной телепрограммы за всю жизнь не посмотрел? Вот уж действительно — безмозглый.
— А брита-то, Джози, кстати, вовсе не он шлепнул, — говорит Шейла.
— Да, ты права. Права. Просто бесит она меня, как не знаю что, — злится Ма.
— Такую любить трудно.
Ма от разговоров сделалась как всегда.
— Так, Мэри, отведи детей к миссис Брэннаган, — распоряжается Ма.
— А ты куда? — спрашивает Моль.
— Пойду найду вашего папашу.
— А что мне сказать миссис Брэннаган? — Моли, похоже, совсем не хочется туда идти.
— Так и скажи, что тебя мама послала, и про все, что случилось.
— А может, ты тоже с нами? — спрашивает Моль с последней надеждой.
— Да чего ты, черт побери, от меня хочешь! — взрывается Ма. — Давай уже, говори!
Моль не отвечает и в ярости уходит прочь. Мы бежим следом, хватаемся за ее руки. Оглядываюсь — женщины столпились под фонарем, разговаривают. Мы идем через пустырь за магазином Старого Сэмми и мимо баррикад на Альянс-авеню. Моль пытается запихнуть оторванный рукав в лифчик. Я пытаюсь не наступать на битое стекло, оставшееся от прошлых стычек. Повезло нам, что тетя Катлин и дядя Джон на каждое Рождество покупают нам тапочки — а то шлепали бы тут босиком, как дети Макдермотов.
На Этна-Драйв все женщины вышли из домов и стоят на улице — курят, болтают, у некоторых в руках по-прежнему крышки от баков. Кивают нам, лица — как каменные. На Стрэтфорд-Гарденс Моль поворачивает на дорожку, мы — за ней, к входной двери. Сдвигается занавеска, через тюль видно лицо. Входная дверь отворяется.
— Здравствуйте, миссис Брэннаган, нас мама сюда послала, потому что на нашей улице рейд, — произносит Моль.
— Слышала, как крышками стучат. Ну, входите же, ради всего святого, не стойте на улице, а то простудитесь до смерти.
— Спасибо, миссис Брэннаган, — говорит Мэгги, ну прямо вся такая лапочка.
— Спасибо, миссис Брэннаган, — вторит ей Моль и входит.
— Спасибо, миссис Брэннаган, — говорю я в пол и прохожу мимо нее в гостиную.
— Вы все целы? — спрашивает она.
— Да, — подтверждает Моль.
Миссис Брэннаган — ардойнская медсестра, зашивает серьезные порезы и раны, чтобы не надо было тащиться через протский район в больницу. Если вам нечем платить за бритское такси.
Ого. У нее прямо не дом, а музей, какие показывают по телевизору. Миллион украшений. И картин. Богоматерь с младенцем Иисусом на руках. Римский папа.
Президент Кеннеди. Элвис Пресли и Святое Сердце с красной мерцающей круглой свечкой.
— Не дело, что вы, ребятки, не спите в такой-то час, вам нужно прямо в кровать, — говорит она, сжимая ворот халата на шее. — А Мэри со мной еще немного побудет.
Дело в том, что она живет одна, без мужа. Подорвался на собственной бомбе. Похороны у него были пышные, гроб накрыли ирландским флагом. Стреляли в воздух. Если подумать, ИРА — вполне приличная организация, потому что и мистер Макканелли, и мистер Брэннаган облажались по полной, а ИРА вроде как на них и не рассердилась.
— Мэри, лапушка, я сию минутку вернусь, и ты мне расскажешь, что там у вас стряслось. Идемте, ребятки.
Она ведет нас вверх по лестнице. Мы с Мелкой смотрим на Моль, она кивает — идите, мол, за ней. За ее плечом мне улыбается президент Кеннеди.
Не хочу я наверх. Я хочу домой. Здесь противно и чем-то воняет. И Мелкой здесь тоже не нравится.
— Поспите тут вместе.
Она открывает дверь спальни, включает свет.
Там стоит единственная кровать, придвинутая к стене у окна, и открытый платяной шкаф — пустой, только с парой вешалок. Бывает же такое — лишняя комната. И пустой шкаф.
Миссис Брэннаган снимает покрывало.
