Кстати, в этой квартире тоже нет ни игрушек, ни детских вещей. Похоже, за десять лет Даша так и не родила.
Выходит, вымышленная жизнь – только версия нынешней, думает Никита. Через десять лет мой новый брак будет почти неотличим от старого. Стоило ли мечтать об этом?
Даша возвращается с серебряным подносом в руках – большая грудь, покатые плечи, влажная кожа, запах недавнего секса и свежего кофе.
Но какими счастливыми могут быть эти десять лет! – думает Никита.
63. Та самая злость
Я часто вспоминаю бабушку Джамилю. Она умерла два года назад, успела даже повидать Гошу. Каждый раз, когда мы виделись последние годы, она говорила, как ей жаль, что мы с Риммой толком не дружим.
А что нам дружить? Я – продавщица, мать-одиночка, все мысли – как дотянуть до зарплаты; она – офисная служащая, живет одна, деньги есть. Да еще моложе меня на десять лет. Но главное, Римма вовсе не хочет общаться ни со мной, ни со своей матерью. Не хочет быть частью семьи.
Но это неважно. Все равно выходит, что нас четверо: два мальчика и две девочки; двое из офиса и двое выходцев с московского дна; двое одиноких – и двое семейных: у меня есть сын, а у Никиты – жена.
Римма не хочет думать об этом. Ее дело, конечно. Но перед бабушкой до сих пор неудобно.
Наверное, поэтому я время от времени стараюсь представить себе, как там Римма, что она делает сейчас.
По большому счету ничего особо персонального в работе персонального ассистента нет. Заказ билетов, составление расписания встреч, телефонные звонки, все такое. Но сегодня Сазонов позвал Римму к себе, сказал:
– Послушай, милая, у меня к тебе просьба. Как сейчас говорят, конфиденциальная.
– Конечно, – отвечает Римма. Мол, как же иначе, конечно, все будет конфиденциально.
– Надо одну вещь отвезти… – Сазонов замолкает, словно колеблется. – Я никак не успеваю сегодня, а нужно именно сегодня. Я бы водителя послал, но у меня новый, непроверенный… а штука дорогая… если пропадет – неудобно будет.
– Я отвезу, – говорит Римма, – вы только адрес скажите.
Сазонов пишет на бумажке адрес, достает из верхнего ящика стола коробочку, перевязанную розовой, с бантом, лентой. Бант едва ли не больше коробочки, Сазонов держит ее бережно, словно боится выпустить из рук.
– Водитель пусть тебя отвезет, – говорит он, – не на метро же ехать. Но ты сама поднимись и отдай Анжеле прямо в руки. Скажи, что от меня… я надеюсь, она и так догадается.
Римма кивает, говорит: Минуточку – и через минуточку возвращается с пакетом, чтобы убрать в него подарок.
– Это правильно, – говорит Сазонов, – это ты молодец, не надо всему офису видеть. Ну, и не говори никому, сама понимаешь.
– Конечно, – снова кивает Римма, – все будет строго конфиденциально.
Анжела живет в сталинском доме, из тех, где когда-то поселили ядерных физиков, чьи внуки в девяностые годы уехали за границу или переселились на дачи, сдавая квартиры иностранцам и новым русским. Цены просто страшные: я узнала случайно, когда себе квартиру искала. Три тысячи долларов минимум, а если с обстановкой – пять или шесть.
Зато, наверное, никаких пьяных соседей за стеной и мертвых безумных старух внизу.
В зеркале лифта Римма рассматривает свое лицо, поправляет прическу. Сейчас ей особенно хочется выглядеть хорошо – она сама не знает почему.
Интересно, какая она из себя, эта Анжела? Модель, наверное, – высокая, худая, с большой грудью. Интересно будет посмотреть.
Жену Сазонова Римма пару раз видела – ничего особенного, честное слово. Баба как баба, старая уже, лет сорока.
Бронированная дверь, латунные цифры «24», кнопка звонка. Девичий голос с той стороны: Кто это?
Сдержанно, медленно и с достоинством отвечает:
– Я от Владимира Николаевича.
– Ты одна? – спрашивает голос. – А то не видно ни хера, темнота какая на площадке.
– Одна, – отвечает Римма, и дверь открывается.
Понятно, почему Анжела спрашивала, – она, видимо, куда-то собиралась: на ней только трусы и бюстгальтер.
Римма протягивает коробочку и, пока Анжела развязывает узел, незаметно рассматривает девушку. Действительно, высокая и с большой грудью, но при этом вовсе не похожа на фотомодель. Возможно, дело в фигуре: любовница Сазонова скорее толстоватая, чем худая. Округлый животик, полные руки, пышный зад. Классический тип арабской красавицы, если бы не обесцвеченные до белизны волосы.
– Посмотри, какая прелесть! – говорит Анжела, защелкивая замочек. Подаренный Сазоновым браслет искрится в тусклом свете прихожей. – На свету надо, пойдем в гостиную. Да не снимай ты туфли, уборщица придет – уберет.
В гостиной повсюду разбросана одежда – на диване, на кресле, даже на ковре. Анжела идет прямо по платьям, а Римма осторожно раздвигает их носком туфли. Успевает заметить: большая квартира, паркетные полы, антикварные книжные шкафы вдоль стен в коридорах.
