Я придвигаюсь к ней ближе, сдвинув солонки и перечницы в сторону.
– На самом деле именно об этом и речь, Сау. О бо́льной правде. Что, если мысль, что ты никогда не будешь соответствовать чьим-то ожиданиям, – это и есть бо́льная правда? Давай на секунду пофантазируем, чисто гипотетически. Вот что бы ты ни сделала – все не так, все мимо ожиданий родни, мамы, братьев, чьих бы то ни было…
– Да так и есть же, – смеется горько Сау, двумя руками держа кружку. – Это уже такая нарощенная броня по сути, знаешь…
– Угу, тем более. Есть правда, которую нужно принять, – я никогда не буду соответствовать ожиданиям моей семьи, я другая. Что тогда?
Сау отставляет кофе, но пока не прикасается к завтраку.
– Тогда мне придется научиться… – усмехается своим же мыслям она, – не соответствовать ничьим ожиданиям. Даже своим. И выдерживать это, конечно. И так можно, прикинь? – последние слова она говорит словно сама себе.
В это время за соседний стол садится пара – девушка с парнем, и Сау неожиданно для меня встает и относит им солонку с перечницей.
– Это ваши, мы их брали на время, – говорит она в ответ на их молчаливое удивление и, возвращаясь ко мне, выдает: – Окей, я освободила место в шкафу! Я отдала свое несоответствие чужим ожиданиям и свой стыд по этому поводу!
– Вау! – восхищенно смотрю на нее я и улыбаюсь. – Решительная девушка! И очень смелая!
– Ну-у, – усмехается Сау, – «соль на рану» еще будет, конечно… зря, что ли, ее так старательно сыпали столько лет.
– И тут речь идет о фокусе, – аккуратно вставляю я, – да? Либо я сижу и думаю, сколько ж лет мне сыпали, либо держу фокус на том, что важно и продвигающе чувствуется для меня. Что думаешь?
– Я уже легче себя ощущаю, а всего-то специи отдала, – смеется Сау. – Вот реально ощущаю какую-то взрослость, что ли, знаешь… Ну, от того, что мы проговорили… от бо́льной правды. И места внутри больше чувствую.
– О! – поднимаю бровь я. – Чем хочешь его заполнить?
– Поддержкой себя, – кивает она. – Я есть у себя. Мне не нужно соответствовать ничьим ожиданиям. Даже своим. Это так круто ощущается, Асель, я благодарю тебя! Сейчас время поддержать себя. Наполнить себя теплом, принятием и… любовью, что ли.
Сау смешно морщит нос, и мы смеемся, будто опять говорим про «фи, какую-то набившую оскомину любовь к себе».
– Знаешь, Будде приписывают такие слова: «Ты сам, как и любой другой человек во всей вселенной, заслуживаешь любви и привязанности», – медленно говорю я.
Мы замолкаем, каждая глядя на свой остывающий завтрак. Я перевожу взгляд на Сау, наблюдая ее процессы. Она периодически смахивает слезинки, будто прощаясь с ожиданиями других людей и ее болью по этому поводу. Вдруг Сау выпрямляется, решительно вытирает слезы, будто показывая готовность идти за собой – стать самой себе той, кто может сама себя судить, оценивать и даже не соответствовать собственным ожиданиям. Она глубоко выдыхает и возвращает взгляд ко мне.
Я молча киваю ей, показывая, что вижу ее процессы и даю время и место им быть. И подвигаю к ней ее тарелку.
– Действительно, вот теперь пора, я считаю, – улыбается Сау и приступает к трапезе.
– Однозначно, – поддерживаю я, – только кофе уже холодный.
Мы смеемся.
– Зато какие солонки красивые! – хохочет Сау, а я чуть не захлебываюсь своим кофе от ее заразительного смеха, уровня самоиронии и мудрости.
– И компания очень теплая, – говорю я, и мы протягиваем руки друг к другу.
– Спасибо тебе огромное, – еле слышно говорит Сау, смотря мне в глаза и пожимая мои ладони.