— Давайте, запрыгивайте, оба. Вы же не против спать в одной кроватке?
Не против! Это мы-то не против? Да мы с Мелкой всю жизнь об этом мечтали.
— Нет, миссис Брэннаган, мы всегда так спим, — говорю.
Мелкая Мэгги улыбается, будто Рождество настало.
— Только не раздевайтесь.
Миссис Браннаган смотрит на нас как-то странно. И не уходит.
— Снимай тапки, — обращаюсь я к Мэгги очень серьезным голосом, чтобы показать миссис Брэннаган, что я человек разумный.
Садимся на кровать, сбрасываем обувь.
— Залезайте, — говорит миссис Брэннаган.
Мы с Мэгги лезем в кровать, миссис Брэннаган накрывает нас одеялом, подтыкает его. Прямо как родители в телевизоре.
— Смотрите, чтобы вас клопы не покусали, — предупреждает она и гасит свет.
Дверь закрывается, мы в темноте.
— Вот это да! — хихикает Мэгги.
— Знаю, — говорю. — Видишь, Мэгги, мечты всегда сбываются!
Мы смеемся и болтаем, а потом я слышу, что миссис Брэннаган и Мэри поднимаются наверх, и говорю Мелкой, что нам пора спать. Но ей не угомониться.
— Сделать то, что я делал, когда ты была совсем-совсем маленькой? — говорю.
— Волшебную раковину? — спрашивает она и прикладывает к губам большой палец.
— Поворачивайся, — говорю. — Сама знаешь: если пытаться ее увидеть, она не появится.
Мэгги поворачивается к стене и крепко закрывает глаза. Я придвигаюсь совсем близко и накрываю ей ухо правой ладонью.
— Слышишь? — шепчу.
— Да, — отвечает она тоже шепотом.
Я дую ей в ухо и двигаю большим пальцем — получается легкий ветерок.
Когда Мелкая засыпает, я ложусь на спину и смотрю в темноту. И думаю о своем малыше Киллере — как он там один в конуре.
Господи, я очень тебя прошу, позаботься о Киллере. Обещаю, я всегда буду хорошим мальчиком, всю свою жизнь.
Да, и еще заодно погляди, как там Пэдди. Но только если время останется. Аминь.
5
Широченный мокрый язык проходится по моей щеке. На ногу капают слюни.
— Киллер, кончай! — кричу, хотя мне страшно нравится.
Хочу, чтобы на улице все меня услышали и пришли посмотреть на него в наш крошечный палисадник. Палисадник, на самом деле, — это заасфальтированный пятачок под окном, обнесенный низенькой стенкой.
— Микки, поди сюда! — кричит из гостиной Ма.
— Пошли, Киллер!
Отряхиваю коленки и бегу в дом.
— Пса в дом не тащи, он всюду писает! — надрывается Ма. — И проверь, что калитка закрыта!
Конечно, закрыта. Она это то и дело повторяет. Ма сидит в Папанином кресле, ухватившись за ручки. С заднего двора входит Пэдди, с какой-то набитой сумкой. Странное дело. Вряд ли он ходил подметать двор или снимать выстиранное белье с веревки. Он отталкивает меня и ломится к входной двери, без единого слова. Дома он теперь редко появляется. И почти перестал с нами говорить с тех пор, как.
— Ты куда?! — кричит Ма ему вслед, выглядывая в дверь.
— Отсюда! — орет он, шагая по дорожке.
— Отсюда — куда?! — кричит она ему в спину.
Но он даже не поворачивается. Что он о себе думает? Решил, верно, что раз его избили, он теперь особенный. И имеет право хамить моей мамочке. У нее вид расстроенный. Какой он у нас все-таки болван. Знаю, в состязаниях на лучшего сына я всегда брал верх, но теперь и состязаться не с кем.
Киллер проскакивает мимо мамы в дом.
— Уведи пса на улицу! — орет Ма во весь голос.
— Сейчас, — говорю примирительно.
Это Пэдди, будь ему неладно, виноват, что Ма злится. Да и вообще, кому до него какое дело? Никто из нас его не любит. Я хватаю Киллера, вывожу во двор, плотно закрываю заднюю дверь и возвращаюсь на диван.
— Джози? — Голос с нашей дорожки. Тетя Катлин.