РЕЗКИЙ ПЕРЕХОД
ИНТ. ДОМ КЛЕО, СПАЛЬНЯ – ПРОДОЛЖЕНИЕ
Спальня пуста, но кадр не статичен. Лампочка на потолке мигает, мигает… и гаснет.
Когда комната погружается в полумрак, наше внимание приковывает ГОЛОВА на столе и ОКНО за ним.
Снаружи, под окном, раздается приглушенный свист. Вспыхивает оранжевый огонек небольшого костра, переходящий в слабое зарево.
ПЛАВНЫЙ ПЕРЕХОД
ИНТ. ЗАБРОШЕННАЯ ШКОЛА, КЛАСС – НОЧЬ
Слева проникает сквозь окна лунный свет, отбрасывая на доску бледно-желтые полосы.
КАМЕРА вновь медленно приближается к двери ПОДСОБКИ и фокусирует кадр на щелке.
Глист там, внутри. Он не осмелился уйти. Сейчас мы как бы видим в нем себя: мы тоже следуем абсолютно любым правилам и указаниям.
Нас волнует вопрос, снял ли Глист маску. Сидит ли он, обхватив руками колени, как на рисунке Валентины? А может, спит и видит сны? Грезит наяву? Что занимает его мысли?
Нам не дано этого знать. Мы не знаем, о чем думают другие, даже когда они высказывают мысли напрямую.
ПЛАВНЫЙ ПЕРЕХОД С ЗАТЕМНЕНИЕМ
Глава 8. Прошлое: Ночевка
Осветительное оборудование и ящики с кабелями сложили у двери класса. Маска и адская вешалка отправились в фургон Дэна.
Оставшись один, я почувствовал себя идиотом, но побоялся выглядеть еще глупее, если сбегу почти сразу. Окна класса выходили на потрескавшуюся асфальтовую площадку, служившую нам парковкой, и я наблюдал, как до одури уставшие водители, к тому же морально изнуренные объемом оставшейся работы, рассаживались по машинам и разъезжались. Моя развалюха теперь одиноко торчала во дворе. Эта куча хлама не отпугнет ни одного маргинала, если он сюда заглянет. Решит, что ее тоже бросили.
В классе было жарко и душно от спертого воздуха. Я прошелся по комнате. Пол скрипел под моим весом, и я все пытался понять, водя лучом фонарика в пыли: а почему я, собственно, остался? Кем это я себя возомнил, настоящим актером, что ли? А силенок-то хватит? Порыв остаться был минутным, возникшим почти в состоянии аффекта. Частая история для подростков. Я снова смутился и пообещал себе, что, если спросят, – опишу эту ночь совершенно честно, без экивоков. Я уже слышал, как Валентина пренебрежительно роняет «тусовался ночью один».
Я осмотрел пол в поисках следов, которые описывала Клео. Я не поверил в ее рассказ, но очень хотел поверить. Дошел в итоге и до открытой подсобки. Фонарик высветил множество царапин и выбоин на дальней стенке. Интересно, они были там раньше? Я не замечал. Неужели Валентина для фильма сделала? Или Клео? И как это соотносится со следами, оставшимися там, где Клео нашла маску? (На том этапе я не знал, что эпизодов о создании/нахождении маски не будет.)
Однажды в третьем классе замещающая учительница дала нам творческое задание: мы должны были закрасить чистый лист, хаотично водя черным карандашом. А потом заполнить пробелы любым цветом, каким захотим. Должен был получиться не какой-то определенный рисунок, учительнице нужен был абстрактный взрыв форм и цветов. Она сказала, что, когда мы закончим, распознает таящиеся в хаосе образы и научит нас их видеть. Я воспринял это задание как вызов и скреб, царапал, раскрашивал. Как мне казалось, там просто каляка-маляка – и ничего больше. Я показал учительнице лист. Она долго-долго-долго присматривалась. Я уже решил, что выиграл, но она вдруг сказала, словно досадуя на собственную невнимательность:
– Ах вот оно что! Птичка с тыквовидной головой высовывается из гнезда, похожего на кокон.
Я моргнул, не видя, не желая видеть картинку. Но потом тоже различил. Разноцветные пятна, похожие на артефакты в старом ламповом телевизоре, если сидеть близко к экрану, слились в птицу с широкой тыквовидной головой. Она выглядывала из гнезда, слишком маленького для нее. Похоже, птица сердилась, что ее потревожили. Я и сам злился, причем не понимал, на что именно. Сейчас понимаю: учительница наглядно доказала, что я не всегда способен видеть суть вещей.
Вспомнив эту чудовищную птицу, я пришел в ужас. Стоя в одиночестве в темном классе мертвой, обреченной школы, я не хотел знать, что скрывают царапины на стене подсобки. Я страшился увидеть ту птицу: а вдруг на этот раз у нее голова больше или клюв шире? Или она наконец вылетела из гнезда? Я еще раз осветил пол фонариком.
Проникаться ролью настолько, чтобы раздеваться до трусов, я не планировал. Хотел иметь возможность убежать в любой момент, так что лучше быть одетым.
