– Хорошо. Где она в теле, посмотри, пожалуйста, – мягко говорю ей я.
Она, доверяясь моему голосу, еще больше отдается креслу и подтягивает ноги к себе.
– В горле, – сглатывает она. – Будто темно-серое облако, из-за которого тяжело дышать… Сейчас говорю и чувствую, что оно словно идет в нос и… – она зевает и продолжает, – и будто распространяется по груди, но становится более светлым… – Продолжая широко зевать, Татьяна вслух сканирует свое тело.
– Попробуй просто наблюдать за этим облаком, Тань. Можно не говорить, не думать, а подышать… Проживать это состояние, эту эмоцию в груди.
Я наблюдаю, как Таня зевает и дышит, периодически стирая слезы из уголков глаз, – так работает ее тело, перерабатывая эмоцию. Вдруг она начинает тихо смеяться.
– Черт, – говорит она с досадой. – Я ведь могла уже двести раз сделать это сама, не бегая от эмоции, не откладывая, не пряча ее в пыльный тяжелый мешок игнорируемых чувств.
– Ну, могла бы – сделала бы, Тань. Главное, что здесь и сейчас ты видишь, что никакая эмоция нас не убивает. А значит, нет необходимости ее бояться, от нее прятаться. И можно идти к целям, не опасаясь, что вдруг «будет плохо», то есть «вдруг я столкнусь с какой-то эмоцией», правда?
– Конечно, – кивает она, гораздо более расслабленная и спокойная.
– А скажи мне, пожалуйста, дорогая, что показывает тебе твоя тревога?
– Ну, во-первых, что мне это важно – отношения с мужем и с детьми. Наше будущее. И переживать об этом – нор-маль-но, – будто объясняя, сама себе отвечает Таня.
– Отлично, – соглашаюсь я.
– И что там, где есть неопределенность – в том, как адаптируются дети или как моя работа повлияет на наши с мужем отношения, – всегда будут переживания, и это тоже нормально.
– Угу, – улыбаюсь я. – Но?..
– Но! Я также знаю, что я могу проговаривать с дорогими мне людьми то, что меня заботит, чтобы не накручивать себя, а сверяться с ними и задавать себе три вопроса: правда ли, что это испортит отношения с мужем? И помогает ли мне эта мысль? Ведет ли она меня к спокойствию?
– Прекрасная самостоятельная работа! – широко улыбаюсь я и любуюсь расслабленным состоянием Татьяны и негой в ее глазах.
– Знаешь, мне сейчас так грустно стало, что ты так далеко и я не могу тебя обнять, – говорит Таня, улыбаясь мне в ответ.
– Ты можешь. И я тебя обнимаю, Тань. Обожаю твою способность быстро осознавать процессы и быть «снаружи банки».
– Но прихожу я к тебе всегда «в банке», – смеется она, придвигаясь ближе к экрану: уставшая, но удовлетворенная трансформацией в сессии и инсайтами.
– Такая моя работа, – улыбаюсь я. – Поделись, что забираешь?
– Забираю первое – не бегать от эмоций. В моменте сразу: а) принимать эмоцию, разрешать ей быть, наблюдать ее; б) проживать; в) потом уже идти «в голову» и разбираться – отчего тревога, о чем она и правдива ли эта мысль.
– Отлично! Умница! – довольная, говорю ей я и искренне радуюсь, что такие люди приходят ко мне в работу.
Я прощаюсь с Татьяной до следующей встречи и думаю о том, как было бы круто и просто, если бы когда-то нам (а в свое время – и нашим родителям, и их родителям) разрешили бы просто испытывать эмоции. Плакать, когда хочется. Бояться, когда страшно. Переживать, когда важно. Скольких проблем можно было бы избежать, научившись такому простому, но важному навыку.
Но здесь и сейчас, обладая доступным нам опытом, мы все равно можем влиять на то, что необязательно принимать, – влиять на свое мышление, на состояние, на отношение к чему-либо – и учиться жить проще.
В свое время мне очень понравилась фраза Леонардо да Винчи, которую я забрала на главное поле игры «Дорога домой»:
Человек не может обладать меньшим или большим мастерством, чем мастерство себя.
И это правда.
Глава 25. Есть место всему
Я помогаю Амели раздеться для купания и застываю как вкопанная. Вся внутренняя часть ее левого бедра разодрана. На мгновение я замираю и тут же злюсь.
– Кэти?! Ты все-таки поймала ее! – восклицаю я и смотрю с упреком на дочь.
Мы запрещали Амошке якшаться с местной бродячей кошкой. Она рожала каждые три месяца, а нам с соседями приходилось придумывать, куда девать ее котят, или прятать их от тех, кто мог им навредить.
Кэти создавала немало хлопот то очередной беременностью, то лишаями, то загноившимися глазами… то тем, что необходимо было гонять от нее Амели (которая и придумала кошке это имя, разумеется).
Кэти была дикой, когда ей это было выгодно, и принимала помощь, когда нужно было обогреть ее котят, накормить ее саму и предоставить жилье.
Судя по глубоким ранам на ножке моей непослушной четырехлетней дочки, в момент их встречи Кэти не желала общаться.
Амели стоит, потупив голову, а я, глядя на четыре параллельные царапины от когтей кошки, лихорадочно соображаю, как их обработать. На вид им около суток. И что сейчас делать? Звонить врачу? Делать прививки? Ведь у кошек бывает бешенство… Да кто знает, чем еще может быть больна эта Кэти???
