МАМА́ (за кадром): Ты в порядке?
КЛЕО: И да, и нет.
КАРСОН: И да, и нет.
ВАЛЕНТИНА: И да, и нет.
МАМА (за кадром): Чтобы завтра
ОТЕЦ (за кадром): после школы
МАМА́ (за кадром): сразу домой.
МАМА (за кадром): И
ОТЕЦ (за кадром): никаких
МАМА́ (за кадром): прогулок.
Дети никак не реагируют на это указание.
РЕЗКИЙ ПЕРЕХОД
ИНТ. ЗАБРОШЕННАЯ ШКОЛА, КЛАСС – ВЕЧЕР
Глист сидит в том же углу, где мы его оставили. Но бо́льшая часть мусора раскидана.
На учительском столе лежат несколько фантиков, пустая бутылка из-под воды и еще одна бутылка, наполненная чем-то желтым – вероятно, мочой.
Из коридора слышны приближающиеся шаги.
Глист встает. Не зная, что делать, не зная, надо ли прятаться, он делает шаг к запасам еды. Еще один робкий шаг – в сторону кладовки. В конце концов он замирает.
Кто-то с фонариком входит в класс. КАМЕРА смотрит из-за его спины.
КЛЕО: Эй, это я. Все хорошо.
Клео подходит к Глисту и освещает его лицо фонариком. Садится, скрестив ноги, и похлопывает по полу. Фонарик направлен в потолок, основание смотрит вниз.
КЛЕО: Можешь сесть… пожалуйста.
Глист садится. Фонарик светит между ним и Клео. Они рядом. Он мог бы протянуть руку сквозь луч и схватить ее за рыжие волосы.
КЛЕО (выделяя фразу): Я не буду делиться историей полностью, но это я нашла твою маску. Теперь она твоя. Не спрашивай, где я ее нашла. Можешь представить, что в этой же комнате или в подвале какого-нибудь заброшенного здания. Это непременно должно быть что-нибудь заброшенное.
Клео снимает с плеча небольшую сумку. Не прекращая говорить, достает тонкую кисточку и баночку с краской – зеленой, как и маска. Рисует на полу между фонариком и скрещенными ногами замысловатый узор из петель и крестов.
КЛЕО: Что еще более важно, я обнаружила на маске пометки, символы. У меня не было ни фотоаппарата, ни даже блокнота, чтобы что-то записать, так что пришлось запоминать. Я заставила себя это запомнить, как бы ни нервничала, как бы ни боялась. Не уверена, что получилось идеально. Я не мастер, так, самоучка, но, думаю, все-таки справилась. Я беспокоилась, что малейшее отклонение от обряда ослабит его или изменит смысл, свойства. Но рисовала по памяти, снова, и снова, и снова, каждую ночь в течение многих недель, пока все не вышло как надо. Пока я всем существом не почувствовала, что это вот оно самое. Тренировалась и тренировалась, пока не научилась рисовать это даже во сне.
Клео вытирает кисть тряпкой и закрывает банку с краской. Дует на краску, чтобы та высохла. Символы окружены эллипсом в форме глаза. Она берет фонарик и подносит его к рисунку.
КЛЕО: На первый взгляд это может показаться случайным набором символов, но нет. Это наречие, на котором никто не говорит. Не знаю, древнее оно, старше наших языков, или, наоборот, новое – во всяком случае, для нас. Но одно совершенно ясно: у каждого символа свой смысл, и они обладают огромной силой. Ты почувствуешь это, даже если не будешь знать, как описать.
КАМЕРА не позволяет нам четко и подробно рассмотреть рисунок. Она скачет между Клео, рисунком и Глистом. В те краткие мгновения, когда удается увидеть рисунок, мы вроде как видим маску, заключенную в дугообразные петли. Кто-то не видит ничего, лишь полную ахинею, кто-то – ужасное и непостижимое будущее. А кто-то видит все сразу, причем понимает, что между этими восприятиями нет никакой разницы.
Клео вставляет фонарик обратно в подставку. Двое подростков по-прежнему сидят, прижавшись друг к другу, у импровизированного костра на батарейках.
КЛЕО: Тебе не обязательно ходить в туалет в бутылочки и ведерко. Ты можешь улизнуть в лес, если получится остаться незамеченным. Но не уходи далеко и сразу возвращайся в эту комнату. Обещаешь? Ты должен пообещать.
Глист еле заметно кивает.
КЛЕО: Как только краска высохнет (дотрагивается до краски, смотрит на палец) – уже почти высохла, – встань или сядь на этот символ. Вот как сейчас сидим, по-турецки (хихикает, но берет себя в руки). Чтобы это сработало, чтобы все было не зря, ты должен это сделать. Ладно? Не обязательно постоянно, но время от времени, понимаешь? Не могу точно сказать, как долго. Руководствуйся чувствами: как кажется правильным, так и делай.
Глист снова кивает. Протягивает дрожащую руку, чтобы коснуться символа. Смотрит на палец и вытирает его о бедро.
КЛЕО: Я буду приходить по ночам. Иногда.
Клео хватает фонарик. Встает, направляет луч прямо в маску Глиста. Он не вздрагивает, не прикрывает глаза.
Клео выходит из класса, и свет уходит вместе с ней. Ее шаги затихают, и мы остаемся наедине со сгорбившимся темным силуэтом Глиста.
Он касается символа пальцем, затем прижимает к нему ладонь. Проверяет, намокла ли рука. Дергано двигается и скользит вперед, пока не оказывается сидящим на нарисованном символе.
