Но сначала важно научиться давать это себе.
Именно поэтому эти прекрасные, сильные и умные женщины пришли в эту группу.
Я не знаю, что заберу еще из прямого назначения группы – развить навыковые компетенции, необходимые при СДВГ, оказать терапевтическую поддержку участницам и прочее, но уже сейчас я забираю гораздо большее.
И это очень ценно.
В свое время мне попалась на глаза фраза Эриха Марии Ремарка:
Пока человек не сдается, он сильнее своей судьбы.
Эти женщины – уставшие, заплаканные и замотанные – точно не слабые. Слабых я видела в роддоме. Мы с другими мамами бились за каждую каплю молока для наших недоношенных девочек, делали им массаж подушечек пальцев для стимуляции развития мозга, пока нас не выгоняла администрация реанимации… А некоторые женщины просто оставляли детей. Уходили домой, спокойно написав отказ от своего ребенка.
Слабые боятся ответственности, сложностей, проблем и того, что их уровень жизни пострадает. Иногда «слабые» можно заменить словом «непорядочные».
Они всю жизнь будут оправдывать себя, перебирая в голове игры мозга от рационализации («вот причина, почему я так поступила») до отрицания («это не я так поступила, это жизнь со мной так»).
Сильным не нужно на самом деле стать лучше всех. Думаю, им нужно стать лучше себя.
Знаю историю о том, что у Тони Роббинса, несмотря на все, чего он достиг, в 55 лет был кризис – «как мало я сделал и что я могу еще?».
Таков удел сильных. Делать невозможное. Такое, масштаб которого мозг слабых даже не способен понять.
Жизнь – это калейдоскоп сменяющихся событий. Храбрые могут гибнуть, слабые – выживать. А сильные показывают своим примером, как можно жить и как жить хорошо. Как минимум в ладу со своей честью.
Глава 13. «Я сама обиделась!»
– Ата! Ата-а-а-а-а! – кричит трехлетняя Амели на весь дом.
– Ау, қызым, – отвлекается мой папа от книги.
– А я на тебя обиделась! – не унимается в детской дочка.
Отец снимает очки и чуть подвисает, перебирая в уме, чем мог обидеть любимую микровнучку. За Амели закрепилось это прозвище из-за того, что она родилась в 28 недель весом 1250 граммов.
Это был очень трудный период для нашей семьи.
Когда я была беременна Амошкой (мы дома называем ее Амони, Амошкой и Амелишкой), мужа перевели на работу в другой город. Мы собирали вещи для переезда, дел было очень много, и мне даже пришлось снова сесть за руль после восьмилетнего перерыва. В то же время Аделя пошла в первый класс, а 1 сентября перед линейкой у моего папы случился инфаркт у меня на руках. Два месяца я разрывалась между больницей в области, садиком, куда только пошел сын, школой, готовкой, сбором вещей, двумя ангинами, перенесенными на ногах… и так по кругу.
Неудивительно, что, когда мы разложили вещи на новом месте – уже в Костанае, – у меня просто отошли воды прямо посреди магазина.
Я попала в больницу на 57 дней. Ансару тогда было три года, Аделе – семь. Первый класс, новая школа, новый садик, новый город и ни одной знакомой души.
Раздираемая чувством вины перед старшими и страхом за жизнь и здоровье младшей, дни напролет в роддоме я сцеживалась, приободряла как могла других мам и… верила.
Больничный психолог роддома – девочка лет 23 – предложила мне думать не обо всем сразу, а поэтапно. Первый этап был родить.
Я не знала, выживет ли малышка в родах, выживет ли после, каким будет качество ее жизни.
– Главное – вера, – сказала мне психолог. – Вера в медицину, в мужа и в то, что все будет хорошо.
Это оказалось рабочим тандемом веры. Мы сплотились с мужем в своей вере в то, что все получится, и в знания врачей.
– Два года вам будет очень тяжело, – сказали мне.
И я поверила.
Первый год мы не спали вообще. Амели могла «забыть» дышать в любой момент.
Я была на грани отчаяния с ее бесконечной рвотой (до 20 раз в сутки) от прикормов, пока не установили непереносимость абсолютно всех видов смеси. Главным тогда было набирать вес и проверять зрение каждый месяц.
Было невероятно трудно. Но это только укрепило семью и дало еще больше глубины и мудрости в отношениях с мужем. Пройденный опыт сделал нас настоящей командой – супругов, родителей, людей, верных друг другу в мыслях и чувствах.
Я не забыла ни один день из 57.
Помню, как, не дыша, каждые три часа носила молоко в реанимацию и начинала дышать, только подойдя к кувезу и увидев огоньки пульса и сатурации.
После того как Амони осталась в палате одна (две ее соседки стали ангелочками одна за другой), я перестала спать даже в те промежутки между сцеживаниями. Невозможно было спать, не зная, застанешь ли ты живой свое дитя, когда понесешь молоко в следующий раз.
