ва и пришел в согласие с лозунгом: в случае дождя революция переносится на более поздний срок. У него не было ни малейшего желания отправляться на баррикады, в кабак или в гости. Он вполне удовлетворялся созерцанием вида, открывавшегося из окна, книгами и благословенным одиночеством. Никто не ждал его смерти, поскольку, подобно античному философу, он все свое имущество носил с собой. Он укрылся в своей башне из костей и мяса, жира и кожи и был доволен, что не родился князем или кузеном царя.
Дождь, ливший беспрерывно полторы недели, наконец прекратился. Последний запас воды из хлябей небесных вылился ранним утром. Насквозь промокшая земля с печальным вздохом старалась впитать в себя избыток влаги. Бодрящий западный ветер успокоил убирающих в поле картошку согнувшихся в три погибели баб; небо поголубело и стало сухим.
Ионас встал со своего рабочего стула и подошел к окну. На центральной дороге поселка все еще стояли огромные лужи. Ее плотно укатанная поверхность лениво впитывала влагу. На другой стороне улицы располагался дом приезжих и кафе, а в промежутке между ними находилась металлическая коновязь и стойка для велосипедов. Несколько голубей крутилось возле коновязи в поисках корма. Перья птиц были взъерошены, но тихий ветерок уже принялся их усердно расчесывать.
Все это Ионас наблюдал совершенно бездумно. Посмотреть на улицу из окна мастерской в тот момент, когда гудок расположенного поблизости завода возвещал, что рабочий день закончен, было в обычае мастера. Ионас повернулся к своему подмастерью Нестору, который продолжал стучать молотком по подметке, и сухо промолвил:
- Хватит на сегодня.
Затем снова повернулся к окну. Нестор как раз приготовился забить гвоздь в подошву ботинка, но, услышав голос мастера, делать этого не стал. Он придерживался ясной линии: не работать на мастерскую за счет личного времени. Подмастерье поднялся со своего рабочего стула, набросил на себя куртку и поспешил к двери.
- Спокойной ночи.
- И тебе тоже, - отозвался Ионас.
Мастер прислонился лбом к запотевшему стеклу, и в голове его родился афоризм: только вдовец считает свою жену ангелом. В этот момент он услышал, как открылась дверь и раздалось бодрое приветствие:
- Добрый вечер, мастер! Зайти еще можно?
Ионас повернулся к пришедшему и ответил:
- Ты уже вошел.
Гость добродушно хохотнул.
- Действительно! Я только думал, что мастерская уже закрыта.
- Пока еще нет, но сейчас уже - да, - сказал Ионас и пошел закрывать дверь.
Затем он критически осмотрел пришельца и прежде всего его ботинки, носки которых корчили отвратительные гримасы. Когда его изучающий взгляд переместился с ботинок на лицо, покрытое густой щетиной, свидетельством мужественности, он пригласил гостя сесть, а сам уселся на свой рабочий стул.
- По делу зашли, или как? - не слишком заинтересованно спросил Ионас.
- Конечно, - живо ответил пришедший и, указав на ботинки, продолжил: - Не можете ли вы починить их, я бы подождал?
- Все берется, что предлагается. Снимай ботинки и жди три дня.
- Здесь? - радостно поинтересовался гость. - Неужели и вправду можно подождать здесь?
- Не здесь. Это же мастерская.
- Неужели для их починки требуется целых три дня?
- Не для ремонта, а для сушки. Из них не выкачаешь воду даже насосом. Снимай, посмотрим.
Гость, кажется, не знал, как поступить. Он протер запотевшие очки и прошепелявил:
- Не могу… не могу ждать так долго…
- Куда это ты так спешишь?
- Трудно сказать. Просто надо спешить. - Похоже, гость начисто забыл, куда он торопится. - По правде говоря, спешить мне некуда, - признался он, - но нет других ботинок. А во-вторых, и жилья нет.
- А в-третьих, черт возьми?
- В-третьих? Да ничего такого в-третьих. Хотя вот что: у меня нет денег, ни одного пенни.
- И все же ты принес ботинки в ремонт? - Ионас постучал кончиками пальцев по краю стола и продолжал: - Кто заплатит за починку?
- Я, конечно, дорогой мастер! - радостно ответил гость и сделал рукой широкий жест. - Хочу попросить кредит. Вы, конечно, знаете меня? Нет? Это плохо, и прежде всего для вас. Я уроженец здешней местности. Зовут меня Эмиль Золя.
Ионас помотал головой и вслух повторил имя.
- Эмиль Золя? Не доводилось тебя знать. Имя, правда, где-то слышал. Чем ты занимаешься?
- Я художник.
- Забавная профессия, но на кредит не тянет. Хотя я знаю случаи, когда художники конкурируют с ремесленниками.
- Я как раз художник такого профиля.
- Дамский парикмахер?
Гость рассмеялся. Постепенно его смех заразил и мастера. Золя поднялся на ноги, бодро хлопнул Ионаса по плечу и сказал:
- Наконец я встретил равного себе! У вас есть чувство юмора.
- Какого черта! Ты же артист. Золя наморщил лоб.
- Прошу прощения. Я все же благородный человек. Жаль, что мастер не знает меня.
- Это тебе жаль, а мне нисколько.
- Нам обоим должно быть жаль. Я же писатель Эмиль Золя!
