Выдающийся египтолог Владимир Семёнович Голенищев поступил на службу в Эрмитаж в 1880 году сверх штата, то есть без жалованья. Он был богат и мог позволить себе не заботиться о средствах, а заниматься любимым делом столько, сколько ему хотелось, не связывая себя административными узами. Васильчиков писал в рапорте на имя министра:
«Поступление г. Голенищева, единственного в Петербурге специалиста по Египтологии, на службу будет неоценимым приобретением для Эрмитажа. Занимаясь уже давно любимой наукою, он подробно изучает те памятники Египетского искусства, которые находятся в Петербурге. Из них многие валяются в пыли кладовых по разным казённым учреждениям. С назначением Голенищева без малейшего расхода для казны, не только приведено будет в порядок, но и значительно может быть увеличено и пополнено находящееся в Эрмитаже собрание Египетских древностей, и в то же время многие памятники древнего искусства спасены будут от конечного разорения, кроме того, наконец, составлен будет подробный научный каталог, о котором до сих пор за неимением специалиста невозможно было и думать».
Я восхищаюсь: какой роскошный язык документа!
Голенищев описал всю египетскую коллекцию и создал первый внушительный каталог египетских древностей: увлекательные путеводители бесплатно раздавали посетителям музея. С 1886 года он стал хранителем отделения египетских древностей Эрмитажа. Васильчикову нравился характер Голенищева, в нём соединилось всё, что так ценил директор Эрмитажа: деликатность, искренность, мягкость, твёрдость взглядов, но никогда Владимир Семёнович не позволял себе задевать и оскорблять тех, кто придерживался иных взглядов, не совпадающих с его убеждениями.
Голенищев начал глубокое исследование и реставрацию древнеегипетских памятников Эрмитажа, до него в музее никто такой работой не занимался. В результате изучения памятников он сделал величайшее открытие: нашёл папирус, на котором написаны два удивительных, бесценных текста – «Поучение Мерикара» и «Пророчество Неферти».
«Поучение Мерикара» (XXII век до н. э.) – политический трактат, проще говоря – наставление гераклеопольского царя X династии Ахтоя (Хети) III своему сыну, царю Мерикара, как надо жить и править. Например:
«Неимущий разрушает порядок в войске, не доводи же, сын мой, воинов до нужды, вовремя выдавай предназначенное им пропитание»;
«Будь милостив, когда караешь за малые проступки, и увидишь толпу в ликовании»;
«Добрый нрав приблизит тебя к небу и вершинам блаженства»;
«Избегай злых деяний, и память о тебе пребудет в веках»;
«Остерегайся карать опрометчиво»;
«Приближай к себе людей по их деяниям»;
Очень современно звучит.
«Пророчество Неферти» (XIX–XVIII века до н. э.) – один из образцов древнеегипетской литературы. Неферти – мудрец, маг, владыка изречений.
В 1881 году Владимир Семёнович сделал ещё одно потрясающее открытие – нашёл папирус эпохи Среднего царства «Сказка о потерпевшем кораблекрушение». Рассказ о фантастических приключениях достойного путника, героя, который спасся после кораблекрушения на острове.
«И вот грянула буря, когда мы были в море, и не успели мы достигнуть суши, плывя под парусами. И вот ветер всё крепче, и волны высотою в восемь локтей. И вот рухнула мачта в волну, и судно погибло, и никто из моряков не уцелел. Я был один выброшен на остров волнами моря». Через несколько дней раздался гром и появился хозяин острова – огромный Змей: «Длина его – тридцать локтей. Борода его – больше двух локтей. Чешуя его – из золота, брови его – из лазурита. Тело его изогнуто кверху». Они рассказывают друг другу о своей жизни, о бедах, которые пришлось испытать. Змей советует вернуться в Египет, но никогда не искать остров – забыть о нём. Вскоре приплыл корабль, и Змей «даровал мне груз мирры, иби, хекену, нуденба, хесанта, даровал черни для глаз, хвосты жираф, большую груду ладана, слоновьи клыки, охотничьих собак, обезьян и всякое прекрасное добро».
Непростая история – о странствиях и превращениях, о встречах и испытаниях. Остров называется «Ка», может быть, это намёк: где-то есть место, где хранятся «двойники» всех вещей, которые отвечают за бессмертие. Он находится на грани миров – волшебная история.
Голенищева интересовали тайны письма. Он много путешествовал, сам финансировал поездки. Собрал уникальную коллекцию – более шести тысяч редчайших предметов, среди них – шедевры: папирус с записью «Путешествия Уну-Амона», фаюмские портреты (погребальные портреты в римском Египте I–III веков). Французский египтолог Жан Сен-Фар Гарно (впоследствии первый директор парижского Центра Владимира Голенищева) писал о нём: «Голенищев был не только одним из самых сильных, но и одним из наиболее индивидуальных умов своего времени… Он оказал нам всем неоценимую услугу, предостерегая против готовых идей и предвзятых теорий».
Голенищев собрал замечательную коллекцию египетских древностей, но, будучи купленной государством, попала она не в Эрмитаж, а в Музей изобразительных искусств в Москве (в результате умелого лоббирования создателей музея).
