– А садиться тебе никто не разрешал! – орет Татьяна Федоровна с места и хлопает ладонью по столу.
Я вздрагиваю и чувствую, как начинают раздуваться мои ноздри, и… в этот момент звенит звонок.
Стараясь собирать свои вещи в дипломат нарочито медленно, чтобы успокоиться, я пытаюсь унять дрожь. Чувствую, как все еще горю от стыда и ярости, и мне нужно куда-то это выплеснуть. Мне хочется провалиться в тартарары и никогда не возвращаться в класс, где еще пять минут назад я была отличницей и «хорошей девочкой».
Мир рухнул. Я больше не хорошая. Я лгунья, спорю с учительницей и от меня отвернулся весь класс. Все смотрят на меня и осуждают. Мне хочется умереть и исчезнуть одновременно.
Я не сразу понимаю, что Баха тянет на себя мой дипломат, предлагая помочь с ним, а Газик что-то говорит. Я не могу смотреть им в лицо и делать вид, что не могу закрыть дипломат. Газик повторяет:
– Ты красавчик, Асельчик! Спасибо, что дала списать.
Я немею от неожиданности, а он опускает глаза и тихо говорит:
– Мне так стыдно перед тобой, что я тебя подставил… Я не специально… Не знаю, как теперь быть…
А я смотрю на него во все глаза и не могу поверить своим ушам – ему стыдно?.. А я – красавчик? Я пытаюсь переварить это, когда мимо проходящий Лёха Ким бросает небрежно:
– Молодец! Никому не позволяй себя обижать!
Я потихоньку поднимаю голову и обвожу глазами класс… Они не ненавидят меня? Не презирают? Не винят, что у всех двойки?
Кто-то занимается своими делами, кто-то отводит глаза, кто-то улыбается и кивает мне в знак одобрения.
Выходит, что это неправда – то, что я подумала про себя?
Вижу, что несколько девчонок сбились в кучку и что-то обсуждают. «Ну вот, – падает у меня сердце, – я все же была права».
Я быстро выхожу из класса, но Надька Шин догоняет меня и хватает за руку:
– Мы сейчас идем к Антонине, к нашей классной, и все ей расскажем. Все будет хорошо, не будет ни у кого двоек. Ты не переживай так сильно, Асельчик. Мы с тобой.
Я, не веря своим ушам, киваю и вылетаю из класса. Мне нужно немедленно удалиться, чтобы никто не видел моих слез, моей слабости, моей неправоты.
Вот и теперь я смотрю на Сау, понимая ее чувства, и знаю, что мне, выросшей не в традиционной казахской семье, к счастью, не досталось этих «он же мальчик – он главнее» и «промолчи, ты – женщина».
Еще полвека назад в казахских семьях девочек могли назвать Ұлтуған или Ұлболсын, что буквально означает «сын родился». И девочки с этим именем жили всю жизнь. Довольно красочный показатель значимости мужчины в доме, в семье.
Я понимаю, что стыд Сау связан с иерархической системой в наших патриархальных семьях. Это тяжелое и вязкое болото стыда, сопряженное с культурными традициями, держит крепко и не дает выбраться самостоятельно.
Согласно концепту казахской национальной культуры «семья подобна „двуликому Янусу“: одной головой, обращенной в прошлое, создает хранилище родовой памяти; второй головой, устремленной в будущее, генерирует и транслирует культурно-нравственные ценности потомкам»[15].
Однако время идет, все меняется. Казахские женщины никогда не были забитыми или не «проявлялись». Можно чтить традиции и одновременно быть «Алией Молдагуловой[16]» в просвещении и вопросах безопасности семьи.
В любой ситуации не обязательно верить в то, что вы думаете о себе. Если вы чувствуете себя плохо от своих мыслей, то сверьтесь с собой – а правда ли, что я всех подвела? Что я бесчестная? Что меня все отвергли и я останусь одна? Нет, конечно. Это только мое восприятие. Моя мысль, которая меня ранила и не давала дышать от боли. Мир совсем другой, и все на самом деле иначе. Всегда будет кто-то, кто будет рядом. Кто-то, кто поддержит и скажет нужные слова. Кто-то, кто вернет вас себе.
Иногда кто-то – это вы сами. И вы – свой самый лучший болельщик. Вы – свой самый главный фанат. Даже если в моменте вы не чувствуете опоры на себя.
В мире, где все может происходить как угодно и когда угодно, вы есть у себя. Заберите себе право саму себя поддерживать.
Стыд — это эмоция, порою влекущая за собой так много последствий и лишающая стольких возможностей…
Стыд скрывается там, где мы его даже не осознаем.
Думая о том, что что-то «неудобно» или «что подумают люди?», мы не проявляемся, не реализуемся и упускаем важное для себя. Накапливаясь, такие моменты формируют жизнь, где больше сожалений и грусти, чем восторга и гордости.
Стыд лишает нас возможности зарабатывать, жить лучше, проще, радостнее.
Стыд возникает, когда мы передаем другим людям право оценивать нас или наши действия.
Стыд – то, что мы прячем.
Первое, чего боится стыд, – быть увиденным. И основной инструмент работы с ним – это признание. Да, он есть. Да, мне сейчас стыдно. Я переживаю, что будут думать обо мне люди. А далее – уже выбор. Передать другим право себя оценивать или вернуть это право себе.