Ионас повторил, что слышал эту фамилию и раньше. В свое время он был членом литературного кружка поселка, где наверняка иногда упоминали и произведения Золя.
- Вы любите книги! Я это заметил сразу. По вашим глазам, выражению лица, по движению рук, по всему. Обыкновенный человек разбирается в книгах лишь настолько, чтобы не рвать их в клочья. Но вы, господин мастер, вы умеете ценить книгу. Книги - это лучшие друзья человека, поэтому многие просто боятся раскрывать их. А вы осмеливаетесь перелистывать, вы…
- Притормози, - прервал Ионас. - Я кредитов не даю.
- Оставим ботинки! - воскликнул гость. - Книгу можно брать голыми руками и ногами. Еще раз скажу, что восхищаюсь всеми людьми, которые любят книги. Книжные черви ищут человека.
- Я сапоги называю сапогами, а тебя - дураком! - стоял на своем Ионас. - Бесплатно я ботинки не ремонтирую. Не такой уж я глупый червяк.
- Ошибаетесь, мастер! Книжный червь - это лишь языковая идиома. Книжным червем может быть человек, который читает книгу, но не изъедает листов и обложку, а червь только пожирает бумагу, но при этом не читает. Давайте на минуту забудем о моих изношенных ботинках. Поскольку беседа наша приняла такой интересный поворот, то скажу вам: книга для меня, как и для вас, является первичным фактором, ботинки же - вторичным.
- Может быть, - согласился Ионас, - но бесплатно чинить ботинки я не буду.
- Не стоит говорить об этом. Давайте проведем вечер в обстановке одухотворения и веселья. Позвольте рассказать вам о себе?
Ионас не ответил. Он встал, включил электрический свет и снова уселся на свой рабочий стул. Спешить в свое жилище у него не было особой причины, ибо там ожидала его однообразная скука одиночества. Постепенно его стал забавлять словесный поток, исторгаемый господином Золя, который рассказывает историю своей жизни.
Оказывается, в ее отдельные периоды он бывал очень богат. Даже дальние родственники обращались к нему с просьбой о помощи. Он много путешествовал, побывал в Америке, в Сахаре и даже на Южном полюсе. Он заставлял свои деньги работать на себя, а сам наблюдал за этим со стороны. Ионас, как деликатный человек, не перебивал цветистого рассказа, в котором фантазия била ключом. Ионас только одобрительно усмехался, соглашаясь с тем или иным фрагментом рассказа. Или вставлял примерно такие замечания: "Жизнь есть гротеск, мальчик мой" или "Ой, не говори". А Золя продолжал повествовать о судьбе некоего человека:
- Два месяца тому назад я приехал из Хельсинки в Выборг, на прием к доктору Рипалуома. Вы, наверное, знаете, что он известнейший психиатр в Финляндии? Не знаете? Удивительно. Вам следует обязательно познакомиться с ним.
Итак, я прибыл к нему на прием. У меня временами пропадает память. Как правило, забываю свое имя и адрес. Сейчас забыл имя Рипалуома. Прихожу в неистовство, и у меня поднимается температура. Память ко мне вернулась только три дня тому назад. Не знаю точно, что происходило со мной за истекшие три месяца. Когда я вчера проснулся в одном из домов приезжих, то обнаружил, что остался без багажа и без денег. Однако сейчас я полон оптимизма: драгоценная память ко мне вернулась! Я ясно помню, что в Хельсинки у меня богатый дом, где мой секретарь выписывает чеки и посещает за меня церковь, театры и присутствует на бирже ценных бумаг. Живо также помню, что я лирик и художник и что меня зовут… зовут…
- Эмиль Золя, - подсказал Ионас.
- Точно. Эмиль Золя. Впрочем, дорогой Золя, что вы думаете о моих ботинках?
- Я не Золя, а Сухонен.
- Правда? Невольно путаю имена. Так что вы думаете о моих ботинках, мастер Золя, могу ли я получить их починенными уже сегодня? Как я уже сказал раньше, других ботинок у меня нет, как, впрочем, и денег. Кроме того, я боюсь темноты и являюсь бездомным сиротой.
- У тебя же в Хельсинки богатый дом, - заметил Ионас.
- У меня дом? Эх, если бы он был. Я родился в детском приюте и большую часть своей жизни провел в училище для акушерок. Два месяца иду пешком в Хельсинки, продавая платяные щетки и стихи. Скажите мне, господин Эмиль Золя, можете ли вы предоставить мне кредит? Мне нужны новые подметки, постель и немного еды. Вы все получите обратно с процентами. Все же мой отец - советник по горному делу, а мать - детский врач, говоря абстрактным языком. Прямая линия - это форма выражения собственной воли. Так будьте же прямолинейны. Не думайте, что моя речь - это пустые звуки, дайте гуманным мыслям восторжествовать над вашими поступками. Дорогой господин Золя! Вы совершите ошибку, свойственную либералам, если не примете во внимание мои нынешние личные особенности - голод и жажду…
Ионас начал поглядывать на дверь. Ему необходимо выпроводить ушибленного искусством господина. Ионас внимательно посмотрел на гостя, в глазах которого появился стеклянный блеск. Подошел вплотную к господину Золя и жестко произнес:
- Ты же пьян.
- Я?
- Ты! Нализался и несешь чушь. Считаешь меня идиотом и дураком?