При мысли о Даше становится как-то совсем тоскливо. Чем-то она там без меня занимается, думает он. Может, в клуб пошла, подцепила себе молодого парня, танцует с ним? Со мной-то не потанцуешь, какой из меня танцор. Особенно в клубе.
– У меня подружка есть, на тебя похожая, – зачем-то говорит он Оле.
– А как она в постели? – оживляется Оля. – Хочешь сравнить?
– Не, не хочу, – говорит Никита и зачем-то начинает рассказывать этой незнакомой бабе про Дашу: мол, она моложе его почти на двадцать лет, в дочери годится, а иногда он вообще не понимает, что она говорит, – лексика совсем другая, лексика, то есть слова, но уверен – Даша его в самом деле любит, не из-за денег, деньги тут ни при чем, и не из-за статуса – статус это, ну… Я знаю, говорит Оля, а Никита продолжает и теперь уже рассказывает про Машу, как она много лет не может забеременеть, и сколько денег они потратили, а все без толку, а теперь она сидит в кресле, смотрит в темноту, все худеет и худеет, и больше он так не может. И тогда они заказали вторую бутылку водки, и Оля стала рассказывать, как она в школе подсела на иглу, попала на панель, потом залетела и ради ребенка слезла, да, слезла, хотя все говорят – невозможно, а вот и нет, вот и возможно, надо просто очень захотеть, правда, она и торчала недолго, ну и неважно, многие даже не пробуют, а она да, она завязала и теперь вот работает здесь, в отеле, не на трассе, это намного лучше, ведь на трассе дальнобойщики как забавляются: вываливают в пухе и машинном масле и заставляют бежать перед машиной, а если клиенту не понравилось, ножом кресты на грудях режут, ну, чтобы товар испортить, а сутенеры, наоборот, на бедрах, чтобы не видно было, но теперь она работает здесь, в отеле, и это большой социальный успех.
И когда Никита достает бумажник, Оля говорит: Слушай, дай мне денег, я все равно сегодня работать из-за тебя не смогу, – и Никита дает ей денег, даже больше, чем она просит, а потом идет в свой номер, напоследок зачем-то пьяно похлопав Олю по заднице, идет в свой номер, думает: Зачем я так нажрался? И вот ведь женщина, я бы не выдержал такого, и Даша бы не выдержала, про Машу я и не говорю. Вот они, коня на скаку, в горящую избу, – и чувствует к Оле простое человеческое уважение, и гордится тем, что чувствует только это простое человеческое уважение, а, скажем, не жалость, которая унижает человека, или там подленькое достоевски-подпольное желание спасти, и уж, разумеется, не испытывает никакого сексуального желания, хотя, наверное, при ее профессии это скорее плохой знак.
Потом Никита долго стоит под душем, мучительно трезвеет. Вытирается насухо, смотрит на часы – надо же, как быстро набрался! Достает мобильный, набирает Машин номер.
– Это ты? – всхлипывает Маша в трубку.
– Конечно, – отвечает Никита, – что случилось?
– А ты не можешь сейчас приехать? Завтра утром хотя бы?
Никита начинает долго и путано объяснять, что утром у него переговоры, ради которых он сюда и прилетел, потому что рейс раз в день и вечером, но после переговоров он сразу в аэропорт и завтра в это время будет в Москве, дома. Он все это говорит, но больше себе, чем Маше. Никогда раньше Маша так себя не вела. Ну понятно, на будущей неделе – новая попытка, Маша нервничает.
– А что случилось? – повторяет он.
– Я просто соскучилась, – говорит Маша, и он понимает: нет, что-то еще, и держит паузу, и тогда Маша сознается: – А еще я подумала – вдруг как раз этой ночью я смогла бы забеременеть, а тебя нет.
Потом Никита долго стоит у окна и глядит на редкие огни провинциальной площади. Может, спуститься в бар и взять еще бутылку? Достает мобильный, звонит Даше.
Дашу почти не слышно – гремит музыка или просто помехи, не разобрать.
– Послушай, – говорит Никита, – можешь со мной поговорить?
– Конечно, – отвечает Даша, – а что случилось?
– Я просто соскучился, – отвечает Никита, Даша долго молчит, музыка бухает, а в голове у Никиты на ускоренной перемотке прокручивается порнографический фильм с Дашей в главной роли и дюжиной статистов всех полов и цветов кожи.
– Алё! – говорит Даша, – ты чего? Слышно плохо!
– Ладно, – говорит Никита, – все нормально. Я тебе завтра из Москвы перезвоню.
Вешает трубку, думает: что это со мной, никогда ведь не был ревнив. Примерещится же. Ну, пошла Даша с друзьями в клуб, танцует там или выпивает, ну и что?
Со мной она никогда в клуб не ходит, с обидой думает Никита, и правильно. Потому что я тоже в клубы давно не хожу. Мои вечеринки в клубах закончились, как и пьянки в общаге. Только в клубы я никогда толком не ходил, а сейчас поздно уже. В клубы надо ходить молодым и красивым, а если я приду такой, как сейчас, уставший, старый, лысеющий, это будет даже хуже, чем если бы я туда не приходил вовсе. Не танцевать мне всю ночь до утра, не снимать девушек на танцполе – мне остались только бляди в провинциальных гостиницах да телевизор в номере.
