– Понимаю, Оль. Вижу, как ты это видишь. А давай посмотрим, что у тебя получилось. Можешь назвать, что получилось?
– Да будто ничего, знаешь ли, – грустно говорит она, опуская глаза.
Я выдерживаю паузу, надеясь на ее ответ, а потом решаю помочь.
– Смотри, ты упоминала, что твой бывший муж оказался не тем человеком, каким ты себе его представляла, и тебе пришлось, забрав ребенка, оставив привычный образ жизни, дом, работу, страну, уехать за рубеж, чтобы обезопасить жизнь свою и ребенка, правильно я понимаю? То есть у тебя получилось – ты выбрала, решилась. Ты спасла свою жизнь и ребенка, потому что ты – хорошая мама. У тебя получилось скрыться, вывезти ребенка, найти способы и варианты, куда поехать, у кого остановиться, чем заняться, и выжить, правильно?
Некоторое время я наблюдаю за трансформацией позы Ольги, за ее выражением лица, а потом что-то будто надламывается в ней, и она начинает плакать. Горячо, искренне, в голос, закрыв лицо обеими руками – так, как плачут дети.
Я думаю, что она плачет так впервые после побега сюда от мужа-абьюзера, от которого спасает свою дочку. Жду, пока она выплачется. И мягко продолжаю:
– У тебя уже так много получилось! Ты – настоящий герой. Ты такая сильная! Я восхищаюсь твоей смелостью и силой, Оль.
Она благодарит и, улыбаясь сквозь слезы, говорит:
– Я так-то еще и бывший аудитор в «Большой четверке», и людьми руководила последние 12 лет… Просто по специальности не смогла бы пойти работать, он нашел бы меня все равно. А языки мне всегда интересны были, я ведь по первому образованию филолог, имею право преподавать три языка. Вот и пошла за многолетним зовом сердца…
– Как ты себя чувствуешь, Оль?
– Хорошо, – кивает она. – Это было классное напоминание про то, что уже получилось. И получалось до этого, в принципе.
Ольга высмаркивается.
– Но пока ты так думаешь, мы видим, что ты лишаешь себя спокойствия и бездействуешь…
– Да-да, однозначно. Я себя вечно накручиваю. И даже читая Эле книгу перед сном, я мыслями вечно в том, что можно сделать еще, чтобы найти клиентов. А наутро… опять застреваю в своем любимом «не получится»…
– Понимаю, Оль… Скажи, пожалуйста, а что помогало тебе ранее, чтобы получалось?
– Да элементарное самоуважение! Я, когда не делаю чего-то, та-а-а-ак себя морально сжираю… А как только начну – сразу и настроение лучше… И даже если нет мгновенных результатов, то я все равно могу продолжать, потому что от самих действий уже чувствую себя человеком, а не куском дерьма, который вечно откатывается.
Оля рефлексировала дальше – сначала об Элизе, которую она очень любит и старается быть для нее хорошей мамой. А потом самостоятельно продолжила разворачиваться в своих мыслях и прописала список действий для поиска клиентов.
После каждой такой сессии я думаю о том, как много возможностей, ресурсов, трудов, открытий, «бриллиантов» в науке и других сферах крадет у нас одна мысль – «у меня не получится». Если мы не выбираем действовать, то у нас точно не получится. Но если мы пробуем и не сдаемся, у нас обязательно появляется шанс.
Майкл Джордан однажды сказал:
За свою карьеру я пропустил более 9000 бросков, проиграл почти 300 игр. Двадцать шесть раз мне доверяли сделать финальный победный бросок, и я промахивался. Я терпел поражения снова, и снова, и снова. И именно поэтому я добился успеха.
Глава 10. Круги на воде
– Поиграем в мою любимую игру «что я не знаю о…»? – спрашивает Ансар, подметая террасу.
Я наблюдаю за тем, как он лихо использует веник, собирая крошки с пола, а потом становится более аккуратным в движениях, когда подходит ближе ко мне, и улыбаюсь ему, показывая, что ценю этот жест.
– Давай! Я люблю эту игру! Каждый раз мы оба узнаем много нового и обмениваемся знаниями, правда?
Я использую любую возможность рассказать сыну об эмоциях и потому устраиваюсь на качелях удобнее, настраиваясь на беседу.
Ансар моет руки у жаровни, а я подмечаю его педантичность и чистоплотность на фоне невротичности. «Он даже черешню моет с мылом», – вспоминаю я слова Амели и улыбаюсь.
Мы начинаем игру, и я спрашиваю сына о том, чего я не знаю о небе, – и узнаю, почему небо такого цвета. Мы говорим о других «неважных» вещах – о миллионах галактик и астероидах, об облаках, о том, что муравьиная матка ломает себе крылья, когда решает создать семью (тут мне становится грустно из-за мыслей о женской доле), о том, где впервые сыграли в шахматы… Я чувствую, что мы приближаемся к «тепленькому». Ансар усаживается рядом со мной на качели и, отталкиваясь ногами от пола, начинает раскачиваться.
– Зависть! – тихо говорит сын и опускает глаза. – Это же плохо, да, мам?
– Хм! Зависть?! – удивляюсь его вопросу я. – Ну-у, это как посмотреть!