Затем мы оставляем и его.
РЕЗКИЙ ПЕРЕХОД
Глава 9. Настоящее: Feral FX (ч. 1)
Представляете, спустя столько лет маска все еще у меня.
Целую стену в студии Feral FX занимают кадры из оригинального фильма и подробные эскизы Глиста в разных позах. Группа гримеров гудит растревоженным ульем, пока возится со всякими там бюстами героев и репликами масок. Я вхожу, неся маску в смятом бумажном пакете из-под продуктов. Поднимаю пакет, словно фонарь, который должен освещать мне путь. Ну или словно голову горгоны, увидев которую вы изменитесь навсегда. Меня провожают настороженными взглядами и шепотками. Я давно привык быть либо невидимым, либо о-о-очень-очень-очень страшным, либо просто пугающим. Съемки начнутся только через две недели, но моя работа над перезагрузкой уже началась.
Жанель Ко – глава команды. Высокая, но пониже меня. На ней красная футболка «Твин Пикс: Сквозь огонь» и черные джоггеры. Ей где-то тридцать-сорок, не могу определить точнее. В любом случае это самые долгие десять лет. При виде меня она возбужденно хлопает в ладоши и говорит:
– Жду не дождусь увидеть ее, но, блин, пожалуйста, скажи, что ты нес ее не прямо в пакете. Иначе я арестую тебя за жестокое обращение с масками.
Я уверяю Жанель, что маска не просто в пакете, а в герметичной коробке и набита чистой тканью, чтобы держала форму.
– Я надеваю ее дважды в месяц по вторникам, – говорю я.
Люди вечно не понимают, когда я шучу. Меня это печалит.
Вся студия жаждет разоблачения. Жанель надевает латексные перчатки, открывает пакет и извлекает маску. Я жду разочарования: поникших плеч, покачивания голов, скрытых вздохов, нахмуренных бровей, какие у людей бывают, когда они сомневаются, стоит ли задавать вопросы. Маске не хватает живости, внутренней сущности. Она обретает их только тогда, когда ее надеваю я. В этом, собственно, весь секрет. Маска не просто ждет, когда ее наполнят, она высасывает из владельца что-то жизненно важное и демонстрирует это.
Но никакого разочарования на лицах Жанель и ее команды нет. Пока девушка рассматривает маску, все вокруг ахают и охают. Некоторые неуверенно, с трепетом тянутся к реликвии и спрашивают о ее происхождении. У меня нет ответа, так что я пересказываю историю Клео, нашедшей маску в заброшенной школе, историю, которая стала частью закулисного канона «Фильма ужасов». В 2019 году я дал интервью сайту Bloody Disgusting, где косвенно подтвердил, что это входит в лор фильма. Я рассказываю команде студии, что за годы, прошедшие после съемок фильма, восемь раз переезжал и каждый раз пытался расстаться с маской. Говорю, как важно двигаться дальше, несмотря на то что сейчас мы переснимаем фильм. Говорю, что после каждого переезда я все равно случайно находил маску в какой-то из коробок, когда распаковывал вещи. Рассказываю, как совсем недавно, после переезда в Лос-Анджелес, она нашлась в коробке с посудой, в закрытой кастрюле. Лежала там, глядя на меня пустыми глазницами. Говорю, что найденный предмет – всегда про́клятый. Эта приукрашенная правда (но не ложь, обратите внимание) дополнительно дискредитирует историю Клео, но я на этом и строю расчет. Вера в подобное должна даваться трудно, должна требовать преодоления сомнений.
Кстати, я вовсе не говорю, что Клео все выдумала. Она никогда не признавалась, что нашла маску как-то иначе.
Младшие гримеры не знают, как ко мне относиться, да я и сам не знаю. Жанель почти не слушает меня, она аккуратно примеряет маску на слепок лица молодого актера, имя которого я не помню так же намеренно, как имя продюсера Джорджа. Без маски этот актер не похож ни на меня, ни на того, кем я когда-либо был. Нос недостаточно острый, подбородок слишком крупный. Простите уж, но он хотя бы половину фильма должен пробыть Глистом. Я уверен, что он прекрасный актер, ну или хотя бы умеет на экране выглядеть красиво. Но имя Глиста этот человек примеряет и носит по несколько часов в день. Когда съемки закончатся, Глист не станет неотъемлемой частью его сущности. Он забудет Глиста так же легко, как забудут в старости его самого, ничем не примечательного.
– На мне она выглядит лучше, – говорю я. Раздаются смешки, хотя это была не шутка.
Жанель ведет меня в глубину студии. Я не могу удержаться и оборачиваюсь, чтобы кинуть через плечо взгляд на маску. Может, даже дважды.
Но я пришел в студию FX не только продемонстрировать маску. Я пришел сделать слепок головы, лица и груди. После моих многочисленных уточнений, что я никогда через такое не проходил, коллеги Жанель объяснили, что перед тем, как нанести силикон от ключиц и выше, они наденут на меня резиновую шапочку. Ноздри, однако, оставят неприкрытыми, чтобы я мог дышать. Жанель перебивает, мол, с моими ноздрями и носом будет работать только она. Говорит: «Я профессиональный носовик-затейник с долгими годами опыта. У тебя ведь нет клаустрофобии? Если что, ты этого не слышал». После силикона они наложат гипс, создавая внешнюю оболочку, которую будут снимать в два этапа. А мне надо только снять футболку, облачиться в мусорный пакет, а дальше