- Ну ладно, - сказала мама. - Иди. Когда будешь там разговаривать, думай, о чем говоришь.
Священник сидел в комнате и читал газету. Сидел, положив ногу на ногу. Он был очень спокойный.
Мне еще ни разу не приходилось разговаривать со священником. Я думал, что он тут же начнет молиться или креститься. В общем, сделает что-нибудь необычное. А он посмотрел на меня и сказал очень правильно по-русски, чисто, четко и тихо:
- Добрый день, молодой человек. - Голос у него был ровный и высокий, - Садитесь. Миколас, к тебе пришли.
Удивительно, до чего он был спокойный, как какой-нибудь каменный Будда. А я волновался, у меня даже в горле пересохло. Неизвестно, как себя держать с этими священниками.
Вошел Миколас. И тут начались расспросы.
- Откуда вы приехали?
- Из Бобруйска.
- Бобруйск на Березине. Крепость, которую це смог взять Наполеон. Твой отец военный? В большом чине?
- Он генерал.
- О! Генерал Телешов. Такой красивый и вежливый. Генерал-коммунист. Материалист. И ты тоже материалист?
Я промолчал, потому что не знал, что такое «материалист». Первый раз в жизни слышал это слово.
- Миколас, - сказал священник, - кто такие материалисты?
- Они не верят в бога,- ответил Миколас. - Коммунисты - все материалисты.
- Ты тоже не веришь в бога и, может быть, смеешься над Мнколасом, что он ходит в костел?
- Я не смеюсь, - ответил я. - Но в бога я не верю. Это все сказки.
- Ты маленький,- сказал священник, - и ничего не понимаешь. Бог есть. - И священник понес такую чепуху, которую я в жизни не слышал. - Он всемогущ. Он творец земной жизни. - Священник внимательно посмотрел на меня. - Человек без веры - не человек. Он не живет, а думает о смерти и боится ее. А верующий не боится. Он живет вечно, сначала ка земле, потом на небе.
Я хотел промолчать, боялся обидеть священника, но почему-то не сдержался и сказал:
- А я не боюсь и не жду смерти.
- Идите гулять, мальчики. - Священник закрылся газетой.
После этого я подумал, что священник запретит Миколасу со мной дружить. Но он не запретил. Правда, я редко ходил к ним домой, но зато Миколас приходил к нам часто.
У нас Миколаса полюбили все. Маме нравилось, что он всегда аккуратный и вежливый; папе - что он хороший спортсмен; а Оле- неизвестно почему.
Пришло лето, и мама с Олей уехали в Ригу, а потом мы должны были с папой тоже уехать туда. Но на границе было неспокойно.. Фашисты часто переходили границу, их самолеты иногда летали над нашим городом. И папа уехать не мог.
- Слушай, Леня, - сказал однажды Миколас. - Все говорят, что скоро будет война. По германскому радио это говорили. Ты тогда уедешь?
- Не знаю. Разве может быть так неожиданно война?
В середине июня папа поехал на границу проводить военные учения и взял меня с собой.
А 22 июня в четыре часа утра мы проснулись от взрывов. К нам в комнату вбежал папин адъютант и крикнул:
- Товарищ генерал, немцы пошли!
- Боевую тревогу! - приказал папа. - Задержать! А, черт, что же мне с тобой делать?
Мы быстро оделись, вышли на улицу и сели в машину. Над нашей головой летели фашистские самолеты. Их было много-много. Они летели низко и высоко. Но папа даже не стал на них смотреть.
- На КП, - сказал папа шоферу.
Больше он не произнес ни слова.
На командном пункте дивизии было много народу. Но, когда мы вошли в землянку, все замолчали.
Доложите обстановку, - приказал папа дежурному майору.
- В четыре ноль-ноль гитлеровские войска перешли советскую границу. Одновременно начался обстрел, артиллерийский и минометный, второй линии. До штаба армии дозвониться не удалось.
- Соединитесь с командирами полков и скажите: без приказа ни шагу назад! - Папа пошел к выходу, я тронулся за ним, но он повернулся ко мне и сказал: - Оставайся здесь!
В штабной комнате было тихо. Только телефонисты монотонно и назойливо повторяли одни и те же слова.
- Товарищ майор, - сказал один телефонист.-Танки пошли. Спрашивают, что делать?
Майор выскочил из землянки. Он вернулся через минуту и прокричал в трубку:
- Генерал приказал: открыть фронт, пропустить танки и снова сомкнуться.
И тут над нашей головой раздался оглушительный взрыв. Потом второй, третий, четвертый.
- Нащупали, - сказал майор. - Как штаб армии?
Телефонист покачал головой.
В землянке сидеть было страшно. Все время разрывы и ничего не видно. Неизвестно, что наверху и куда подевался папа. Прошло уже несколько часов, а все оставалось по-прежнему. Шел бой. И тогда я потихоньку выбрался из землянки.
Папа стоял в длинном окопе и смотрел в бинокль. Над нами пролетали вражеские снаряды. Они выли и рвались. Папа не отрывался от бинокля. Но вот он оглянулся, посмотрел на меня и попросил дежурного майора:
- Соединитесь с командиром пограничной брйгады и передайте приказ, чтобы они заняли исходные рубежи вокруг нашего командного пункта!
Рядом с папой стоял полковник Егоров-начальник артиллерии дивизии. У него была перебинтована голова.