В 1917 году учёный не захотел остаться в России – уехал в Египет, основал кафедру египтологии в Каирском университете, создал сводный каталог Каирского музея и до конца дней изучал египетский синтаксис. Он прожил огромную жизнь и покинул этот мир в 92 года. О нём говорили: «Этот русский знает о Египте больше самих египтян».
Никодим Павлович Кондаков – историк, археолог, глубочайший знаток византийского и древнерусского искусства, он создал иконографический метод изучения искусства. Человек необыкновенной силы воли, он, сын бывшего крепостного, смог достичь высот интеллектуальной жизни: только труд, честное служение науке и восторг перед красотой. Своё жизненное правило он сформулировал: «Я не могу остановить бурю и сильный ветер, но в моих силах построить мельницу и сделать ветер моим помощником». Он был блестящим эрудитом – никто в Европе не работал со столь грандиозным количеством памятников истории Античности. Он одним из первых доказал: произведения искусства неотделимы от жизни, они отражают жизнь, эпоху, традиции.
Сохранились воспоминания Чехова и его письма Кондакову. К юбилею Пушкина Антон Павлович хотел поставить в Ялте «Бориса Годунова» и предложил Кондакову роль Пимена, очень соответствующую характеру учёного: умение всматриваться в историю и размышлять, способность соединять дни прошедшие и дни настоящие. Чехов в письмах упоминал о Кондакове: «Мой знакомый, даже приятель, он очень хороший человек». Они разговаривали о многих серьёзных вещах. Кондакова тревожило отношение общества к русской истории – беспечное, легкомысленное, безжалостное. Многое бездумно разрушается, но – считал учёный:
– Русская культура многоликая, она – крупное историческое явление, многие питали её – и огреченный скиф, и корсунский мастер, и генуэзский торговец в Крыму, и немчин в Москве. Эту сокровищницу наполняли и арабские караваны, везшие товар волжским болгарам и языческой Руси… Эта культура не может пропасть.
– Вы – исторический оптимист, – отвечал ему Чехов, – всё пропадёт. Да, народные силы бесконечно велики и разнообразны, но этим силам не поднять то, что умерло или умирает, и то, что погибло, уже не воскреснет.
Васильчиков пригласил Кондакова на должность хранителя отделения искусства Средних веков и эпохи Возрождения как автора работ о шедеврах Киевской Руси, Сирии, Константинополя.
Квартира Кондакова на Литейном была настоящей «свободной академией» – его знаменитые субботы собирали самые блестящие и острые умы Петербурга. Кондаков дружил с Чеховым, беседовал с Ключевским о смысле истории: «Что касается меня, то я всегда был занят исследованием того, как античный греко-римский мир преобразовался в мир новый, европейский, и стремился показать, как главная роль в этом процессе принадлежала Византии, восточному центру Европы». До сих пор его книги, исследования остро интересны: «Иконография Богоматери» (1914–1915), «История и памятники византийской эмали» (1892), «Памятники христианского искусства на Афоне» (1912).
Революцию Кондаков не принял. Сохранились воспоминания Ивана Алексеевича Бунина о их «житье-бытье» в Одессе – пять месяцев тяжелейших испытаний: «Одесса – мёртвый, пустой, загаженный город… Был Кондаков, говорил о той злобе, которой полон к нам народ и которую мы сами внедряли в него сто лет… В сущности, всем нам давно пора повеситься, – так мы забиты, замордованы, лишены всех прав… Низость, грязь, зверство…»
Они оба принимают решение – уехать. Бежали вместе, делили крошечную каюту на пароходе, который увозил их из России. Бунин удивлялся, какие у Кондакова тяжеленные чемоданы:
– Что вы спасаете?
– Будущая книга «Русская икона», все собранные материалы, фотографии, записки, выписки.
Кондаков много трудился в Болгарии, Германии, Праге. Марина Цветаева писала в одном из писем: «17-го (1925 г.) ночью от разрыва сердца умер Кондаков – ему было 80». Одним из учеников Кондакова был муж Цветаевой Сергей Эфрон. «Ближайшие ученики в страшном горе. Умер мгновенно: “Задыхаюсь!” И, прислушавшись: “Нет – умираю”. Последняя точность учёного, не терпевшего лирики в деле. Узнав – слёзы хлынули градом: не о его душе (была ли?), о его черепной коробке с драгоценным, невозвратимым мозгом. Ибо этого ни в какой религии нет: бессмертия мозга… Серёжа уже видел его: прекрасен. Строгий, чистый лик. Такие мёртвые не страшны, страшна только мёртвая плоть, а здесь её совсем не было».
В архиве Эрмитажа хранится интересный документ – записка директора музея Васильчикова министру народного просвещения Дмитрию Андреевичу Толстому:
«Я знаю, до какой степени Вашему Сиятельству дорого всё, что в Отечестве нашем служит к распространению и процветанию науки. Редчайшие собрания Императорского Эрмитажа представляют, несомненно, богатый материал для изучения истории и археологии. Я беру на себя смелость просить Ваше Сиятельство явить помощь археологическим собраниям Эрмитажа, которые теперь, более чем когда-либо, нуждаются в труженике, научно подготовленном. Я прошу Ваше Сиятельство о полной уступке Эрмитажу магистра филологии Дерптского университета господина Кизерицкого. Смею надеяться, что Ваше Сиятельство согласитесь уступить нам г. Кизерицкого, и покорно прошу не отказывать мне».