– Давайте представим, что это – самолет, – рисую я на доске пародию на воздушное судно. – Красивый новый авиалайнер с блестящим фюзеляжем и отражающимися в иллюминаторах зайчиками. Представили?
Участницы тренинга, взрослые женщины, улыбаются и кивают.
– Я обычно объясняю это детям на примере со школьным автобусом, но вы уже взрослые, поэтому пусть будет самолет. Итак, в самолете сидят люди. Кто-то из них пытается успокоить ребенка, у которого закладывает ушки, и он истошно вопит на весь салон. Кто-то раскладывает сиденье, упираясь в колени сзади сидящего соседа. Кто-то без конца вызывает стюардов. Кого-то укачало. Представили наглядно?
Мои зрители морщатся, улыбаются, понимающе кивают и ожидают, что же я расскажу дальше.
– А теперь давайте представим, что все эти люди – это мысли в нашей голове.
Я замолкаю и смотрю на них.
Вижу загоревшиеся искорки интереса в глазах, первичное понимание и желание узнать, что дальше.
– Ежедневно наш мозг генерирует от сорока до шестидесяти тысяч мыслей. И больше 90 % из них – те же, что и вчера, – я делаю паузу и смотрю, как эта информация «провалится» в каждую из участниц. – Какие-то из этих мыслей чувствуются для нас приятно. Например, Сауле, скажи, как для тебя ощущается мысль «у меня получается»?
– Замечательно! – улыбается Сау. – Очень расширяюще и вдохновляюще.
– Отлично, – киваю я. – А какие ощущения от мысли «у меня не получится»?
– Не замечательные, – смеются все.
– Правда, не замечательные, – подтверждаю я. – А как вам информация о том, что вы не есть ваши мысли? Похоже на правду, да? Что, если вы – пилот самолета? Он замечает все эти мысли – и приятные, и не очень, – но просто ведет свой лайнер к цели… Как вам такое?
– Еще лучше! – улыбаются участницы и записывают себе инсайты: кто-то не поднимая головы от тетради, а кто-то, озаренный улыбкой, смотрит вдаль, будто уже видя новые перспективы.
– Можно наблюдать свои мысли, слышать их в голове, но выбирать не верить в них, – продолжаю я. – Как вам такое? И тогда вы – автор. Вы выбираете, во что верить, а во что нет… и просто продолжаете делать то, что важно и ценно для вас.
– Я – автор своей жизни, – произносит Оля заезженную фразу.
– Да, я капитан своей судьбы, – цитирую я Киплинга и шокирую девушек дальше. – Окей, задача усложняется. А что, если вы – не пилот самолета? Что, если вы… и есть самолет? А? Как вам такое? – я улыбаюсь и наблюдаю за всеми. – Поделитесь мыслями?
Даша, задумавшись, говорит:
– Тогда я смогу наблюдать и за пилотом, да?
– Бинго! – восклицаю я. – Если я – самолет, то я могу наблюдать и за мыслями, и за тем, кто наблюдает за мыслями. Зачем мне это? Наблюдение за наблюдающим помогает оставаться в осознанности и не быть «в банке». Позиция наблюдателя нейтральна. Он просто видит все процессы со стороны. Видит мысли, видит чувства, которые вызывают эти мысли, и видит действия, которые могут (или нет) возникнуть в ответ на эти чувства. Давайте сверимся, кому это понятно?
Все кивают. Радуюсь тому, что аудитория у меня осознанная, читала мой блог не один год и, что называется, в материале.
– А для чего еще это нужно? – спрашиваю я и тут же сама отвечаю: – Чтобы не бояться эмоций. Когда мы видим ситуацию – видим и свои мысли о ней, и эмоции, – то можем не раниться о них. Мы можем замечать эмоцию в теле. Опознавать ее местоположение, чувствовать, какое воздействие она оказывает на тело – давит, расширяет, не дает дышать и прочее. Даш, давай на твоем примере. Поделись, что думаешь прямо сейчас?
Даша прикрывает глаза и медленно выдает:
– Ну-у-у, думаю, что я не все понимаю, что, может быть, я тупая, и одновременно думаю, что стыдно в этом признаваться…
– Отлично, я благодарю тебя за смелость, дорогая! Смотри, а есть какая-то часть тебя, которая наблюдает за этими процессами? Есть сам самолет сейчас?
– Да, есть! – отвечает Даша и начинает говорить быстрее, уловив суть. – Ведь я и есть самолет! Это самолет наблюдает, как какая-то часть меня тупила и испытывала стыд, а другая – признавалась в этом и тоже стыдилась этого признания.
– Окей, отлично. А тебе – твоей наблюдающей взрослой личности, самолету – как вообще с этим?
– Да круто! – энергично выдает Дарья. – Во-первых, оказывается, это не стремно – признаться, что чего-то не понимаешь до конца. Во-вторых, как только я стала наблюдателем, я перестала испытывать дискомфорт от эмоций. В-третьих, это все будто происходит не со мной, а я только снаружи наблюдаю, и тогда это не ранит меня! Крутяк, слушай! Мне нравится!
Я, довольная процессом, рассказываю девушкам, что таким образом мы можем продолжать идти к целям, не боясь эмоций, потому что теперь мы точно знаем, что они не способны нам навредить.