– Всегда пожалуйста, – отвечаю я и, отняв руки, вилкой показываю ей на ее яйцо «бенедикт». – А теперь, пока наши яйца не постигла участь кофе, приятного аппетита, дорогая!
– Приятного аппетита, – повторяет Сау, – хорошо сидим!
«Хорошо сидим», – тоже думаю я. Всегда хорошо, когда есть место всему. Всем эмоциям, всем мыслям, всем воспоминаниям.
Нам не нужно бегать от каких-то событий в своей голове. Память не сотрешь. Но мы точно можем снизить градус эмоциональности и боли, найдя себе альтернативу. Для кого-то это фокус на собственной опоре, для другого – на собственных решениях, для всех – на собственной устойчивости, силе и лидерской позиции.
И тогда можно принимать суждения других людей просто как мысль, что «все живые люди что-то думают».
Глава 40. «Что такое счастье?»
Что такое счастье?
Читаю рефлексию участницы моей терапевтической группы о ее пути в моей программе и чувствую глубокое удовлетворение.
Чувствую ее возросшую взрослость. Она пишет, что больше всего ей зашла работа с внутренним ребенком – и это интересно.
В последнее время как никогда стала актуальна тема «внутренней девочки». Ее «долюбливания», «додавания» ей всего, что не дали родители.
У меня здесь две позиции, которыми я всегда делюсь в социальных сетях и в своих программах.
С одной стороны, да, знать свои желания, открыть эмоции, вернуть навык их проживания, чувствовать свои «хочу» после того, как забыла, каково это было в детстве, или никогда будто и не чувствовала, – важная часть работы с собой.
Именно наша внутренняя девочка подсказывает нам наши хотелки, креативит и живет мечтами. Наша детская часть (а по сути – правое полушарие мозга) ответственна за творчество, веселье, легкость и желание путешествий, уникальность и драйв. Именно от нее мы можем слышать наши желания и чувствовать эмоциональный отклик.
Но личность, которая живет во взрослом мире, которая хочет больше возможностей, денег, классных покупок и образования себе и детям, – это совокупность всех частей: ребенка, родителя и взрослого.
В психоанализе это называется ид, супер-эго и эго.
И супер-эго – это не «сверх-я» или нарцисс, как объясняю я детям. Это наш моральный страж. Тот внутренний взрослый, установки и убеждения которого мы впитали с четырех- или пятилетнего возраста. Детям неоткуда знать правила и нормы морали, нас этому обучают родители, затем социум и так далее. Но именно с того времени мы также можем впитать и то, что во взрослом возрасте не дает нам расти и развиваться, реализовываться и в целом вести себя так, как нам хочется.
«Родительская» позиция с убеждениями «нельзя», «стыдно», «что скажут люди» может ограничивать нас во всем.
Задача же «взрослой» нашей части – как мудрому дипломату, научиться удерживать и сохранять баланс между желаниями и эмоциями ребенка с одной стороны и запретами и нормами «родителя» – с другой.
Я читаю отзыв Оксаны и получаю удовольствие от ее грусти. Не потому что я садистка, а потому что вижу в этом ее взросление. В детальном и красивом описании своего пути в программе она показывает этап прощания с иллюзиями про «деньги в легкости» и чувствует от этого светлую грусть – детские представления о деньгах и реализации ушли, и от этого грустно… Я радуюсь ее фразам «кайфую быть взрослой», «я больше не говорю и не чувствую, что это родители не дали мне чего-то в детстве… не научили быть уверенной и яркой, как другие девочки…», радуюсь оттого, что она приняла на себя ответственность за свои неудачи и результаты.
И это вторая моя позиция – сепарироваться от перманентной мысли, что «это родители недодали». Теперь мы взрослые. И каждая из нас сама знает, что себе дать, в какой форме, какими словами. И только вы сами можете себя поддержать. Теперь вы – сама себе взрослая и сама себе родитель.
