Мне помогло тогда, что я, наверное, впервые в жизни была такой же бережной к себе, как и к клиентам. Мне удалось выключить эти «ну ты же коуч!», «не могла выстроить коммуникацию?», «не могла распознать человека и его непорядочность?».
Я разрешила себе пожалеть себя – искренне, тепло, по-сестрински отнеслась к себе как к самой близкой подруге.
«Моя дорогая девочка, – сказала я себе тогда, – ты столько старалась, ты работала, ты делала доброе дело, хотела его масштабировать и выйти на другой уровень жизни, позволять больше для своей семьи, детей, показать им мир и обучать их в престижных вузах… Тебе очень больно сейчас, что этого не получилось… Я так тебя понимаю… да, это горько, это больно, это несправедливо… и можно плакать. Поплачь… Разреши себе испытывать эти эмоции… Выплачь их, станет легче, я тебе обещаю… Тебе можно быть любой и можно ошибаться. Это не делает тебя хуже. Это делает тебя настоящей, живой…»
В моменте я обесценила все свои достижения. Забыла, что я сама достигла своей цели, которая казалась недостижимой – мол, ну где я и где Ниагарский водопад? Забыла о тех силах, что я вложила в поездку, и, главное, о том, что сама преодолела все свои препятствия. Препятствия, которые были только в моей голове: «что скажут люди?», «что ты за мать?» и любимое «у тебя не получится». Но я смогла. И все получилось. Америка стала для меня реальностью. И это вернуло мне гордость за себя.
Глава 28. Против класса
Адельку трясло, она просто рыдала и протягивала мне телефон, не в силах вымолвить ни слова.
– Моя девочка… – я схватила ее в объятья и инстинктивно стала раскачиваться, крепко держа ее и гладя по спине.
– Мамочка, мамочка… – пыталась рассказать о чем-то она, но рыдания не давали ей говорить.
– Ш-ш-ш, тише-тише, поплачь-поплачь, моя хорошая, потом расскажешь, – я продолжала гладить ее и старалась унять свою дрожь, которой заражалось тело от бившейся в рыданиях 12-летней дочери.
В ее первом классе мы поняли, что дочке непросто учиться. Сменили школу на частную в связи с переездом в другой город, и это оказалось верным решением. Вернувшись в Алматы, предупредили учителей в новой школе, что у Адели СДВГ и дислексия и она будет отличаться от других детей.
Я стала изучать тему нейроотличных деток и узнала о дисфории при СДВГ. Каждый раз наша старшая девочка будто физически страдала при отвержении. Состояние дисфории – ощущение отверженности при СДВГ – переносится очень болезненно. Адельке казалось, что она «умирает и сейчас сердце разорвется», каждый раз, когда над ней насмехались в классе или с ней переставали дружить подружки. Бывало, что они даже намеренно издевались, позвав Аделю в гости, а потом крича ей с балкона «упс, мы передумали!», и наша девочка, рыдая, шла домой с кексами, которые мы с ней пекли, чтобы она угостила друзей.
Наша добрая, искренняя, неравнодушная девочка пережила много боли и предательств на своем пути к тем 12 годам. Обостренное чувство справедливости – к людям, животным, растениям – тоже заметно выделяло ее в классе. А ее горячность в стремлении защитить слабых или обиженных вызывала насмешки одноклассников.
Со своей стороны мы с мужем делали все, что могли, чтобы оберегать ее и помочь выстроить ее собственные опоры, способные дать ей возможность справляться с нападками в школе и сложными обстоятельствами.
Вот и сейчас, крепко прижимая Адельку к себе и гладя по спине, я знала, что ее опять отвергли.
– Почему люди такие, мам? – подняла она опухшее лицо. От слез ее волосы прилипли ко лбу. Она вытирала слезы, но они текли и текли… – Почему со мной так? Зачем я вообще родилась? Почему они все надо мной издеваются? Почему меня исключают, выбрасывают, мам?
– Моя ты хорошая, – я чувствовала, что мое сердце готово разорваться от боли за своего ребенка. – Расскажи, что случилось, девочка моя.
– Мам, да они начали в детском чате крыть матом учительницу! Видите ли, им оценки не понравились! И они такими матерками стали писать, мам, я тебе не буду показывать. И пацаны стали писать, что надо с ней сделать! И все молчали! Кто-то поддакивал, хихикал, а я написала, что так нельзя про взрослого человека! Она же чья-то мама, чья-то бабушка! А они стали материть меня, писать, что я тупица и кринж, а потом вообще выкинули меня из чата, мам! – Аделька вновь зашлась в рыданиях. И вновь я успокаивала ее и прижимала к себе все сильнее. – И даже Лена и Диана, с которыми мы дружим, мам, даже они мне ничего в личку не написали! – говорила она, плача. – Как так, мам, а? Почему люди такие? Почему они меня не поддержали, мам? Значит, я вообще никому не нужна? Я тупица и недоразумение, меня вообще не должно быть!
Мой муж вернулся с работы и сразу подошел к нам, с порога услышав рыдания дочки.
– Что такое? – спросил он и тоже стал обнимать ее.
Аделька взахлеб начала повторять всю историю ему, в то время как мы с мужем молча смотрели друг на друга. Лицо мужа белело, а челюсти сжимались.
– Я не пойду завтра в школу, пап! Можно? Я не хочу с ними встречаться! Хочу спрятаться… не хочу, чтобы они видели, как мне плохо!