Я попросила Дашу поделиться, как она наблюдает свою эмоцию стыда, и выяснила, что она ощущает, как ее лицо горит. Мы перенесли фокус с «мне стыдно» на «чувствую ощущения на щеках». Я сверилась с Дашей, как ей эти ощущения, и убедилась, что она может чувствовать «ощущение в щеках», но это никак не мешает ей продолжать говорить, наблюдать, делать выводы, жить…
Важный момент в истории с авиалайнером – понимание, что мыслей может быть (и есть) много. Но они точно не определяют нас, не должны останавливать и мешать реализовываться, расти и двигаться. Мы можем быть пилотами потрясающего, красивого авиалайнера. Пилот наблюдает все процессы на борту своего судна и продолжает свой неповторимый путь. А можем быть прекрасным бизнес-джетом, который летит вперед, наблюдая и за пассажирами, и за пилотом, и за всеми процессами внутри себя.
Глава 18. Германия (чувство вины)
Две основные проблемы, которые волновали меня в мои 16 лет:
● несчастная любовь;
● переезд в Германию (собственно, оттого и любовь несчастна).
У меня были короткая стрижка и бритые виски, а еще много защит, благодаря которым я казалась (возможно, только самой себе) очень уверенной и неуязвимой – той, которой нет дела ни до кого.
Я не пошла на выпускной в школу, думая, что никогда больше не увижу этих людей, ведь мы переезжаем жить в Германию и мне с ними детей не крестить. А на самом деле причина была в том, что я чувствовала себя отверженной. Мой тогдашний парень был младше меня на полтора года, и это служило предметом подтрунивания надо мной наших одноклассников.
В лицо никто надо мной не смеялся. Но я устала быть выше этого, не обращать внимания на шушуканья и хихиканья, держать лицо и задирать нос, когда хотелось разрыдаться и орать, чтобы они оставили меня в покое.
Я с радостью пропустила выпускной, к тому времени успешно сдав все экзамены, и мы уехали. Мама продала квартиру и все, что можно было. Оставшиеся вещи мы раздали родственникам и поехали навстречу мечте. Там нас уже ждал мой отчим, который уехал в Берлин годом ранее.
Тысяча девятьсот девяносто четвертый год. Мой первый выезд за границу. Время Backstreet Boys, «From Sarah with Love», «Форреста Гампа» и футболок в обтяжку.
До сих пор, слыша те самые песни, я уношусь в эмоции восторга, интереса и теплой ностальгии.
Мы с сестренкой (ей было восемь с половиной), как губки, впитывали все, что видели. Были в восторге и от самой дороги (с пересадкой во Франкфурте, с поездкой на поезде внутри аэропорта – и все это вместе с людьми разных национальностей и говорящих на всевозможных языках), и от запахов – вкусных, манящих, таких как кофе в поезде без стыков, за окном которого пролетали красивые, аккуратненькие дома, будто сошедшие с картинки, или как запах Wrigley’s Spearmint и Bubble Gum. Контраст был разителен, родителям приходилось делать нам замечания, чтобы мы не пялились на людей так откровенно и потише выражали свой восторг.
Прекрасный дивный мир открылся перед нами. С его незнакомым языком (мы с мамой учили немецкий только в последний год), огромным стоканальным ТВ, невиданными магазинами, розовыми и салатовыми шнурками в белых «адидасах» и джинсовыми шортами!
Надо сказать, моя несчастная любовь довольно скоро перестала быть несчастной. А вскоре и вовсе перестала казаться любовью.
У меня каждый раз падало настроение, когда из красивого почтового ящичка с фамилией мамы и дяди Вити (мы до сих пор так называем маминого мужа) я вынимала письмо от своего парня.
Он писал, как скучает. Говорил, что у них тоже есть родня в Германии и, возможно, когда-нибудь он сможет перебраться в Берлин, и тогда «мы навсегда будем вместе, чтобы никогда не расставаться». Если бы я знала тогда, что существует смайлик с обезьяной, закрывающей лапками мордочку, я бы обязательно отправила его в ответ.
Но мне однозначно хотелось удалиться из этой переписки, из этого общения, из этого пространства, чтобы не чувствовать себя пригвожденной к стене.
Я не испытывала уже прежних эмоций и не разделяла его желаний. Мне хотелось раствориться, чтобы ситуаций, где существовали мои вина, стыд и раздражение на него из-за них, никогда не было.
Мое лето было заполнено поиском нам с сестренкой красивой постельки и письменного стола. А дядя Витя накупил нам диковинных наборов Herlitz с карандашами и лайнерами (я до сих пор покупаю детям Herlitz и Berlingo в память о тех классных восторженных временах).
Я не хотела возвращаться в Казахстан, не хотела встречаться с ним и… не хотела говорить об этом ему. Я боялась его реакции.
Из-за этого я чувствовала себя фоново плохо все время. Вопрос никак не решался. Не желая сталкиваться с тем, что я плохая с его точки зрения, что он может назвать меня ветреной, сказать, что я разлюбила и забыла его, я никак не решала этот вопрос – не писала парню правду, тянула с ответами на его письма.
И тут я попадала в другую ловушку – я чувствовала себя плохо из-за вины перед ним и уже сама думала, что я плохая. Это продолжалось пару месяцев.
Чувство вины показывает нам, что нам нужно взять ответственность за свои действия (и бездействия) на с