Через 12 лет художник уничтожит всё, что когда-то так радовало его, – прекрасное лицо Саскии, жемчужные бусы, которые она так любила, смеющегося амура, волшебный золотой дождь. Рембрандт перепишет картину. Много трагических событий произошло за эти годы: умерла Саския, умерли дети, друзья, родители. Рембрандт богат, знаменит, но одинок – боль потерь сломила его дух. В доме теперь всем заправляет Гертье Диркс, нянька сына Титуса и домоправительница, женщина властная и ревнивая. И художник напишет Данаю заново.
Специалисты Эрмитажа подвергли картину рентгенографическому исследованию. Оказалось, действительно, художник внёс много изменений: на левой руке сохранилось кольцо Саскии, но лицо изменилось, в нём заметны черты грубоватые, резкие – черты лица Гертье. Лицо нежной Саскии приобрело новые, чуть резкие черты. Всё изменилось в жизни художника и в его картине – она наполнена печалью. Очаровательный амур плачет, он понимает – любовь Зевса мгновенна, улетела навсегда, остались воспоминания: изумрудное кольцо – знак невинности и обручения с божеством, туфли, брошенные у кровати, – символ женской покорности и смирения перед причудами судьбы. Ночь прошла, Бог покинул Данаю, осталось лишь золотое сияние. Верная служанка с интересом смотрит на госпожу. Но кто служанка на самом деле? Если вглядеться, увидим на её голове великолепный бархатный берет – берет Рембрандта, в руках – ключ, означающий мужскую силу. Возможно, Рембрандт изобразил самого себя: он смотрит грустно, растерянно, испуганно, «как души смотрят с высоты / На ими брошенное тело»[56]. Жизнь прошла, горести настигли, надежд нет. Золотой дождь исчез.
«В ожидании любовника», «Обнажённая» – так называли картины Рембрандта (художник не давал названия своим работам). В 1656 году «Данаю» продали за долги. Картина долго странствовала по свету, украшала разные коллекции и наконец попала в Петербург. «Я слишком жадная, чтобы отказываться от шедевров», – говорила Екатерина Великая.
В начале XX века известный историк искусства Эрвин Панофский предположил, что Рембрандт по-своему рассказал миф о Данае, поэтому есть основание называть картину «Даная».
15 июня 1985 года 48-летний человек подошёл к картине, пырнул её ножом и облил серной кислотой. Преступника признали душевнобольным и поместили в лечебницу, а «Данаю» начали спасать. Почти 30 процентов авторского письма было уничтожено. Реставрация шла 12 лет и вызывала много споров: некоторые специалисты считали, что реставрация окончательно погубит картину – будет так много изменений, что от Рембрандта мало что останется. Но было принято решение работу продолжить. Очень многое удалось сохранить, и в 1997 году «Даная» вернулась.
Что я думаю о реставрации? Всегда ли она нужна, всегда ли действительно возвращает жизнь памятника? Когда я вошёл в реставрационную мастерскую и увидел – то не мог сдержать слёз: конечно, это была уже другая «Даная». Началось спасение, и чем дольше я следил за её возвращением к жизни, тем больше убеждался: она, какая бы ни была, всё равно великая и прекрасная. Она изменилась, сильно изменилась, но для наших потомков она будет настоящей, той самой, а всё, что с ней случилось, – просто часть её биографии.
Мы – хранители подлинных вещей, и новые технологии должны нам помогать, а не изменять облик… как Тень у Шварца – знать должны своё место. Где тот предел, когда можно и нужно восстанавливать произведения искусства, а когда – нельзя? У каждой картины своя история, своя судьба, и ни одна из них не выглядит так, как в тот момент, когда её написали. Все живописные полотна, увы, стареют. Если ничего не делать, они изменятся – к сожалению, в худшую сторону. Перед эрмитажными реставраторами, прежде чем принять решение – реставрировать или нет, стоит главный вопрос: нужно ли сделать так, чтобы всем казалось, будто картины написаны вчера. Это, простите за сравнение, как инъекции ботокса – необходимо решить, насколько необходима косметическая хирургия. «Данае» повезло, ей удалось сохранить душу. Искалеченная, она тем не менее излучает свой таинственный свет, и Рембрандт вновь уносит нас в «царство поэзии и грёз». Время соединило несколько мгновений жизни Рембрандта, несколько его личных переживаний и событий. Восторгаясь его гением, мы сочувствуем ему, сопереживаем и восхищаемся.
Музей – особая территория, священная, и она, конечно, влияет на состояние, настроение, на мысли людей и на их чувства. Я не могу себе позволить мечтательно прогуливаться по Эрмитажу, я по нему хожу, быстро хожу, иногда пробегаю два, три и больше раз в день: прохожу, выискиваю, замечаю неполадки. Смотрю внимательно – где грязно, где этикетки протёрлись, хорошо ли картины висят, натёрты ли полы до блеска, словом – придираюсь ко всему и ко всем. Я привык пробегать по Эрмитажу, но иногда глаз восхищённо останавливается – невозможно не задержаться, невозможно не полюбоваться! Например Караваджо – всегда завораживает, и хочется (в который раз!) вглядеться.
