Предвечный кравчий мне налил,
и я пригубил хмель иной…
Боборахим Машраб
Что мы знаем об этом художнике? Несколько очень характерных черт, о которых вспоминали его современники и о которых упоминали историки искусства, помогают нам составить впечатление. Он – бесспорный авторитет. Несмотря на тонкость кисти, он постоянно занимался атлетическими упражнениями и мерился силой в борьбе и получал от этого удовлетворение. Он водил дружбу с простыми людьми. Он раздражителен, неуживчив, необщителен. Воистину, в его природе живёт независимость. На службе у шаха он сделался предметом милостей и добился полного уважения и внимания. Однако он не был приближен из-за своих дурных привычек и постоянно был беден и неустроен. Риза служил в китабхане (придворной библиотеке-мастерской), и основным его занятием было создание иллюстраций для книг. Он изучал работы европейских и китайских мастеров, но не копировал их, а превращал в новое изумительное искусство – его называли мастером «порхающей кисти». Ему нравилось изображать обнажённых женщин, изнеженных влюблённых в объятиях, мудрых стариков, таинственных суриев, дервишей. «Правильно, что время гордится его существованием. Он довёл до такого мастерства изящество кисти, живописность и сходство, что в настоящую эпоху он не имеет соперника. Искусные живописцы, которые живут в наше время, признают его безукоризненным. Он похитил у предшественников миг первенства и всё ещё имеет дни для совершенствования: надо надеяться, что он преуспеет».
«Пиотровский сошел с ума: он выставляет дохлых кроликов», – многие возмущались выставкой в Эрмитаже бельгийского художника Яна Фабра, проведённой осенью 2016 года. Люди считают, что если им что-то не нравится или что-то раздражает их, то этого вообще быть не должно. Приходили гневные письма – осуждали. Но, как показали наши исследования и социологические опросы, все, кто писал гневные письма, на выставке Фабра не были. Классика жанра: не видел, не читал, не слышал, но – осуждаю. Типичный приём формирования общественного мнения, но этот приём нам всем ещё сильно аукнется, отзовётся – повлияет на нравственный климат общества. Я убеждён: нужно людей просвещать, а не поощрять их дурные наклонности. Это серьёзная опасность – повышенная общественная активность.
Почему выставка Фабра вызвала такой гневный ажиотаж? Фабр – внук знаменитого учёного-энтомолога Жана Анри Фабра. Ян Фабр – художник, конечно, дерзкий. В своих инсталляциях он часто использует предметы шокирующие, например чучела животных, насекомых, головы сов. Его работы «Карнавал мёртвых дворняг» и «Протест мёртвых бездомных котов» вызвали особенно сильное негодование: как посмели рядом с величайшими шедеврами голландской и фламандской живописи, с прекрасными натюрмортами и пейзажами поместить уродливые и страшные фантазии?! В благопристойном семействе случился скандал… Я спокойно отношусь к публичным неурядицам, меня заботит другое – как сделать, чтобы от инцидента была польза.
Да, инсталляции Фабра шокируют. Надо не возмущаться, а задуматься – о чём говорит художник, что он хочет сказать нам? Фабр о многом говорит жёстко: о бесчеловечном отношении к природе, к животным, к людям. Фабр «кричит» о том, что происходит в мире, о том, что происходит с нами. Неуютно? Да. Но вспоминайте почаще, что же происходит, что творится. Искусство не всегда должно доставлять эстетическое удовольствие – оно должно и возмущать, и тревожить, и беспокоить. Слово Фабру: «В творчестве есть надежда. Это всегда вера в надежду, что художник создаёт лучший мир. Когда я не смогу улучшать мир вокруг себя, я перестану быть художником. Отчаяние для меня – это чёрная дыра, в которой я могу обнаружить самый красивый оттенок розового. Отчаяние позволяет моим нервам быть более обострёнными во всём»; «Я часто задаю себе и зрителям вопрос о красоте жестокости и жестокости красоты. У Босха очень ярко показана взаимосвязь этих явлений: прекрасное и ужасное для него невозможны друг без друга. <…> Мои работы – рядом с фламандцами… Рядом с ними я похож на гнома, рождённого в стране великанов. Я восхищаюсь ими, и мне хочется выстроить диалог с гигантами Фландрии».
Работы Фабра поместили рядом с известными шедеврами. Например в зале Снейдерса. Франс Снейдерс – художник XVII века, его называли «Рубенс натюрмортов». В Эрмитаже Снейдерсу принадлежит целый зал – огромные полотна, наполненные роскошными фруктами, овощами, животными, птицами – фантазии на гастрономические темы. В его картинах великолепная энергия жизни и энергия увядания причудливо соединились. Красота яркости, буйство цвета напоминают о мгновенности минут, не столько о пиршестве, изобилии, сколько, может быть, о печали, об иллюзиях жизни. Он не любил рисовать людей (их за него рисовали его ученики и друзья), его восхищали и пугали природа и намёки судьбы. Снейдерс писал продуктовые лавки, и к одной из «лавок» Фабр прикрепил череп, в зубах у которого болтается чучело зайца. Почему мёртвые животные на полотнах Снейдерса не ужасают, а наоборот – вызывают интерес и любопытство? Согласитесь, есть смысл задуматься.
