Жили трудно. Главные вопросы: где людям жить, как питаться? Многих подселили в квартиры и дома местных жителей. Подсчитали: по плотности заселения приходилось примерно полтора-два метра на человека. Уплотняли жёстко: по несколько семей в одной комнате. Возникали, конечно, бытовые конфликты, сложные ситуации на каждом шагу: кто-то принимал ленинградцев радушно, кто-то мрачно терпел, кто-то скандалил – всё было. Разным людям надо было научиться жить вместе и по возможности мирно. Девочка Лёля вспоминала мальчика, который приехал из Ленинграда: его называли Ботвинник-толстяк. Он плакал. Детям объясняли: он не толстый, он от голода опух. Местные дети такого не видели, даже представить не могли, что такое возможно. Через некоторое время мальчик пришёл в норму, начал общаться, играть с другими детьми, ожил. Постепенно через детей стали привыкать друг к другу и взрослые.
С продуктами тоже было сложно, не хватало самого элементарного. Но были и особенности: на Урале делали шоколад, но его никто в городе не видел – он был для лётчиков. О шоколаде только мечтали. Пришла весна, и сотрудникам Эрмитажа по особому распоряжению выделили землю в ближайшем колхозе – можно было посадить овощи. Кроме того, колхоз предложил учёным подрабатывать на ферме, в коровнике, развозить корм для скота, сажать овощи, землю обрабатывать. Платили натурой – хлебом, яйцами, молоком, иногда – очень редко – мясом. Питались, конечно, крайне плохо: хлеба не хватало – выдавали строго по карточкам. Лебеда, очистки картофеля, овёс, ячневая крупа, горох – вот о чём люди мечтали. А самое большое лакомство – жмых – льняное семя, из которого выжали масло (масло шло в производство).
Сотрудники Эрмитажа были вынуждены писать письма с просьбами прикрепить их к столовым закрытого типа, так как цены на продукты сильно взлетели: на ржаную муку – в 125 раз, на картошку – в 71 раз, на молоко – в 140 раз. Каждый месяц выдавались карточки, но правила пользования часто менялись, в очередях приходилось стоять часами. Кроме того, отоваривались карточки неаккуратно и нерегулярно: вместо мяса могли выдать яйца, вместо сахара – мороженое или жидкое какао. Молочные продукты надо было покупать на рынке, а цены высокие: 1 литр молока – от 50 до 90 рублей, картофель – 60–70 рублей, а зарплата – 360–400 рублей. Буханка хлеба стоила 218 рублей, а ещё нужно было платить за дрова, за жильё, за свет. Театры и кинотеатры продолжали работать, и люди приходили – они были готовы обменять драгоценный хлеб на билеты. Например, билет в кино равнялся кусочку хлеба.
Эрмитажники активно жили и работали, несмотря на холод, голод, слабость и страх: читали лекции в школах, госпиталях, в колхозах, а научный сотрудник Валентина Николаевна Березина зимой 1942 года прикрепилась в должности лектора к санитарному поезду. Учёные читали лекции студентам Свердловского государственного университета: Анна Алексеевна Передольская – курс по античному искусству, Александр Александрович Иессен – основы археологии, Алиса Владимировна Банк – историю византийского искусства.
Эрмитаж старался уберечь и детей своих сотрудников: в самом начале войны на базе эрмитажного детского сада был организован интернат – дети от двух до пятнадцати лет. Всего собралось 146 ребят. 6 июля 1941 года дети вместе с руководителем интерната Любовью Владимировной Антоновой и несколькими воспитателями отправились в деревню Искробол Ярославской области. Дорога была тяжёлой… Эшелон перевозил больше двух тысяч человек: ехали почти стоя, не хватало воды, много мучений пришлось вытерпеть. Из письма Любови Антоновой:
«Дорогие товарищи!
146 ребят живы и здоровы, шлют приветы своим родителям. Наша дорога была очень трудной – мы не только не могли уложить детей спать, мы даже не могли их посадить. Я уже не говорю о педагогах – еле стояли, примостившись на подмостках вагона. Ехали трое суток. Несмотря на большой запас воды, она на вторые сутки стала иссякать. Кипятка на станции почти не было, а если был – то на 2500 ребят эшелона 80 литров. Каждая кружка воды бралась с боем. Нам пришлось ввести норму: все частные запасы воды были конфискованы для ясельных и младших. Когда мы подъезжали к “Красному Профинтерну”, увидели сотни крестьянских подвод, ожидающих нас. Начали высаживаться из вагонов. За ребятами прислали 100 подвод, и в 12 часов дня 9 июля, в знойный день, при температуре свыше 40 градусов мы тронулись к деревне. Всё население деревни – нарядно одетые люди с цветами в руках – со слезами на глазах встречали нас перед правлением колхоза. Колхозники снимали ребят с подвод, на руках несли их в избы, усаживали за столы. Обед был заранее приготовлен, всё очень вкусно. Затем нам сказали, что уже затоплено несколько бань. Женщины забрали детей, перемыли их всех и принесли в избы чистыми, завёрнутыми в одеяла».
Осенью пришлось с детьми ехать дальше – немец подступал. Поехали на восток, разместились на станции Ляды Верхне-Городковского района Молотовской области. Сохранилось письмо Е. М. Ефимовой Милице Матье:
«Дорогая Милица Эдвиновна!
