уже справился. Целых две недели не пью, собираюсь побить предыдущий рекорд.
Иногда мама подбрасывает Мореухову книги. Начала с медицинских брошюр о вреде алкоголизма (печень-почки-сердце), потом перешла к более концептуальным работам. Мореухов веселился: концептуальные работы обычно возлагали часть ответственности на родных алкоголика. Во всяком случае, именно это вычитывал там Мореухов. Интересно, думал он, мама специально дает мне все это читать? Типа – извиняется?
Впрочем, книги все больше попадались скучные, только последняя – «Стыд, вина и алкоголизм» – изрядно развеселила.
– Понимаешь, – объяснял Мореухов Димону, – главная телега такая: алкоголизм – от стыда и вины. Сначала долго выясняем, чем стыд отличается от вины, – и этот кусок вполне прикольно читать. Я никогда раньше не задумывался, в чем различие, а теперь знаю. Выходит так: стыд – это когда тебе кажется, что ты – говно. Чудовищное, ни на что не годное говно. А вина – это когда тебе кажется, что ты сделал какое-то говно. Сделал – и сейчас тебе за это навешают по полной.
– А примеры есть?
– Конечно, – ответил Мореухов. – Вот я посылаю работу на выставку, ее не берут. Мои чувства: я – говно, а не художник. И мне, типа, стыдно. Особенно если все об этом знают. Теперь наоборот: я посылаю работу на выставку, ее берут. Мои чувства – другие. Типа: я сделал какую-то херню – зачем-то изменил принципам, послал работу этим мудакам, она им вдобавок понравилась… у меня формируется чувство вины. Особенно хреново, если я знаю, что все ребята теперь откажут мне от дома и водку со мной пить не будут.
Димон кивнул.
– А теперь – внимание на предмет! Откуда у меня стыд или вина, если я никуда не посылаю свои работы? Как можно меня отвергнуть, если я не напрашиваюсь? Как я могу сделать что-то плохое, если я делаю только хорошее – то есть бухаю и смотрю кино. Короче, теперь я окончательно убедился – нет у меня ни стыда, ни вины. И, значит, я не алкоголик.
– А пьешь почему?
– Для удовольствия! – ответил Мореухов и, конечно, соврал: на самом деле он пил от страха.
Никита однажды захотел избавиться от панической боязни глубины – и нырнул с аквалангом. Мореухов, напиваясь, каждый раз отправляется навстречу скользким рукам, гнилым пням, плавникам, клешням, усам, пузырям изо рта. Отправляется – и надеется их не увидеть. Вдруг они исчезли – и тогда он заживет спокойно, даже пить бросит.
Почему я пью? – объясняет себе Мореухов. Я нервный, тонко чувствующий человек. У меня внутри чудовища плавают, утопленники разлагаются – а я должен тут жить как ни в чем не бывало? Не могу, волнуюсь. Переживаю – вдруг они сами всплывут, вдруг выйдут из-под контроля? Приходится навещать время от времени, проверять, как они там.
Впрочем, маме о своих подводных встречах Мореухов не рассказывает.
– Ты знаешь, – говорит он, – я всегда подозревал, что дядя Саша – мой настоящий отец. Теперь-то можешь мне сказать правду?
– Я тебе всегда правду и говорила, – отвечает мама. – Вася твой отец. Саша – только дядя. Мы с ним встречались задолго до твоего рождения.
Она рассказывает, как она и Саша – молодой, бородатый, счастливый – пришли к Васе, пили и гуляли всю ночь, наутро вместе с Васей уложили пьяного Сашу на раскладушку и сразу начали целоваться. Ну, потом обычное дело: квартиры друзей, гостиниц не было, я в общежитии жила, тоже не налюбишься.
– Почему он тебя бросил? – спрашивает Мореухов. – Испугался, что беременна?
– Об этом он вообще не знал, – отвечает Елена Григорьевна и снова вспоминает тот день, дурацкую очередь, где отстояла пятнадцать минут, почти до самого прилавка, а потом ушла; вспоминает осеннюю слякоть, вспоминает, как набухали от обиды слезы в глазах.
– Почему он тебя бросил? – повторяет Мореухов.
– Сказал, из-за отца.
– Своего отца?
– Нет, моего отца. Твоего деда.
Мама встает, наполняет чайник, не глядит на Мореухова.
– А что не так с моим дедом?
Шумит вода, Елена Григорьевна молчит, нагнувшись над раковиной. Мореухов смотрит на мать. Хочет повторить, но понимает: мама все расслышала.
– Все с ним так, – отвечает она. – Запомни: твой дед был хороший человек. Остальное совсем неважно.
45. 1982 год. Невоенная тайна
Пластмассовые фигурки красных конников. Косой луч солнца на столе веранды. Дед бреет голову над тазом с водой.
– Дедушка, а ты в Гражданскую воевал? – спрашивает Саша.
– Совсем немного, я маленький был. А вот отец мой воевал, прадед твой. И в Первую мировую, и в Гражданскую. Погиб смертью героя в Крыму, сражаясь с белобандитами.
– А прадед был красный конник?
– Вроде того, – отвечает дед, обтирает блестящую лысину полотенцем, осторожно складывает опасную бритву, убирает в футляр.
