– Можешь не радоваться. Но можно принять это, разрешить это в своей голове. Сказать себе «окей, так можно, это нормально. Но это точно меня не разрушит. Я тот родитель, у кого открытые дети, обладающие эмоциональным интеллектом и осознающие, что с ними происходит». Ты, в конце концов, знаешь, что эта эмоция продлится максимум полторы минуты, если ты позволишь ей быть. Если скажешь дочери: «Я тебя слышу. И я принимаю то, что с тобой происходит. Так можно!» Прикинь! Как тебе? – Я подмигиваю мужу и улыбаюсь.
– Ну не знаю… – муж пересел на качели, чтобы лучше видеть меня, и теперь покачивается в задумчивости.
– Все зависит от того, что ты сам думаешь, когда она это произносит, – говорю я.
– Если я буду думать, что я – плохой отец, меня это расстроит, конечно.
– Но сначала разозлит, – смеюсь я. – И ты будешь агрессировать в ответ – мол, ты как с отцом говоришь? И все такое.
– Да-да, – улыбается муж, – а что я тут могу еще подумать? Решу, что она вообще берега путает и охамела просто.
– О да, – соглашаюсь я. – Еще один триггер «вынестись» в ответ, да?
– Ну да, – муж смеется, но уже сквозь грусть.
– Согласна, Жан, горько ощущается. Но я знаю, что для тебя семья – приоритет в жизни. Ты очень, очень любишь меня, наших детей и хочешь со всеми нами теплых, классных, доверительных отношений…
– Да-а-а, – тянет муж, прикрыв глаза. – Еще хочу, чтобы они гордились мной. Чтобы говорили, что вот, мол, батя у меня клевый. И сыновья, и дочки чтобы любили меня, хочу…
– Понимаю, – глажу его руку я. – И если бы сейчас тобой руководила любовь, Жан, то что бы ты подумал, услышав, что дочь говорит тебе те слова?
– Ну, слушай, она подросток. Их, ты сама мне говорила, кроет так, что мама не горюй. Я пойму, что ее что-то вынесло, или я сделал что-то, что нарушило ее границы, как она думает, или еще что-то… В любом случае я – взрослый. Я – ее папа. У меня больше знаний, как с этим совладать. И, наверное, да… Наверное, я могу принять это. В конце концов, это неправда. Это просто эмоции в моменте. Но я знаю, что Аделька меня любит. И Амоши, и пацаны меня любят.
Муж замолкает, а я сажусь на качели рядом с ним и тепло его обнимаю.
– Я очень рада, мой дорогой. И я тебя очень понимаю. У меня всегда раньше мое эго было впереди меня. Я видела, что это меня обидели, это мне говорят какие-то обидные слова. Это меня пытаются оскорбить. А потом я научилась слышать за словами.
Когда нами руководят любовь и мудрость, легко слышать за болью человека. Понимать, почему он так говорит. И тогда можно и отношения сохранить, и порадоваться своей мудрости, правда?
Глава 33. Детский дом
Все люди, согласно шутке Нэнси Мак-Вильямс (автора «Психоаналитической диагностики»), делятся на два типа: «насколько чокнутые» и «в чем именно чокнутые».
Моему типу личности (как и пока еще Ансару) свойственно ощущение одиночества.
Я остро помню его в свои 13, когда мои родители разводились.
До этого – в пять лет, когда родители увезли меня в другой город.
И в шесть, когда Костька Клинчук, мой сосед по парте, играючи тыкал мне ручкой в тетрадь бессчетное количество раз. Я терпела, терпела… а потом разрисовала его тетрадь ручкой так, что прорвала пару листов.
Виолетта Андреевна показательно поставила меня в угол, а ревущего на весь класс Костьку пожалела. Я пыхтела от несправедливости и злости, пытаясь сдержать слезы стыда и праведного гнева. В шесть лет никто еще не осознает последствия поступков, и вот тогда я впервые столкнулась с публичным неприятием.
Я чувствовала себя абсолютно одинокой, потому что никто не поддержал меня, не успокоил, не сказал, что все пройдет, наладится, перемелется…
Тридцать пять пар глаз – напуганных, смущенных, любопытствующих, сочувствующих и злорадствующих – изучали меня, самую маленькую в классе, стоящую весь урок в углу.
Одиночество будто было моим неизменным другом, даже когда рядом были другие люди. Например, когда я украдкой сбегала к соседским девчонкам и пацанам в подвал, где они разучивали американские песни под гитару. В далеком 1991-м я таскала им Wrigley’s, привезенные родителями из Болгарии, но так и не стала своей.
Одинокими чувствовали себя и многие мои одноклассники – Милош, Адам, Мария, Весна и другие ребята из Сербии и Боснии, играющие во дворе немецкой школы.
Мы были в окружении десятков других детей, мы были вместе – 15 ребят из Европы и я – из Казахстана. Мы иногда негромко общались между собой, делились едой – яблоком или бутербродом, обменивались фантиками от Love is… но были тотально одиноки.
Став взрослой, я почувствовала потребность поработать с подростками, и она привела меня в детский дом.
Уже пару лет я вынашивала эту идею и три года официально была коучем детей и подростков. Но не работала с детьми, потому что каждый раз выбирала работу с мамами, которые, меняя себя, могут влиять и на свою семью.