Вот мы и добрались до места назначения, где будем зимовать. Дорога была длинная и трудная, и самое тяжёлое было то, что наши дети почти все переболели корью. Путешествие продолжалось 38 дней. Несколько детей умерли, несколько детей в больнице в Молотове. В нашем изоляторе тоже лежат несколько детей. Дара Васильева очень плохо выглядит после кори… Целый день ходили по больницам, навещали своих. Будем добиваться улучшения питания для ребят. Конечно, все сильно похудели и ослабли после болезни. Будем делать всё возможное, чтобы детей спасти и укрепить».
Удалось и спасти, и сохранить детей. Не так давно в дар Эрмитажу прислали письма детей тех лет – 16 писем, 16 историй о жизни, о надеждах, о воспоминаниях счастливых дней. Дети писали родителям в Ленинград, старались писать о хорошем, не расстраивать близких. В этой детской заботе много мужества и стойкости, сострадания. На каждом письме есть штамп – «Просмотрено военной цензурой», но нет ни одной вычеркнутой строчки. Написаны письма на тетрадных листках в линейку: с одной стороны – детское письмо, а с другой – несколько слов учителя. Трогательно читать эти письма: открывается многое, о чём, может быть, не задумывались, не очень обращали внимание – детский взгляд на войну и на жизнь во время войны. Нужно ли нам сейчас знать о тех чувствах, о страхах, надеждах, которые испытывали дети войны?
Кольцо блокады сомкнулось. Третий эшелон, подготовленный к эвакуации, уйти не успел – сокровища вернулись в Эрмитаж. Их надо было надёжно спрятать. К сожалению, обнаружились и потери – исчез шедевр Антониса Ван Дейка «Святой Себастьян». Искали долго, тщательно, всё проверили и перепроверили – не нашли. До сих пор не знаем, куда исчез «Себастьян», кто посмел помочь ему исчезнуть – мучительная тайна. Но, надеюсь, когда-нибудь… всё тайное рано или поздно станет явным.
События не радовали – в городе становилось тревожно.
Ольга Берггольц записала в дневнике:
«Без четверти девять, скоро прилетят немцы. О, как ужасно, Бог мой, как ужасно! Я не могу отделаться от сосущего, физического чувства страха. Какое унизительное чувство. Я чувствую, что что-то во мне умирает».
Дмитрий Шостакович:
«До этих дней я знал лишь мирный труд. Сейчас же я готов взять в руки оружие! Я знаю, что фашизм и конец культуры, конец цивилизации – однозначны. Я знаю, что спасти человечество можно только сражаясь».
Единственное, что можно противопоставить варварству, жестокости, отчаянию – это духовное сопротивление. Культура – единственное средство, которое помогает сохранить силы и человеческий облик в самые жестокие времена. Культура укрепляет силы души и не позволяет им расчеловечиваться.
Город был окружён со всех сторон немецкими войсками. Блокада наступила внезапно, и город не был готов – не было запасов ни продовольствия, ни топлива. Почти три миллиона людей оказались в страшной ловушке. В дневниках того времени люди писали: «Дожить бы до травки»; «Как тяжело, как страшно жить»; «Кому верить?!». Отчаяние, растерянность, ужас подступали к городу.
В Эрмитаже началась будничная жизнь. Орбели принял верное решение: спокойно работать, как прежде, только ещё строже. Борис Борисович Пиотровский вспоминал:
«Работы было очень много – надо надёжно укрыть оставшиеся экспонаты, приспособить все залы и помещения к военной обстановке. На стёкла многочисленных окон наклеивали полоски бумаги крест-накрест для того, чтобы при ударе взрывной волны стёкла не рассыпались мелкими осколками. Самая большая работа – подготовить бомбоубежище в подвалах, их надо приспособить для жилья: привезти и расставить кровати, заложить окна, подготовить канализацию. Очень много рутинных, нудных, но необходимых действий. Как ни странно, но ежедневный, самый обыкновенный для самых обыкновенных нужд труд каким-то образом возвращал людям относительное спокойствие, приводил нервы в норму, отвлекал от страшных мыслей. Срабатывал простой закон: чем больше ты занят, тем меньше тревожишься. Главное – добиться, чтобы война не нарушила привычный распорядок работы. Строжайшая дисциплина помогала выживать: жёстко наказывали даже за самые незначительные нарушения, а если человек опаздывал на работу, или уклонялся, или не выполнял поручения в положенный срок, или халтурил, не дай Бог, принимались строжайшие меры вплоть до увольнения. Но даже выговор в военное время получать было небезопасно».
Конечно, многих людей такие меры раздражали, возмущали, но время показало – иногда беспощадность и жёсткость бывают во благо.
Руководитель должен, безусловно, считаться с обстоятельствами, входить в положение других людей, уметь сочувствовать, но он должен уметь и держать порядок. Какой ценой? Оправданна ли чрезмерная строгость? Иногда – безусловно да, а иногда – безусловно нет. Где грань? Как не нарушить равновесие? Трудный вопрос, ответ – ещё труднее. Руководитель – тот, кто отвечает, и прежде всего – за неудачи, поражения, потери, как физические, так и нравственные, душевные.