Лег в кровать, щелкнул пультом. Попытался найти CNN – зря, что ли, на сайте сказано «спутниковое и кабельное ТВ»? – попал на порноканал. Девушка с большой задницей, как у Оли и Даши, увлеченно сосала два члена по очереди. Еще один был у нее внутри.
Почему всегда показывают, как несколько мужиков трахают одну тетку? – думает Никита. Я бы предпочел двух теток и одного мужика. Он пытается представить, как лежит в постели с Дашей и Машей. Или с Дашей и Олей, или со всеми тремя, и, так и не разобравшись, приятны ему эти картины или противны, засыпает. В пьяном сне Никите видится огромная темная заводь, раки, запутавшиеся в волосах утопленников, клешни крабов, щупальца осьминогов, усы налимов, рыбьи немые рты, пузырьки воздуха… словом, самый обыкновенный сон для человека, чей бизнес – аквариумы.
71. Не хватает
– В от видишь, как хорошо, – говорит Светлана Макаровна. – Если бы не «ИКЕА», как бы ты с матерью увиделся?
Это она шутит. Но на самом деле – обижается. Никита за рулем своей «тойоты» пожимает раздраженно плечами: сам не знает, что сказать. Маша, Даша, бизнес… совсем нет времени. Но, наверное, странно, что нет времени приехать к собственным родителям?
Они купили в «ИКЕЕ» какой-то ерунды, непонятно, зачем было тащиться на окружную, но мама сказала, здесь дешевле.
Наверное. Если не считать его, Никитиного, времени.
Люди, которых любишь, думает Никита, – это время, которое на них тратишь. Пока молодой, веришь: можно любить много. А ближе к сорока ясно: на всех времени не хватит.
Но Никита знает – это неправда. Потому что если у тебя нет времени – зачем ты заводишь любовницу? Жил бы с Машей, как и раньше, – и было бы у тебя времени больше.
Ну да, часов на пять в неделю.
– А ты ходишь в церковь? – спрашивает мама.
– Недавно был, – отвечает Никита, – а что?
– Нет, ничего, просто Вася спрашивал на днях.
– Хочет объяснить мне, что Бога нет? – ехидничает Никита: он еще помнит, как отец говорил дедушке Мише: Не мракобесничай!
– Скорей, наоборот, – говорит мама. – И я, Никита, еще хотела тебе сказать, раз уж мы все равно разговариваем. Ты бы к отцу был повнимательней – ты даже не в курсе, что он последние три года много о Боге думает! Ты же его знаешь: он всю жизнь над отцом своим, дедом Мишей, смеялся, когда тот заводил про великие тайны и мистические покровы. А два года назад, когда Юра Кочин умер – ну, ты помнишь Юру? – Никита кивает, хотя помнит плохо, – когда Юра умер, Вася много думал… про разное думал. И вот однажды он приходит ко мне с каким-то научно-популярным журналом, знаешь, где вперемешку про физику, химию, историю и литературу, как «Наука и жизнь» была когда-то, помнишь, да? – Никита кивает и говорит: знаешь, Светка, я прочел, что вода – символ смерти. Во всех культурах колодцы, реки, омуты – это все метафора смерти. Чтобы впрямую о смерти не говорить, в сказках говорят о воде. И вот я подумал, ведь если Христос ходил по воде – это что значит? Что он – сильнее, чем смерть? Что он ее – топчет?
– Попирает, – говорит Никита. – Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ.
– Попирает, – соглашается мама. – А еще неслучайно символ Христа у древних римлян была рыба. Потому что Христос плавает в смерти, Он умер и воскрес.
– Красиво, – кивает Никита. – И что, отец хочет креститься?
– Ну, он еще не думал об этом, – говорит мать, а Никита хочет спросить: что значит «еще»? а когда он собирается об этом думать? – и вдруг понимает: и ему, Никите, когдато будет шестьдесят с лишним, и ему тоже будет казаться, что у него полно времени. Это из сегодня, из сорока без малого, ему кажется, что в шестьдесят жизнь закончится.
– Я еще слышал версию, – говорит Никита, – что вода – это Божий Дух. Потому что, ну, в начале Божий Дух носился над водой и отражался в ней, и, значит, отражение Божьего Духа – это и есть вода.
– Мне, ты знаешь, со всем этим было проще, – говорит мама. – Мои родители были православные, даже крестили меня тайно. Я, правда, в церковь никогда не ходила, но все равно: когда Пасха, Рождество, всегда помнила.
– Мы же никогда не отмечали, – удивляется Никита.
– Ну, Вася тогда считал, это все суеверия.
Да, думает Никита, дожил почти до сорока, сам крестился, а что мама крещена с детства, только сейчас узнал.
– На следующей неделе в гости не зайдете? – после паузы спрашивает мама.
– Прости, – говорит Никита, – но вряд ли. Машка на той неделе в больницу ложится.
– Что-нибудь серьезное? – спрашивает мама.
– Нет, женское что-то, – отвечает Никита, – всего на один день.
– Понятно, – и мама поджимает губы. – Вы бы уже остановились, в конце концов. Я не говорю – грех, но пора бы уже и родить, я так считаю.
Сначала Никита не понимает, потом смеется:
– Нет, мама, это вовсе не то, что ты думаешь. Машка вообще ни разу не делала аборт. Есть же всякие современные средства… Я, думаю, у меня никто из знакомых аборт не делал. Машка там совсем по другим делам, тоже ничего страшного, но никаких абортов, слава богу.