Взрослость Оксаны в том, чтобы видеть свои желания, продолжать иногда слышать в голове родительские фразы «у тебя не получится», но выбирать пробовать. Идти, тестировать, ошибаться и выигрывать, зарабатывать и чувствовать себя лучше. И тогда уже самой себе говорить те слова и убеждения, что теперь для нее являются правдой. Например, такие:
«Я могу думать, что не получится, но пока не попробую – не узнаю».
«Я чувствую неуверенность, но мое желание роста точно больше моих страхов».
«Я знаю, что мне страшно, но понимаю, что страх – это норма и не повод не пробовать».
«Я просто делаю это впервые, и это важно для меня».
«Я боюсь, потому что я живая».
С каждой встречи с участницами я выходила с исписанными страницами их инсайтов и новых, вдохновляющих мыслей.
– Раньше – я вам, теперь – вы мне, – сказала я им на последней встрече, имея в виду ту глубину и мудрость, что они рождают в моменте, хотя пока не всегда осознают ценность этого.
Они еще не понимают, что все приобретенные ими знания и навыки будут продолжать распаковываться, но я вижу их прекрасный путь трансформации. И чувствую глубокое удовлетворение от этого.
Что такое счастье? Думаю, это процесс. Процесс, где ты созидаешь то, что приносит удовлетворение тебе и пользу людям. Где ты честно ощущаешь, «как хорошо быть мной». И понимаешь, что этот процесс – теперь твой управляемый навык.
Это ли не счастье?
Я захожу на сессию с Татьяной и сразу вижу ее боевой настрой.
– Я, знаешь, сегодня о счастье с тобой порассуждать хотела, – сразу говорит она.
«Какой синхрон», – думаю я и наблюдаю за Таней.
За несколько недель работы наши отношения с ней стали более глубокими, но претерпели и другие изменения. Татьяна начала закрываться и недоговаривать чего-то о себе. Она охотно делилась вскользь подробностями разговоров с детьми, установлением с ними нового уровня отношений – более честных и порой более неприятных. Но не отвечала прямо на вопрос, как она сама себя ощущает в своем новом неидеальном мире.
– О, счастье! Какая глубокая и интересная тема, – улыбаюсь я. – Начнешь?
– Да-а-а… – тянет она, будто подбирая слова, чтобы не выстрелить в меня претензией «с места в карьер».
– Вот, знаешь, я ведь была абсолютно счастлива в своем мирке. Все было понятно. Определенно. Идеально…
Я киваю, давая ей понять, что осознаю, о чем она.
– А потом оказалось, – продолжает Татьяна, – что все это – одна большая иллюзия. Идеальный обман, за который я держалась. Идеальный мир, в котором я нуждалась. Затем я поняла, что моя честность важнее этого. Было грустно расставаться с иллюзиями. И было вдохновляюще вдруг прозреть и стать взрослой. Понять, что мир может быть разным и я могу справляться с этим. Но теперь мне хочется и дальше слышать себя, понимаешь? – Она останавливается, ждет моего понимания и после того, как я киваю, продолжает: – Теперь мне не хочется быть идеальной! Теперь мне хочется слышать свое тело, а оно говорит, что не хочет вставать в пять тридцать утра и бежать на пробежку, потому что апрельское холодное море в лицо – это не такое уж приятное ощущение. Мне хочется валяться до семи, а потом неспешно пить кофе, глядя, как отлив слизывает следы детей с берега, а не готовить завтрак из трех блюд для всей семьи. И теперь, когда я стала слышать себя и делать так, как хочу я и моя девочка внутри меня, моей семье это начало не нравиться. Ощущение, что такая мама им не нужна! И жена такая не нужна! То есть иллюзия продолжает рушиться, и весь мой мир тоже. Былое счастье разлетается на осколки, я пытаюсь их собрать, а они больно режут пальцы! – Она замолкает и плачет. Некрасиво, неидеально, размазывая потекшую тушь. Лицо ее застывает в гримасе. Таня тяжело дышит через рот, ей будто не хватает кислорода.