Потом они стоят у окна, Анжела курит и рассказывает, что сегодня у них с Сазоновым годовщина. Хороший мужик, говорит она, квартиру мне снял, подарки дарит, в постели без придури. А то, знаешь, разное бывает, – и подмигивает Римме.
Римма улыбается в ответ, ей неловко в этой большой богатой квартире, наедине с этой женщиной, такой взрослой и опытной.
Вот уж кто не сомневается, мальчик она или девочка, думает Римма.
– А тебе с ним нравится? – спрашивает Анжела. Голос у нее глубокий, томный. Не дождавшись ответа, предлагает: – Кофе хочешь?
Они странно смотрятся вдвоем: невысокая Римма в деловом костюме, в туфлях на каблуках, с аккуратной прической – и крупная Анжела в кружевном белье со стразами, взъерошенные белые волосы, жаркое дыхание пышной плоти. Они пьют кофе, любовница Сазонова рассказывает, как два года назад, сразу после школы, приехала покорять Москву, год промыкалась с какими-то мудаками, а потом вот встретила Володю.
Римма чувствует странное волнение, когда пальцы Анжелы касаются ее руки.
– Может, ликерчика? – предлагает Анжела.
– Нет, спасибо, – говорит Римма, – я все-таки пойду.
А сама думает: интересно, губы у нее силиконовые или тоже свои?
Спускаясь на лифте, Римма снова смотрит в зеркало. Она кажется себе худой и неженственной. Внезапно понимает: вот она никогда не заработает на браслет с бриллиантами – ни в офисе, ни в постели, нигде не заработает. На всю жизнь так и останется маленькой девочкой, потом маленькой женщиной, после – старушкой, будет ходить на службу, работать дотемна, делать карьеру, а молодые и красивые будут получать дорогие подарки и жить в роскошных квартирах, за которые платят мужчины. Римма сжимает кулачки. Сука, чуть слышно говорит она, мразь, блядина.
Но легче не становится.
Римма не хочет быть частью семьи, но это не имеет значения. В зеркальном лифте сталинского дома она превращается в деталь хитрого узора, замыкает квадрат.
Она злится на Анжелу и не знает: это та же самая злость, что вскипает в Мореухове при виде любой иномарки, та же самая злость, с которой я думаю, как легко даются деньги Римме и как тяжело десять лет назад зарабатывала себе на жизнь я.
Римма злится на Анжелу – и это вечная злость на тех, кто богаче, на тех, кто моложе, на тех, кто живет лучше. Эти слова – сука, мразь, блядина – адресованы всем женщинам, живущим за счет своих любовников.
В том числе Даше, о существовании которой Римма даже не подозревает.
64. Спуск под землю
Не понимаю, думает Мореухов, как люди в метро ездят трезвые? Это же пиздец какой-то. Ад на земле, то есть под землей. Турникет на входе – не то Цербер, не то Харон; сунь ему билетик в ощеренную пасть, проходи, не бойся. Эскалатор, механический подземный водопад, принесет тебя на платформу. Зайди в поезд, посмотри на пассажиров… нет, лучше не смотреть, потому что осторожно, двери уже закрылись, и сбежать не удастся.
Напротив сидит женщина лет тридцати пяти, читает книжку Донцовой. По лицу видно: в этот момент она выполняет большую душевную работу. Рядом парень лет на десять моложе с томом Стивена Кинга в руках. На обложке – очередная нечисть. Я уважаю Стивена Кинга, особенно «Темную башню», но все равно: парень, брось ты это дело! Купи мне бухла, и я расскажу тебе такое, что ты не будешь спать по ночам!
Ну например. Один художник-алкоголик, к тому же страдающий галлюцинациями, спускается в метро в тяжелом похмелье. Все время вздрагивает, оборачивается, вообще ведет себя подозрительно. Постепенно читатель понимает: у него идея-фикс – он боится наводнения. Атлантида, град Китеж, все дела. Боится, что огромное море поглотит Москву. Ничего начало, да? Ну, это будет короткая история, ладно, не как у Стивена Кинга.
И вот выезжает этот художник на станцию Ленинские – то есть, прости, Воробьевы – Горы, ну, где метромост над Москвой-рекой, и тут кто-то как заорет у него над ухом: Смотрите, дельфины!
Я чуть не обделался, честное слово.
Смотрите, дельфины! Это крикнул какой-то мужчина и показал рукой на окно. Тут же к нему бросилась стайка школьников – не то поверили, не то оценили шутку. Гоша тоже завертелся – где, где дельфины? Дядя пошутил, сиди спокойно.
Гоша усаживается поудобней, и Аня возвращается к своим мыслям. Она ездит в метро каждый день, про метро не думает, вспоминает японский фильм, который вчера посмотрела.
Фильм назывался «Темные воды». Мать-одиночка с дочерью. Жили вместе, и отец пытался дочь отобрать. Но не отобрал, зато призрак другой девочки отобрал у дочери ее мать. Эта мертвая девочка когда-то утонула, прямо здесь, в доме, где они живут. И, конечно, теперь у нее не было своей матери, вот она и нашла себе другую. Напугала, что не оставит в покое дочку, если эта женщина не уйдет к ней, к девочке-призраку – вот героиня и ушла.
Аня думает: интересно, отец пытался меня отобрать, когда мама с ним развелась? Или это бывает только в Японии?
Аня думает: зря все-таки эта тетка так легко сдалась! Подумаешь, призрак! Можно было просто квартиру поменять. Я сто раз меняла. А теперь ее собст