В Москве дедушка живет в отдельной квартире, только на даче они все вместе. Когда дед выходит к столу, все сидят тихо – и мама, и бабушка, и Саша. Дед ест задумчиво, сосредоточенно, склоняя бритую голову к самой тарелке. После ужина уходит к себе в комнату, за фанерную перегородку. Оттуда слышится уханье приемника, завывания, иностранный голос, говорящий по-русски.
Саша откуда-то знает: это американское радио. Враждебное.
– Мама, а почему дедушка это слушает? – спрашивает Саша.
– Ему нужно по работе, – уклончиво отвечает мама, и Саша удивляется: какая же работа, если дедушка на пенсии?
Американцы – империалисты, вроде немцев, они снова хотят начать войну. Саша много знает о войне: им рассказывают в детском саду. Осенью он пойдет в школу, там на стене в классе висят портреты пионеров-героев, которые погибли, сражаясь с фашистами.
– Мама, – спрашивает он, – а мой папа тоже погиб на войне?
Он знает по детским книжкам: у многих детей папы не вернулись с войны. У него папы нет – и Саша представляет: его папа тоже погиб, в каком-нибудь классе висит и его портрет, немного похожий на Сашу.
– Не говори глупостей, – раздраженно отвечает мама. – Когда была война, он еще не родился.
– Понятно, – кивает Саша и не верит до конца.
Вечером, пока дед слушает радио, Саша долго рассматривает книжки о героях. Если бы папа сражался на войне и погиб, кем бы он был? Танкистом? Летчиком? Лучше всего – подводником.
Книжка про подводников – самая красивая. Длинные металлические подлодки плывут среди водорослей, капитан стоит на мостике, развевается советский флаг.
Саша знает их по именам: капитан Маринеско, капитан Морухов, капитан Матиясевич.
Может, один из них – его отец? Погибший засекреченный подводник. А может, отец жив? Плавает в далеких морях, подолгу не возвращается на Родину, в каюте у него стоит фотография мамы и Саши – совсем маленького, ведь папа давно не был дома. В каком море находится подлодка – большая тайна, военная тайна или, может, невоенная тайна: войны-то сейчас нет.
Американцы пытались найти лодку со своих спутников, но не смогли. А найдут – тут же растрезвонят по радио, вот, мол, в таком-то море советская подводная лодка. Бомбите ее, топите, запустите торпеду. Поэтому дед и слушает радио каждый вечер: вдруг скажут что-нибудь о Сашином папе? Может, дед успеет его предупредить.
По вечерам Саша подбирается к дверям дедушкиной комнаты, садится на пол и делает вид, что читает книжку или играет в солдатики, а сам слушает неприятный мужской голос с иностранным акцентом. Вдруг, думает Саша, дедушка заснет? Он уже старый, слабенький. Заснет – и прослушает важное сообщение.
Саша слушает внимательно, но по радио ничего не говорят о подводных лодках. Вместо этого день за днем рассказывают о концлагерях, где пытали и убивали коммунистов. Слышно плохо, но Саша почти все понимает: в детском саду им уже рассказали, что фашисты хотели всех коммунистов убить.
– Дедушка, ты коммунист? – спрашивает он.
– Конечно, Саш, как же без этого, – отвечает дед.
– И папа мой тоже коммунист, – говорит Саша. Дед молча гладит мальчика по голове.
И вот наступает вечер, самый обычный вечер. Саша играет на полу с пластмассовыми конниками, напевает «Вжик-вжик-вжик, уноси готовенького!», за тонкой фанерной перегородкой шумит радио, жужжит над ухом комар, мама гремит на веранде посудой, с улицы доносятся крики соседских ребят – и вдруг раздается грохот, будто что-то упало или выстрелила пушка.
– Мама! – кричит Саша и бросается навстречу матери, но она пробегает мимо, распахивает дверь в дедову комнату и кричит. Напуганный Саша бежит за ней и сразу видит сверкающую лысину деда и темную лужу на полу. Потом замечает – дед свалился со стула, лежит неподвижно, неловко подвернув под себя руку. И только затем Саша видит в этой руке пистолет – настоящий пистолет, как в кино.
Мама больше не кричит, только всхлипывает тихонько.
И шум глушилок – как вой над покойником.
46. Все под контролем
Руки дрожат, рубашка намокла от пота, сердце трепещет, словно рыба в ладони.
Весь «Атриум» вокруг – словно огромный аквариум. Люди проплывают мимо, словно в замедленной съемке.
Воздуха не хватает.
А ведь как хорошо начиналось утро! Приехал на работу, первый день после Парижа, со всеми поговорил, вздохнул с облегчением – все нормально. Великое дело технологии – за тысячу километров, а все под контролем: эсэмэски, е-мейлы, роуминг.
Потом Виктор зашел, начал издалека – мол, компания растет, приходят новые сотрудники, нужно строить с ними отношения по-другому, если мы хотим их удержать.
– Как по-другому? – спросил Никита.
– Надо укреплять командный дух, – ответил Виктор, – тимбилдинг можно провести.
Ну да, Никита даже знает, что такое тимбилдинг, прочел в журнале. Это когда сотрудники делают что-то вместе, но не работу. Скажем, играют в пейнтбол. Кивнул, сказал:
– Да, прекрасная идея, давай потом обсудим.
– И вот еще, – продолжил Виктор, – нам пора уходить от черных схем оплаты. Ребята говорят, что хотят нормальную зарплату, чтобы кредиты в банке можно было брать и все такое. Типа не девяностые на дворе, пора строить цивилизованный бизнес.