– О’кей, – сказал я, прочистив горло, и сразу вышел из роли. Шагнул в подсобку, стараясь не касаться спиной исцарапанной стены. Закрыл дверь почти полностью, оставив щель шириной в дюйм или два, как в последнем кадре этого дня. Прижал фонарик к груди, направил луч сквозь щель на потолок, и по классу заплясал призрачный желтушно-белый свет. Я сосредоточился на вхождении в роль, медленно опустился на пол и сел, скрестив ноги. Потихоньку расслабляя спину, уперся в ту самую стену. Посветил по сторонам фонариком. Справа потолок и стена сходились ниже, и места было немного – туда обычно ставили коробки со старыми исписанными учебниками. Я на мгновение представил, как Глист в маске ложится, вытянув туда ноги, потому что не умеет спать сидя. Слева пространства было на пять футов больше. В задней стене было множество пустых полок, а напротив – два гнутых крючка для одежды на высоте роста ребенка.
– О’кей, – повторил я шепотом и выключил фонарик. Внезапно навалившаяся абсолютная темнота сбивала с толку. Я отчаянно заморгал, пытаясь избавиться от цветных пятен перед глазами. Неуверенно потянувшись, растопырил пальцы на грязном полу, решив на мгновение, что меня каким-то образом перевернуло вверх тормашками. Дышал часто, шумно. Сосредоточившись на сиплых звуках своего дыхания, я попытался «перенастроиться» и уставился туда, где, по идее, должна была находиться дверная щель.
Наконец глаза привыкли к темноте, и я различил льющийся в окна класса слабый свет. Когда заметил за дверью «темноту посветлее», дыхание восстановилось, стало размеренным. Но тут в стене за моей спиной что-то заскреблось.
По телу пробежали мурашки, страх будто облепил лицо и голову, увлекая меня на дно. Голова закружилась, я решил, что эти звуки издает существо, оставившее глубокие беспорядочные царапины и, что еще хуже, оставляющее их сейчас. Я чувствовал на похолодевшей спине вмятины и бороздки от когтей. Все внутри кричало: «Вставай и беги!» Я на мгновение представил безумный забег по школе и спасительный глоток свежего ночного воздуха. Но остался.
Я никогда не был храбрецом, даже сейчас. Не знаю, храбрость ли – остаться в крошечной подсобке, но я заставил себя остаться, притворившись кое-кем другим. Став им.
Глист прислушался к тому, как маленькие коготки пробираются вправо, к выемке в стене и дальше, а потом возвращаются и замирают. Звук не прекращался, при движении становился то тише, то громче, то выше, то ниже. Это вселяло уверенность если не в ситуации в целом, то хотя бы в ее реальности. Звук был реальным, а не воображаемым. Глист даже мог прикинуть, какие животные его издают. Теперь он мог сосредоточиться на других звуках: на резких скрипах и стонах, доносившихся с потолка и откуда-то из коридора, на тихом посвисте ветра, проникавшего в класс, и, что самое тревожное, на слабом звяканье цепочки на двери класса. Эти звуки объяснить было труднее, зато поверить во всякую чушь… Обстоятельства, в которых оказался Глист, и без сверхъестественного вмешательства были достаточно сложными и пугающими. Эта мысль стала своего рода утешением. Глист прислушивался и наблюдал, ожидая, что кто-то – может, один из его друзей или кто-то еще – появится где-нибудь в поле зрения. Он пожалел, что отпер дверь, оставил ее открытой. Возможно, звуки и сопровождающие их паранойя и страх были наказанием. Но за что его наказали? Что он такого сделал, чтобы заслужить подобное?
Глист почувствовал странное облегчение, когда царапающие звуки вновь приблизились. Он коснулся стены костяшками пальцев, увидел скребущегося грызуна (мышь? маленькую серую белку?) и замер, как бы признавая, что они оба напуганы, сбиты с толку и одиноки.
Глист не хотел больше слышать никаких посторонних звуков, поэтому заговорил охрипшим от долгого молчания голосом. Подивился вслух, зачем друзья творят с ним такое. Задумался, когда они придут за ним. Отпустят ли его домой после этой ночи? Будут ли спустя дни и годы обсуждать причины произошедшего? Глист спрашивал себя, почему остался, и пришел к тому, что сделает все, что велят друзья.
Я не помнил, как заснул. Проснулся на следующее утро рано, лежа на боку с вытянутыми ногами, судорожно сжатые холодные руки служили мне подушкой. Вечером я в какой-то момент разделся и теперь обнаружил, что моя одежда аккуратно сложена под классной доской.
ИНТ. СТАРШАЯ ШКОЛА, КЛАСС – НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ
Эта школа не заброшена, хоть и хотелось бы.
Близится конец учебного дня. Валентина, Клео и Карсон сидят в классе в последнем ряду. Остальные парты, коих, как кажется, бесконечно много, заняты.
Кроме той, что напротив Клео. Эта парта пуста.
На других учениках камера не фокусируется. Они что-то делают, спят, обмениваются записками, пялятся в одну точку – что угодно, но на троицу никто даже не глядит.
На Валентине по-прежнему ее шапочка. Она вытащила руки из рукавов и спрятала под толстовку. Если посмотреть на нее мельком, почудится, что она в смирительной рубашке. Один пустой рукав прикрывает грудь и живот, другой дохлой змеей свисает с рабочего стола.
Клео сидит идеально ровно, сложив руки на груди. На скулах периодически проступают желваки.
Карсон уже надел рюкзак, до комичного переполненный. Он свернулся на стуле калачиком и стал похож на ссутулившуюся черепаху.
Троица переглядывается и время от времени бросает взгляды на пустую парту, которая, похоже, принадлежит Глисту. Вообще это должно быть ясно из контекста, но некоторые явно не поймут. Тем не менее нельзя разжевывать и постоянно давать пояснения; только не в этом фильме, не в фильме для своих.