Потому что антоним стыда – смелость.
Глава 7. Отвергнутая
Вы никогда не пересечете океан, если не наберетесь мужества потерять берег из виду.
Две самые частые программы, которые руководят нами, – это программы «меня отвергнут» и «я останусь одна».
Они не очевидны, не лежат на поверхности, но встречаются так же часто, как «у меня не получится».
Я слушаю Сау и сейчас скажу ей то, что ее расстроит и разочарует.
– Знаешь, я верю в выбор. Сейчас распакую эту мысль. Смотри, что мы имеем по итогу разговора. Ты хочешь работать с подростками и их мамами. Но думаешь, что у тебя недостаточно опыта и экспертности. Ты расстраиваешься, испытываешь стыд и… ничего не делаешь. Занимаешься обычными делами, давно опостылевшей юриспруденцией, воспитываешь детей, но каждый день думаешь о том, что считаешь важным и интересным для тебя, правильно?
– Да… и чувствую грусть, потому что не реализуюсь и не помогаю мамам выстроить теплые, глубокие отношения в семье… а потом злюсь на себя.
– И опять заходишь на тот же круг: хочу – не делаю – чувствую себя плохо – избегаю делать – казню себя.
– Все так, – кивает Сау и вздыхает оттого, что пришла неочевидная сразу ясность.
– Но я бы хотела поговорить о стыде, – продолжаю я. – Расскажи про него больше. Тебе стыдно за то, что?..
– М-м-м, стыдно… ну, за то, что у меня мало образования и опыта.
– Угу. И если ты будешь продолжать этот опыт нарабатывать – работать с женщинами, хотя вроде как не должна, раз мало опыта и знаний, тогда что?
Сауле отстраняется и соображает:
– Тогда меня раскроют! Все узнают, что я самозванка, и… и что? – задает вопрос она сама себе и сама же отвечает: – И тогда меня выкинут? Да, выкинут из стаи, из гнезда, из сообщества! Меня отвергнут! – Она почти кричит последние слова и вытирает горькие слезы.
Я даю ей время прожить этот страх отвержения и мягко спрашиваю, готова ли она поработать с этим. Сау кивает. Мы проходим через ее эмоции, наблюдаем за мыслями, совершаем развороты, а в конце сессии я вновь напоминаю ей о выборе.
– Каждая из нас может ощущать себя маленькой девочкой и периодически сваливаться в историю, где нам не дали места в песочнице. Раз за разом нам будет больно, одиноко и точно не захочется больше идти в этот опыт, чтобы не столкнуться со страхом и стыдом. Но я приглашаю тебя во взрослую жизнь. А это про то, что я не отказываюсь и не стираю из памяти истории своей жизни, но учусь проживать свою жизнь без иллюзий, что когда-нибудь проработаюсь до донышка. Я приучаюсь жить с тем опытом, что был до этого, помня мысли, которые мне мешают, но выбирая верить в то, что меня ведет вперед и чувствуется расширяюще.
Я поделилась с ней своей историей, как однажды в чате одноклассников ребята обсуждали свои воспоминания о том, как еще в школьные годы они ходили друг другу в гости, выпивали тайком, строили и рушили отношения, жили жизнью подростков.
И ни в одной из этих историй не было меня.
Я заметила, что чувствую оттенки грусти, глядя на эти школьные фото, и узнала свою отвергнутую часть. И тут же поняла, что сама их отвергала. Сама не хотела тогда быть в этих компаниях. Я кичилась тем, что единственная не курю и хотя бы этим выделяюсь. Я веду уроки вместо учителей, и у меня свободное посещение по пяти предметам, потому что я сильна в физике, математике и геометрии. И я уже другая. Я сама отвергла их тогда, исключила себя из их общества. Оттуда, где нет совпадения по ценностям. Оттуда, где я не развиваюсь. Оттуда, где нет роста моей личности. Плохо ли это? Точно нет!
– Сау, а что, если тебя отвергнут и осудят только те, кто сами себе не разрешают проявляться и активно выражать свою позицию, а? Те, для кого женщина в платке должна сидеть дома и детей рожать, а не учить других жизни? Твой стыд тебе показывает, что ты уже другая. Ты сама себя исключила из круга таких женщин. Ты уже другая. Как тебе с этим?
Она снова вытерла щеки и нос, поправила сбившийся платок и тихо, но твердо сказала:
– Забираю!
Глава 8. Ходжа Насреддин
– Атуль, а вы тоже их видите? – спросила я, подметая опилки и стружку и чихая от древесной пыли. Дед мастерил тогда сервант для бабушки и запрещал ей заходить в мастерскую. Это был наш с ним секрет – подарок Ануле на день рождения.
– Кого вижу, қызым? – сдвинул очки на лоб дед и стал калибровать доски.
– Ну их, их! – остановилась я и вновь стала пялиться в воздух. – Стеклистых червячков!
Тыча пальцем в небо, я проводила взглядом «червячков» и вынула из-за пояса «Ходжу Насреддина»:
– Вот, здесь Ходжа Насреддин хочет наказать злого человека и говорит ему о стеклистых червяках! Знаете эту сказку?