- Война, брат, началась! - сказал он мне. - Война!
Папа положил бинокль.
- Як Павлову в полк. Сейчас на него пойдут. Егоров, пойдемте со мной.- Папа неожиданно легко выскочил из окопа и быстро побежал вперед. Вдруг у него слетела с головы фуражка, и он упал. Потом вскочил и снова побежал. Скоро я потерял его из виду.
- Пошли! Опять пошли!
Я взял папин бинокль и посмотрел в сторону Германии. Сначала я ничего не увидел, только обыкновенное голубое небо. Тогда я опустил бинокль ниже к земле и увидел цепи фашистов. Они шли в рост, прижав автоматы к животам. Лица их рассмотреть я не мог. Потом они начали падать, как игрушечные солдатики, точно кто-то их сверху дергал за веревочку. Подпрыгнет и упадет. Подпрыгнет и упадет. До наших окопов дошли немногие, но все же дошли. И тогда я увидел, как у наших окопов появился человек. Он поднял руку, и я узнал его: это был папа. Я так испугался, что его убьют, что зажмурил глаза.
Скоро папа вернулся на командный пункт. Он был в пыли, и струйки пота текли у него по лицу. Рукав кителя был наполовину оторван.
- Как штаб армии? - спросил он.
- Никакого ответа, товарищ генерал, - доложил дежурный майор.
- Вот что, Медведев, - сказал папа. - Павлов и Егоров убиты. Примите полк.
- Слушаюсь, товарищ генерал!
Медведев снял с руки красную повязку дежурного, передал ее новому дежурному и выполз из окопа. Бежать было нельзя. Теперь расстояние от командного пункта дивизии до передовой сильно простреливалось.
Когда мы подъехали к дому священника, была уже ночь. Город стоял в темноте. Было тихо-тихо… Папа взял меня на руки и вынес из машины. Он позвонил, дверь долго никто не открывал, потом я услышал голос священника:
- Кто?
- Откройте, - сказал папа.
Священник открыл. На нас упала узкая полоска света.
Священник посмотрел на папу, на его опаленное лицо и разорванный китель.
- Он ранен, а мы отступаем, - сказал папа. - Мы идем пешком, и я боюсь за него.
Священник молчал. И папа молчал.
- Дети не виноваты, - ответил наконец священник. - Оставьте вашего сына.
- Тебе больно? - спросил папа.
- Нет, - ответил я, хотя мне было очень больно и сильно тошнило.
Папа поцеловал меня.
- Будь здоров. До встречи.
Папа положил меня на диван, и тепло его рук, которое грело меня, сразу пропало от холодной кожи дивана.
- А если вы не вернетесь, - спросил священник,-что будет делать ваш сын?
- Мы вернемся.
- А если нет?
- Он поймет, что ему делать.
Хлопнула дверь, и папа ушел. Священник подождал несколько минут и позвал:
- Миколас, Миколас, проснись, Миколас!
- Что, дядя?
- Иди сюда.
Миколас зашел в комнату и увидел меня. Я улыбнулся ему. «Теперь он мне самый близкий человек, - подумал я.- Папа уехал. Мама и Оля неизвестно где».
- Он ранен, - сказал священник. - Вскипяти воду.
Священник потушил верхний свет и зажег настольную лампу. На улице раздался грохот.
Миколас вбежал в комнату:
- Немцы! Немцы пришли!
- Святая Мария,- прошептал священник, - не оставляй нас в беде!
Прогрохотали танки, потом поехали машины. На одной машине немцы пели.
Миколас принес таз с горячей водой. Священник разрезал рубаху на моем плече и снял временную повязку. Он промыл рану водой и вылил на нее целый флакон йода. От острой, жгучей боли мне стало жарко.
- Больно? - спросил Миколас.
Я помотал головой. Священник туго забинтовал мне руку.
- А теперь спать, - сказал он.
Миколас взглянул на меня, и я кивнул ему.
- Дядя, я посижу немного тут.
- Нет, Миколас, иди спать.
В комнате было темно. Я закрыл глаза, чтобы не видеть чужой темноты. Но все равно кругом было чужое. Чужим пахла комната, чужим пахло одеяло на мне, где-то в углу, тихо рокоча, незнакомо стучали часы.
Утром священник сказал мне:
- Теперь ты будешь разговаривать только по-литовски. Тебя зовут Пятрас, и ты приехал ко мне погостить из Алитуса. Ты сын моей сестры. Сейчас я пойду в костел, не вздумай выходить. Тебе нельзя выходить, пока не заживет рука.
Священник ушел, а мы с Миколасом уселись у окна. На улице народу почти не было. Зато фашистские офицеры разгуливали совершенно свободно, как будто они жили на этой улице давным-давно. Удивительно, до чего медленно они ходили, выставляя ноги в блестящих черных сапогах.
- Что теперь будет? - спросил Миколас.
- А что теперь будет?.. - ответил я. - Наши вернутся и прогонят фашистов.
- Я пойду на улицу. Посмотрю.
Миколас вернулся очень быстро.
- Просто ужасно. На площади повесили учителя химии, отца Эмильки, - сказал Миколас, - помнишь, такая черненькая? За то, что он еврей и коммунист. А из вашего дома все вещи вывезли. И твой велосипед тоже. А по городу расхаживают белоповязочники: наш учитель физкультуры и хозяин кинотеатра «Рамбинас».