Я не успеваю ответить, как муж берет плечи дочки в свои руки, вытирает ей слезы и мягко говорит:
– Посмотри на меня, моя девочка! Ты смелая, добрая, открытая и справедливая! Это им должно быть стыдно! Тем пацанам и девчонкам, кто писал такие вещи про женщину. И тем, кто не поддержал тебя. Они трусливые и злые люди, доча. И знаешь что? Я на твоем месте поступил бы точно так же! И мама тоже, правда же, Жаным? – Муж посмотрел на меня, ожидая поддержки.
– Конечно! И не раз! – восклицаю я. – Вот скажи мне, доча, случись завтра такая ситуация, ты защитила бы учительницу снова?
Аделька кивает.
– Ну вот видишь, – говорю я. – Ты – умница! Ты добрая и благородная! И мы с папой поддерживаем тебя! И это ты сама отвергла себя из такой компании.
– Но, мам… – не дает договорить мне дочь. – Мне же надо с кем-то общаться…
– Доча, общайся с теми, кто с тобой совпадает в ценностях, – говорит муж. – Пусть в другом классе, пусть на скалодроме, не обязательно общаться с кем-то ради некоего общения. Общайся с теми, кто уважает тебя. Зачем тебе те, кого ты не уважаешь и считаешь, что они поступают неправильно? Мама тоже в школе часто была одинокой, и я бывал один, но ты же помнишь, что чем быть с подлыми и злыми, лучше побыть одной? А люди, похожие на тебя, обязательно появятся рядом с тобой со временем!
Мы еще обнимаем Адельку под ее слова: «О, меня в чат вернули! Мам, я пойду отвечу Ксюше, она звонит!»
Потом она уходит, а мы еще сидим с мужем, обнявшись и глядя в пустоту.
– Бедная наша девочка, – говорит муж. – Какие дети бывают жестокие.
– Согласна, – киваю я. – Но ты же знаешь, она со всем справится, если фокус будет не на том, какие ОНИ вокруг. А на том, сколько у нее собственных опор, чтобы все это выдержать.
Мы не можем гарантировать детям счастливую и беззаботную жизнь. Но в наших родительских силах дать им безусловные любовь, тепло и поддержку для того, чтобы в дальнейшем их собственных сил хватило выносить эту жизнь и чувствовать себя хорошо.
Я всегда говорю о том, что эмоциональная выносливость качается, как мышца. Чем раньше мы начнем помогать детям в этом, не избегая опыта провала на концертах или неполучения первого места на конкурсах, тем раньше они сформируют психическую и эмоциональную устойчивость. А наша задача – быть рядом и передать уверенность, что мы со всем справляемся.
Ты всегда со всем справляешься.
Глава 29. Настоящая ответственность
«У меня есть результат!!! Это то, о чем я мечтала!!!»
Я накрываю на стол к ужину и вижу на экране телефона сообщение от Ольги.
«А-а-а-а! Поделишься или ждем встречи завтра?» – пишу я.
«Завтра все расскажу! Обнимаю», – пишет Оля, и мы прощаемся.
– Ну, рассказывай! – широко улыбаюсь я на следующий день, видя в Zoom довольную Ольгу.
– В общем! Я тебе не говорила, но я подавала документы в крупнейшую в Европе языковую школу. Эта эпопея заняла больше месяца, но я прошла собеседования, и мое эссе приняли! И что? Вуаля! – смеется Оля. – Теперь я официально трудоустроилась и буду преподавать английский детям и взрослым под эгидой школы!
– Как здорово! Я тебя поздравляю, дорогая! Вижу, как ты рада. Ты такая молодец, что прошла этот путь! Какие там условия? Тебе все подходит?
– Ну, платят там не так, как хотелось бы, конечно, – быстро говорит Ольга, – но я также могу и сама продолжать искать учеников.
– Угу… – киваю я и смотрю на нее внимательно.
– Что? – спрашивает она и скрещивает руки на груди.
– Скажи, пожалуйста, Оль, что тебе это дает? То, что ты официально трудоустроена, но при этом условия там «не так, как хотелось бы.
– Ну, стабильность вроде как, работа есть. Безопасность…
– Угу, а еще?
– Ну, еще не нужно бегать и искать клиентов на улице…
– И… расстраиваться, что их нет, верно?
– Верно, – кивает она. – Я не хочу расстраиваться, что клиентов нет, и выбираю расстраиваться, что здесь денег платить будут мало, а клиентов все равно нет. Жиза… – усмехается Ольга и умолкает.
– Но? – спрашиваю я, надеясь, что наши прежние встречи с ней не прошли даром.
– Но зато я вижу, почему это сделала, – хотела избежать поражения от поиска и от сопровождающих этот процесс эмоций. И все равно ведь буду искать клиентов. Так хоть какая-то часть расходов будет закрыта. Самый минимум. К тому же не придется терпеть дедовы вздохи.
– О, – поднимаю бровь я, – расскажи об этом!
– Ну, знаешь, примерно раз в неделю родственники меня спрашивают, нашла ли я работу. И я говорю правду, что я ищу – рассказываю знакомым о своих услугах, прошу их рекомендовать меня, где могу. Пишу об этом, но так, чтобы лишние люди не узнали и чтобы мое местонахождение осталось в тайне от бывшего.