Но у этих детей из детдома не было никого.
Впрочем, я еще ничего не знала о них. Детский дом благодаря работе благотворительного проекта «Наставники» одобрил мою программу для подростков.
Программа «РОСТ» была направлена на рост самооценки молодых взрослых, на обучение проживанию эмоций, а также на работу с мышлением и выбор нового поведения. Все это должно было научить детей ассертивной коммуникации и помочь им выстраивать отношения более эффективно и легко.
Я не могла больше игнорировать свой зов – оказать поддержку и передать знания подросткам, у которых нет родителей. И запланировала провести эту программу летом 2024 года.
И только когда получила восторженный отзыв психолога детского дома, ко мне вдруг пришло осознание. Клубок эмоций из радости («мне доверят эту работу!»), волнения («интересно, что это за дети? какие они? что они любят? как они меня примут?») и напряжения… Ведь я не знаю их судеб, их историй… Любое слово может оказаться триггером. Вдруг они были свидетелями насилия в своей семье? Вдруг – его жертвой? Живы ли их родители? Давно ли они живут в детском доме?
«Эти дети» стали облекаться для меня в конкретные, пусть и воображаемые образы детей 12–16 лет. Кто-то из них – щуплый и голубоглазый, кто-то – с тяжелой толстой косой и недоверчивым взглядом… Вот кто-то смотрит исподлобья и не верит ни одному моему слову… А кто-то глядит, приоткрыв рот, и будто сканирует: «Возьмет ли она меня?»
Пока я писала эти строки, я не знала, как все будет… но я чувствовала огромную ответственность перед этими детьми.
Это не взрослые женщины, которые обращаются за моими услугами и знают, что произойдет на консультации.
Это не одноклассники моих детей, с родителями которых мы знакомы.
Эти дети – совершенно другие. Кто-то с травмой, кто-то – с неприятием, кто-то – с надеждой на усыновление.
Я не знала, что произойдет за наши шесть недель работы с ними.
Но я точно знала, что я сделаю все, что потребуется, чтобы они впитали то, что я передам им. И я очень надеялась, что после этого их жизнь будет восприниматься ими иначе и складываться по-другому.
Глава 34. Кто мы есть
– Что помогло тебе принять себя?
Меня застал врасплох вопрос Сау. Мы только подключились к Zoom, только успели поздороваться… Но я сразу стала вспоминать.
Только недавно я отметила, что уже несколько лет как перестала гнобить себя, называть дурой в своей голове за то, что сделала или не сделала. Или не сделала достаточно хорошо.
– Знаешь, наверное, BIG5, большая пятерка… – подумав, отвечаю я Сауле. – Помнишь, я говорила, что проходила программу по типированию человека?
Сау кивает, я продолжаю:
– Так вот, BIG5 – один из тестов характеристики личности, состоящий из пяти параметров. Это открытость новому опыту, кропотливость – трудолюбие и честность, экстраверсия – уровень общительности и позитивной эмоциональности, аккомодация – любовь к людям и сострадание и уровень нейротизма. Все это складывается в аббревиатуру OCEAN. В своей точности тест прекрасно зарекомендовал себя в 56 культурах. И вот в нашем обучении методу типирования указывалось, что на 50 % и более наши черты характера – генетические. То есть наследственные. А когда я стала разбирать каждую черту из пяти по тесту, то обнаружила, что, во-первых, многие черты мне достались от отца, а во-вторых, это позволило мне наконец принять себя и прекратить бороться с собой.
– О-о-о, очень интересно, Асель. Расскажи подробнее! Ты можешь типировать людей? Как? По речи, по тестам? А потом что? – Сау оживляется и садится ближе к экрану, подперев щеки, как школьница.
– Да, я могу типировать по тому, как человек разговаривает, например. У меня, конечно, есть и свой тест, который прошли более тысячи человек, и он реально адекватный. Но мне как психологу важно уметь определить человека при встрече по его речи, не отправляя ему тесты. Чтобы знать, кто перед тобой и как говорить с ним на понятном ему языке. Чтобы понимать, что для него доступно – живое общение или переписка, группа – или только личная работа. На что он способен, чего ожидать от этого человека… и многое другое.
– Вау! Ты меня тоже типировала, получается? – смеется Сау, прищуриваясь.
– Конечно! – так же смеясь, отвечаю ей я.
– Поделись, Асель! Какая я? – с детским восторгом спрашивает Сау, предвкушая что-то похожее на расклад на картах Таро.
– Однозначно у тебя высокая открытость, Сау. Это стремление к знаниям, к новым местам, высокая толерантность ко всему и высокий уровень интеллекта. Ты любишь искусство, тебе нравится фантазировать, у тебя много интересов.
– О, это как ты определила, поделись? – Сау довольна тем, что все совпало.
– Я каждый раз слышу и вижу это, когда ты рассказываешь о путешествиях, новых культурах, вижу, какое искреннее любопытство у тебя они вызывают. Главная ценность открытости – это интерес. Это твое топливо. Например, у тебя средний уровень кропотливости, и ты можешь быть в чем-то несерьезной или не всегда успевать сдавать дела в срок, но на своем интересе ты сделаешь все, что потребуется, чтобы реализовать важное для тебя. Кропотливость – это про твои добросовестность, любовь к порядку, ответственность и порядочность.