– Амоши, – выдыхаю я, – сейчас я тебя аккуратно искупаю, а потом позвоню Антону Олеговичу, и мы с тобой поговорим. Тебе сильно больно?
Малышка кивает, и из ее глаз выбегают слезы.
– Очень больно, – тихо говорит она и прижимается ко мне.
– Моя ты киса маленькая, – обнимаю я ее крепко и сижу с ней на полу в ванной, наблюдая, как, образовав воронку, вода утекает в сливное отверстие.
Я какое-то время молча качаюсь с ней так, крепко прижавшись «яичком»[26] и гладя ее волосы. Пытаюсь понять, что не позволило ей рассказать мне о таких ранах. Только страх, что ее наругают, запретят гулять во дворе… или что-то еще?
– Моя маленькая девочка… – целую ей волосы я, – мне очень жаль, что тебе больно. Ты еще напугалась, да, малышка? Амоничка, ты должна была сразу прийти ко мне, и мы бы тут же обработали эти царапины. Это может быть очень опасным…
– Я боялась тебе говорить, – еле слышно шепчет дочь и зарывается поглубже в мою шею.
– Боялась, что я тебя поругаю? Или что выгоню Кэти? Или тебя на улицу не пущу?
– Нет, я боялась показать ранки свои… – отвечает Амоши и тоже гладит меня по голове.
– Ты боялась, что они могут быть опасными? Или что будет больно обрабатывать?
– Нет, я просто не хотела показывать их, я их прятала, – уже успокоившись, отвечает дочь и устраивается на мне поудобнее.
Я машинально обнимаю ее крепче, а перед глазами, как молния, вспыхивают флешбэки из детства.
Вот я, будучи пятилеткой, собираю малину и, возвращаясь в дом, тщательно пытаюсь натянуть платье пониже, чтобы скрыть царапины на бедрах.
Вот я у Апашки на лугу присаживаюсь перед маками и мне в лицо больно бьет крапива. Она обжигает и ноги, и щеки и будто выжигает глаза… Я буквально задыхаюсь от этой боли, хочу избавиться от нее. Но никому не рассказываю об этом. Я ухожу к реке и, пока Макс и Апа ищут меня, сижу у ледяной воды, прикладывая мокрые листья подорожника то к лицу, то к ногам, – жду, пока боль не пройдет, а значит, можно будет возвращаться.
А вот мне 14. Баха Катаев, мой одноклассник и «брат», везет меня на раме своего велика, и прямо перед окнами соседней школы, пока у наших «недругов» идут уроки, велик разваливается на две части. Я падаю на бетон, больно ударившись копчиком, и потом всю жизнь имею проблемы с крестцом. Но как я реагирую в моменте? Пока Баха в шоке пытается узнать, как я себя чувствую, я командую ему взять половину велика, а сама хватаю вторую, и мы быстро «сваливаем, пока эти не увидели нашего позора!». Позора!
«Это стыд!» – доходит до меня.
Стыд – быть уязвленной, стыд – быть слабой, стыд – показать кому-то свои раны, стыд – признать, что тебе нужна помощь.
Я аккуратно ставлю дочку в ванну, откуда слила воду (пока не заживут царапины – только душ), и думаю о том, когда и как я уже могла невербально транслировать ей стыд в отношении слабости, ран, помощи…
«Это не обязательно должна быть ты. Ведь она ходит в детский сад с двух лет», – успокаивает меня мозг.
Нам не всегда важно, когда и от кого мы могли забрать что-то, что сейчас способно вредить нашему здоровью, снижать качество жизни и красть ее теплоту и радость.
Главное, вовремя увидеть это и начать думать и поступать иначе.
Я нежно мою Амошкину раненую ножку и ласково говорю о том, что она абсолютно всегда может прийти ко мне, к папе или к старшим за помощью. Она может делиться с нами, и мы будем рады ей помочь и поддержать.
– Моя золотая, ты всегда можешь говорить о своих чувствах, ты всегда можешь показать, когда тебе больно, ты всегда можешь рассчитывать на то, что я тебе помогу. Я – твоя мама, и я всегда за тебя.
Жак Фреско однажды сказал:
В большинстве случаев людям причиняет боль не происходящее – их ранят собственные ожидания.
Представляя, что нужно быть сильной и неуязвимой, мы теряем много энергии и ресурсов, споря с реальностью. Реальность же такова, что жизнь очень многогранна. И в ней есть место всему. Но качество жизни определяют не попытки скрыть слабость, а навык увидеть свою уязвимость и поддержать себя в этот момент.
Глава 26. Останется после меня
Оксана – интернет-маркетолог, и при первой встрече я сразу считываю наше сходство. В вытянутой, как струна, спине, в подчеркнуто аккуратной одежде, в этих сжатых челюстях и жесткой линии подбородка я узнала себя прошлую, образца пятилетней, а то и десятилетней давности. Ту себя, которой свойственна прямолинейность и категоричность, жесткие правила и рамки, серьезность и гиперконтроль.
Сейчас мы с Оксаной знакомы уже года полтора, и она находится в моей терапевтической группе. Порой она со смехом вспоминает наше знакомство и благодарит за свой путь со мной, а я слушаю ее и думаю о том, как много женщин вокруг (даже в моей семье) остаются и, к сожалению, так и останутся в той парадигме, где жизнь – борьба, никому нельзя доверять, а «с возрастом все только портится».