Я обнимаю его и рассказываю историю о том, что в последний день пребывания в Нью-Йорке, куда я летала на свои 45 лет, мы с Алексом, моим фотографом, были на Таймс-сквер – самой знаменитой площади Нью-Йорка. Сняли там видео, наделали фоток, погуляли, поели бургеров с крабами, и, уже спускаясь в метро, я вдруг вспомнила:
– Блин, я же так и не сфоткалась на фоне того огромного билборда!
– Давай вернемся! – предложил Алекс, но толпа уже несла нас к лестнице метро, и я решила, что «как-нибудь в следующий раз».
В тот же вечер я сидела в аэропорту, и подруга отправила мне рилс, где на билборде Таймс-cквер – во весь экран – была Вика Дмитриева![19]
«А-а-а-а-а-а-а, – закричала я про себя, – вот как можно было?!»
Я жалела, что не сфоткалась около билборда, а можно быть на нем!!!
Рассказывая, я чувствую, что погружаюсь в те эмоции, и отмечаю интерес Ансара к моей истории.
– Зависть ли это в чистом виде, как ты думаешь? Желала ли я зла Вике Дмитриевой? Нет, конечно! Но благодаря этому ролику я поняла, что мне тоже так хочется! Оказывается, я даже не подозревала о том, что зарыто глубоко внутри меня, потому что это желание было как будто нескромным. А меня учили, что «не надо высовываться» и «тыныш отыр»[20].
Зависть в данном случае (без злости – «я злюсь, что у тебя это есть, а у меня – нет» и без обиды – «вы мне должны») подсветила важные для меня желания и мой скрытый потенциал. Я всегда говорю клиентам, что мы спокойно смотрим на президентов других стран – у нас нет там заряда, интереса, потенциала, мы не мечтаем ими стать. Но если видим сокурсников, ушедших далеко вперед в практике или в доходе, – сразу чувствуем неравнодушие.
– Хорошо, – кивает сын, заметно успокоившись, – а раздражение? Еще и слово такое… от него от самого раздражение! – говорит он и заразительно смеется.
Я смеюсь в ответ, но чувствую интерес и спрашиваю, когда он в последний раз испытывал эту эмоцию.
– Да вот только вчера! – выпаливает он. – Я говорю Амели: «Амели, вот мы с мамой уже с четырех лет читали! А тебе уже целых пять с половиной, но ты только рисуешь Мистера Картошку!»
Я улыбаюсь и киваю в знак того, что понимаю, о чем идет речь, а потом притягиваю сына к себе. Он вырывается из моих объятий и возмущенно продолжает:
– И знаешь, что она мне ответила, мама??? «Люди разные»!!! Представляешь?! «Люди разные, Ансар!» – вот так спокойненько сказала мне, а сама в этот момент рисовала две точки на какой-то блямбе!!!
Я захохотала от души, потому что все это было очень похоже и на Амели, и на Ансара.
– Сынок, а что тебя больше всего в этом раздражает? – я вновь попыталась его обнять, но он снова вывернулся.
– Да то, что я ей говорю, что она должна уметь читать и писать! А она что? Отвечает мне так спокойно: «Я должна быть здоровой и счастливой, Ансар!» Мама!!! Представляешь?!
– Представляю, мой золотой, – наконец обнимаю я его и вытираю слезы от смеха. – Представляю! И вижу, как ты это переносишь – ее нежелание учиться и ее представления об этом. Вижу, что они у нее другие, чем у тебя. Может, люди и правда разные, а?
Мы посмеялись вместе, а потом замолчали и какое-то время качались на качелях, уютно обнявшись. Я гладила вихры своего восьмилетки, любуясь им.
– Знаешь, сынок, кому-то, как нам с тобой, очень интересно учиться, узнавать новое, читать. Мы готовы читать или играть в лего и шахматы, как ты, – часами. А кому-то, как твоим сестрам, больше интересно творчество. Они любят наряжаться и танцевать, устраивать концерты и спектакли, рисовать. При этом еще они очень любят животных и готовы тащить к нам в дом всю живность из округи, правда?
Мы улыбаемся, одинаково сморщив носы.
– Люди разные, балам. И когда мы ожидаем, что все должно идти так, как мы представляем это в своей голове, а вместо этого все просто идет так, как идет, это всегда будет вызывать эмоции.
– Ну, мам, есть же правила! Нормы там какие-то! – не унимается мой ответственный и правильный сын.
– Да-а-а-а… Ну смотри, вот у тебя есть лего, так? Мно-о-о-го лего… – продолжаю я под смех Ансара. – О-о-о-очень много лего. И к каждому набору идет своя инструкция. Как лего должен быть собран, что за чем должно идти, как это все в итоге должно выглядеть, так? Правда в том, что у всех людей есть такие же инструкции ко всему вокруг. Что люди должны себя вести вежливо и культурно, что в мае должны цвести яблони, а не идти снег, что в мире должно быть добро и не быть войн, что в такси должно быть чисто и приезжать оно должно вовремя. И когда в мире все происходит иначе, мы сталкиваемся с эмоциями. Иногда это раздражение от возникающей мысли: «Все должно быть по-другому!»
Ансар задумчиво кивает, а я продолжаю:
– Раздражение – это подавленная злость. Ее оттенок. А злость говорит нам о том, что наши границы, правила, инструкции задеты или нарушены. Или наши ожидания не совпали с реальностью. Вот тогда мы раздражаемся. Так было у тебя с Амели, сынок, понимаешь?