До сих пор помню, как медведицей металась по полу реанимации накануне родившая мама. Ребенок родился в 36 недель, был практически доношен, но легкие оказались не готовы, и малыша поместили под кислород. А ночью легкие «схлопнулись», и утром мы, все мамы, принесшие молочко для деток, жались по стенам, потому что проход был закрыт развернувшейся трагедией. Мы закрывали рот руками, чтобы не начать кричать от горя и ужаса, присоединяясь к потере. Комок в горле стоит и сейчас, спустя семь с половиной лет после увиденного.
Наша семья безмерно благодарна отделению реанимации родильного дома в Костанае за чуткость, мудрость и профессионализм, благодаря которому наша дочь сейчас абсолютно здорова, полноценно видит, слышит и дышит. Но с тех пор для моих родителей и мужа Амони занимает особенное место в сердцах. Она – наш маленький хрупкий боец с железным характером.
Мы переглядываемся с отцом. Эти воспоминания будто промелькнули перед нами обоими. Едва отец, отложив книгу, собрался встать, как обиженная сама предстала перед нами. Надутые губы, всклокоченные волосы до попы, колготки, белые туфельки сестры больше размеров на шесть… И платье принцессы, которое мы покупали Аделе в Диснейленде.
– Қызым, это платье и туфли велики тебе, ты так можешь упасть, – смеется дед и пытается обнять Амели. – А ты поделись, чем я тебя обидел?
– А ты меня ничем не обидел! – выпаливает она и поправляет застрявшую в космах корону Эльзы. – Я сама на тебя обиделась! Захотела и обиделась!
Мы с отцом, не в силах сдержаться, хохочем.
– Слушай, как много в этом мудрости! – говорит мне отец. – Сама захотела – сама обиделась!
– Да, пап, – соглашаюсь я. – Обида – это выбор.
– Но я могу тебя простить! – возвращает к себе внимание Амели. – Давай я буду танцевать, а ты сядешь вот здесь и будешь смотреть мой концерт, хорошо?
Два месяца назад у Амели появился братик. Она больше не самая младшая в семье и требует внимания.
– А можно мне тоже смотреть твой концерт, Амоничка? – спрашиваю я.
– Да, тебе можно, – разрешает «Эльза», – а малышу нельзя! Пусть спит, пока взрослые дети танцуют.
Мы с отцом покладисто соглашаемся и усаживаемся смотреть «концерт».
Обида нам показывает, что мы хотели по-другому. Она обычно там, где мы не можем выразить свое несогласие, – с родителями, близкими, подругами. И мы, не выражая своих чувств, носим их в себе. Иногда годами. Обида требует сатисфакции – «ты мне должен». Или родители недодали любви, партнер забыл о годовщине, учитель поставил оценку ниже…
Обида – чувство детское. В нем очень много скрытой выгоды. Взрослая позиция тут – честно поговорить о своих чувствах и расставить границы. Мягко, из Я-позиции, экологично.
Когда я научилась говорить: «Я расстроена, что ты пропустил утренник малышки, потому что мне очень хотелось быть там вместе», муж перестал считать, что я на него нападаю. Такая коммуникация, когда мы честно говорим о своих чувствах, делает отношения ближе.
Глава 14. «Достаточно хороша»
Татьяна, видимо, раздражена и не смотрит мне в глаза. Ее волосы все так же идеально уложены. Идеальная белая комната все так же идеальна. Но я чувствую в воздухе запах враждебности.
– Тань, как ты? – спрашиваю тепло я.
– Ну как… странно это все… – раздраженно пожимает плечами она и машинально поправляет прическу, не нуждающуюся в этом.
– А что именно странно, Татьян? – спрашиваю я, замечая, что мне не показалось и сопротивление таки есть.
– Ну, вот мы определили на первой встрече, что я недостаточна. И я теперь будто везде вижу этому подтверждение! – говорит она торопливо и резко умолкает, будто чтобы не выпалить лишнего. А потом откидывается на спинку кресла и молчит. Я молчу вместе с ней какое-то время.
– Поделишься, как будешь готова, – в чем еще ты стала видеть, что ты недостаточна?
– Да во всем! Везде! – продолжает она, тяжело вздохнув и будто взяв себя в руки. – Ощущение, что мой мир начинает рушиться. Сначала старшая заявила, что хочет бросить гимнастику. Мы с трех лет ходили, понимаешь, с трех! А сейчас ей пятнадцать, она профи и хочет бросить!
Татьяна вновь распаляется, а я автоматически отмечаю ее «мы» как отождествление себя с 15-летней дочерью.
– Вижу, как ты злишься и расстроена, – киваю я. И начинаю строить гипотезы в голове по поводу ее недостаточности.
– Потом у младшего нашла вейпы! Столько обсуждали, что вредно, как нужно себя вести, столько правил… и вот – вейпы!!! – она потрясает руками, а потом тяжело ставит локти на стол, обхватив ладонями голову. – Я никогда не лазаю у детей в вещах, у нас все на доверии! На доверии… – горько повторяет она, – и это была моя иллюзия… Про среднего сына даже говорить не буду сейчас…
– Тань, я понимаю, как чувствуется, когда мир будто рушится… Есть что-то еще?
– Ну да! Провела клиенту ознакомительную сессию, а он не пошел в работу дальше! И это меня добило!!! – Татьяна уже плачет – натурально, некрасиво, горячими слезами, отбросив в сторону выверенную идеальность.