«Лютнист» («Юноша с лютней»), 1595 год. «Учитесь играть на лютне – её струны обладают силой похищать сердца». Что мы видим? Молодой красавец играет на лютне, на ней царапина – символ неразделённой любви, рядом лежат ноты, на них записан мадригал знаменитого композитора XVI века Якоба Аркадельта. Юноша напевает: «Я люблю вас и молчу. Хотел бы без слов вам быть понятным». Надпись «BASSUS» указывает, что песня исполняется в басовом ключе. Лютня, скорее всего, инструмент первой половины XVI века, а крестообразный орнамент на грифе – инициал имени Христа в греческой транскрипции, который часто встречался на инструментах кремонских мастеров.
Микеланджело Меризи по прозвищу Караваджо (его отец служил архитектором миланского герцога де Караваджо) был художником известным и скандальным: «Гениальное чудовище, не знающее правил…»
«Без Караваджо не было бы Вермеера, Жоржа де Латура, Рембрандта. Делакруа, Курбье и Мане писали бы по-другому» – слова восхищения произнесут потом, в XIX веке. А в его время критики возмущались: «Чем прикажете восхищаться? Картины его наполняют люди толстые и вульгарные, с порочными, опухшими от пьянства лицами». Современники вспоминали: «Его недостаток состоял в том, что он не уделял постоянного внимания работе в мастерской. Поработал пару недель – и предавался месячному безделью, разгуливая со шпагой на боку и ножом за спиной, переходя из одного игорного заведения в другое. Так что жить с ним было далеко не безопасно». «Мне довелось повстречать одного художника, его звали Караваджо, – писал другой современник. – Он человек неотёсанный, с грубыми манерами, вечно облачённый в какое-то непонятное рубище, но, рисуя уличных мальчишек, жалких бродяг, он выглядел счастливым человеком».
Пройдут века, и о нём скажут: «Это простое и действительно новейшее искусство». «Для меня главное, – говорил художник, – не делать на холсте ни одного мазка, не подсказанного жизнью и природой». Он презирал рисунки и эскизы – никакой подготовки не нужно: «Всё, что кипит в душе, что восхищает и тревожит – всю ярость мгновения надо сразу отдавать холсту». Живопись Alba prima – без предварительного рисунка.
«Лютнист» – одна из самых ранних, светлых и загадочных работ мастера. Кто же изображён на картине? Может быть, Марио Минити, поразивший Караваджо горделивой осанкой и красотой. Когда они встретились, Марио исполнилось 16 лет, он был одержим страстным желанием стать художником. Караваджо взял его в помощники и, говорят, был с ним неразлучен. Пройдёт много лет, и Марио, благополучно и счастливо женатый, успешный художник, спасёт учителю жизнь – приютит в своём доме на Сицилии, убережёт от преследователей (дело в том, что Караваджо обвинят в убийстве и объявят в розыск).
А может быть, юноша на портрете – знаменитый испанский кастрат Педро Монтойя. Он выступал с хором Сикстинской капеллы и очаровал Караваджо своим искусством. Художник любил рисовать его томное лицо и разговаривать о музыке и поэзии: «Музыка – младшая сестра живописи и так же способна передавать живые чувства»; «Музыка помогает родиться стихам, а стихи рождают музыку».
Картина «Лютнист» была написана по заказу покровителя Караваджо монсеньора Пандольфо Пуччи, младшего брата кардинала дель Монте. Кардинал Франческо дель Монте – опытный царедворец, хитрец, большая умница. Ему за сорок – он красив, богат, удачлив, у него изысканный вкус, он полиглот и меломан (играл на гитаре, клавесине, лютне), собирал редкие музыкальные инструменты и книги. Картины Тициана, Леонардо, Брейгеля украшали стены его роскошного дворца. В этом дворце кардинал предложил Караваджо жить и работать. Единственное условие кардинала – во дворце никогда не должно быть никаких женщин. Говорят, кардинал не отличался скромностью, часто устраивал пиры, на которых танцевали юноши в женских платьях, гости озорничали, но всегда велись умные возвышенные разговоры. В гости часто приходил Винченцо Галилей – великолепный скрипач, он спорил с Караваджо: «Живопись имеет дело с бездушными красками, а музыка порождает живые звуки и через них передаёт чувства». Караваджо возражал: «Музыка – младшая сестра живописи, она не умирает, как мелодии, написанные вами».
Художника поддерживал сын Винченцо, Галилео Галилей, когда-то мечтавший стать музыкантом и художником. Но победило желание постигать тайны мироздания – он стал учёным. Караваджо беседовал с ним о таинственных возможностях и свойствах света. Книга Галилео Галилея «Естественная магия» увлекла художника. Он, следуя советам друга, начал бороться с темнотой: много часов работал в тёмной комнате, и постепенно его глаза, как у кошки, научились различать в темноте мельчайшие предметы. Он увидел, как фантастически они проступают из царства теней, из мрака: «Один-единственный луч света может творить чудеса. Луч света, который преодолевает сопротивление сумрака, – что может быть заманчивее?»
«Лютнист», как ранняя работа Караваджо, очень отличается от других его работ, в которых много крови, страха, страсти. В ней, наоборот, много нежности, света, тишины. Свет мягко освещает молодое прекрасное лицо музыканта, и кажется – музыка звучит.