Когда открылась выставка Фабра, люди ходили по залам и спрашивали: «Где тут у вас животных показывают?» Многие возмущались, но интересовались – все. Фабр, безусловно, эпатажный художник, его творчество – на грани, и в то же время его искусство – повод о многом задуматься. Сам Фабр говорит: «Художник, словно шахтёр: он копает всё глубже, добираясь до новых артерий, а каждая артерия снова ведёт к новой, и так – бесконечно». Зачем Фабр повесил черепа рядом с картинами Снейдерса? Можно удивляться, восхищаться, возмущаться, а можно – подумать. Может быть, потому – что они напоминают о смерти, но натюрморт («мёртвая природа») – тоже напоминание о смерти в ярких красках. Возможно, череп – напоминание: череп Адама, облитый кровью Христа, был у подножия Голгофы; череп Адама – символ первородного греха, который был омыт кровью искупления. Много есть вариантов для размышлений. Мы начинаем задумываться, а значит – смотреть на картины, на произведения искусства с разных сторон. У нас меняется точка зрения, оптика восприятия становится иной.
В 1997 году встретились Ян Фабр и Илья Кабаков – решили поговорить о жизни насекомых. Фабр пришёл на встречу в костюме жука, а Кабаков – в наряде мухи. Они говорили о многом: об удивительных свойствах любимых ими пейзажей, о мухах и жуках, разбирали в подробностях особенности их поведения, размышляли о совершенстве форм. Душевный разговор, но так как разговаривали художники – они изложили свои наблюдения, ощущения, догадки. Появился знаменитый цикл рисунков. По совпадению выставка этих рисунков открылась в Главном штабе, в зале, в котором находился знаменитый «Красный вагон» Ильи Кабакова. Эрмитаж всегда выбирает особое и особых.
«Красный вагон» – не простая история, в ней много метафор, намёков, смыслов. Это инсталляция – жанр, позволяющий перейти из двухмерного пространства в трёхмерное и обратно, причудливое путешествие, в котором и художник, и зритель сосуществуют вместе в одном сюжете. Искусство расширяет границы видимого мира. Музей в каком-то смысле тоже инсталляция: вы бродите по залам и перемещаетесь из одной реальности в другую. «Красный вагон» – фрагмент советской реальности, коммунистической идеологии, метафорическая история нашей жизни. Это одна из первых работ, сделанных в иммиграции. 1991 год – образ страны, который пугает и угнетает. Вы входите в вагон, перед вами лестница, уходящая в небо, – стремление ввысь, в будущее. В вагоне светится большой утопический городской пейзаж, звучит энергичная, бодрая музыка. На выходе валяется груда строительного мусора. Зачем? Красный вагон – пространство, которое порождает определённые эмоции, воспоминания. Я очень люблю иногда «посидеть» в этом вагоне, послушать. «Я помню, – рассказывал Кабаков, – как наклеивал старые квитанции, и у меня было ощущение, что я открываю новые миры. Я переживал настоящее вдохновение: хотя это были только старые квитанции – это были знаки моего прошлого… Искусство не преодолевает скуку жизни, но в самом акте перехода от жизни к искусству открывается какая-то дверь, и скука перестаёт быть сплошной».
Почему Илья Кабаков так популярен, за что его ценят? Он сумел перевести опыт коммунального, во всех смыслах, быта и идею русской утопии на язык, понятный не только нам, живущим здесь, но и миру. Что выражает гора мусора у вагона? Вам решать – выбирать или отвергать. Может быть, это напоминание, или предостережение, или неаккуратная оплошность времени, эпохи, истории, культуры. Или наоборот – процесс освобождения: стройка продолжается, ремонт в самом разгаре. «Я знаю, – говорит Кабаков, – если лампочку из жизни перевесить на стену музея, то она попадёт в зону бессмертия и я освобожусь от страха той скуки, с которой эта лампочка висит в моей комнате».
Вы попадаете в музей, в мир волшебный, таинственный, у него свои законы и свои правила. У нас, к сожалению, многое запрещалось и многое запрещается. Я думаю, что музеи должны оставаться территорией, свободной от диктатуры запретов. Музей – место, где каждый может принимать собственные решения, руководствоваться своим вкусом, своим мнением: можно спорить, не соглашаться, высказываться, но никто не может открывать дверь музея, этого храма культуры, грязными ботинками и хамскими словами указывать, что нужно показывать, а что нельзя. Музей сам принимает решения и несёт ответственность за свои решения перед прошлым, настоящим и будущим. У музея есть право и есть правила, которые нужно уважать и соблюдать. Музей – поле бессмертия, но и бесстрашия. Я думаю, современного искусства не существует. Искусство – одно, оно часть большой истории, сложного процесса. Есть искусство сегодняшнего дня, оно или останется, или не останется: о нём будут вспоминать или быстро забудут. Нет грани между сегодняшним искусством и искусством прошлых эпох. Всё – едино.
Нет большой разницы между экспериментами современных художников и поисками, например, Паулюса Поттера. Его «Портрет собаки» («Цепной пёс»; «Волкодав») – такая же дерзкая история, как и дерзания наших современников. Паулюс Поттер – нидерландский художник XVII века. Он прожил яркую, блестящую, но очень короткую жизнь – всего 28 лет. По воспоминаниям современников,