– Тяжело, должно быть, так жить, эти фестивали и конвенты выматывают.
На этот раз Писарь не вернулся за свой столик, а просто слегка подвинулся, чтобы не задерживать очередь. Он продолжил монолог, мол, актерам вроде меня все легко дается. Мне это не понравилось, и я спросил Писаря, хорошо ли он подумал. Я подписывал фотографии, а Писарь Кошмаров рассказывал про своих друзей. У одного исчезло упоминание с постера, у другого фильм вышел через стриминговый сервис, и сервис попытался отжать права на сиквел фильма и книги, третьему студия и режиссер-эгоист запороли издание книги, посвященной фильму. Это услышал парень, которому я подписывал фотографии. Он сам оказался молодым писателем и проникся историями о нелегкой доле автора. Может, даже тешился втайне тем, что теперь сможет загнаться по поводу мировой несправедливости и повариться в этом. В итоге он проследовал к столу Писаря Кошмаров. Хм, отличный ход…
Много раз я видел на лицах людей потрясение и отвращение, много раз мимо моего столика пробегали, перешептываясь. Тот откровенно враждебный фанат (наверное, не стоит называть его фанатом, да?) был не последним за день, но для красоты истории могу притвориться, что был.
Он пришел не один. С ним были двое, мужчина и женщина лет двадцати, оба с пирсингом и татуировками повсюду. Они были рады пообщаться со мной, веселы и обаятельны, вели себя дружелюбно и ни капли не вызывали неловкости. Честно говоря, я впервые за день чуть расслабился, подумал: «Ладно, все не так уж плохо, я справлюсь». Затем вмешался их друг. На нем была серая футболка с принтом лабиринта и красная бейсболка задом наперед. С одной стороны, он был среди немногих, кто надел не черную футболку. С другой, бейсболка была тревожным звоночком, прямо красным флагом. Парень смотрел насмешливо и пренебрежительно, как люди, которые лучше всех на свете все знают, и им не терпится поделиться этим знанием с миром.
– Не возражаете, если я взгляну на вашу руку? Вблизи. – Он скорее утверждал, чем спрашивал.
ИНТ. ДОМ КЛЕО, ЛЕСТНИЦА – УТРО
Клео, надев пустой рюкзак, тихо и медленно ходит туда-сюда по покрытой ковром лестнице, засунув руки в карманы.
Клео умоляет судьбу прекратить это, прекратить то, что они делают и собираются сделать в будущем.
В какой-то момент она спотыкается, но быстро реагирует и выставляет ногу вперед, чтобы не упасть и не скатиться по лестнице кубарем.
Клео вздыхает, глядя на свои ноги. Благодаря скорости реакции она отделалась легким испугом, но все-таки топала достаточно громко, чтобы услышали все.
МАМА (з/к, открывая дверь спальни, медленно шаркая ногами в тапочках): Клео? Что ты творишь? Сегодня суббота. Зачем ты так рано встала?
КЛЕО (замирает на полпути): Пойду к Валентине. У нас большой проект, надо доделать.
МАМА (за кадром): Ну… ладно. Но на лестнице ты как оказалась?
КЛЕО: Забыла кое-что в комнате, пришлось подняться обратно.
МАМА (за кадром): В который раз?
НАТ. ДОМ КАРСОНА, ЗАДНИЙ ДВОР – УТРО
Карсон закрывает заднюю дверь и дверь-ширму, стараясь не разбудить отца-Минотавра. Останавливается на крыльце рядом с полными мусорными баками и прислушивается к звукам в доме.
Карсон идет по узкой потрескавшейся асфальтовой дорожке к ветхому покосившемуся гаражу. Над сдвоенными заколоченными дверями висит обветшалое, никому не нужное баскетбольное кольцо с щитком.
Он медленно поднимает одну дверь, ржавые петли жалобно звякают – но не так громко, как если бы Карсон махнул дверью со всей силы.
Мы оказываемся в темном, пыльном, заросшем паутиной гараже и наблюдаем, как Карсон поднимает дверь. За его спиной от гаража идет узкая подъездная дорожка, по одну сторону от нее – дом, по другую – пестрые ветвистые кусты высотой в шесть футов.
Мы смотрим в другом направлении, туда, где выход на улицу. Там виден размытый силуэт Клео.
Карсон оглядывается через плечо, видит ее и вместе с нами входит в уютную тьму гаража.
НАТ. БОЛЬШОЙ ЗАГОРОДНЫЙ ДОМ, ДВОР – УТРО
Валентина стоит на тротуаре в тени большого, великолепно ухоженного дома в колониальном стиле – хоть сейчас на выставку. Она молча рассматривает дом, не волнуясь, что ее кто-то увидит.
Валентина зарылась пальцами в записку, похожую на предсказание из печенья. Эту записку она перехватила на уроке несколько дней назад. На бумажных лепестках написаны цифры и названия цветов. На лепестке с цифрой 1 написано: «только для Шэрон!!!»
Валентина молча выбирает число и двигает лепестки. Говорит вслух «синий» и снова двигает лепестки. Разворачивает выбранный и видит сердечко в зачеркнутом круге. Наплевав на правила игры, открывает другой лепесток, видит там имя Гейб и смайлик с глазами-сердечками. Открыв еще один лепесток, видит пенящееся пиво. На следующем видит слово «вечеринка!!!», на следующем – «на тех выходных!!!».
Она сминает записку и засовывает в задний карман. Пересекает лужайку перед домом и идет в другую часть двора, отсеченную огромной непроницаемой стеной кустов. С другой стороны не то сад, не то открытый внутренний дворик, а может, есть даже бассейн: над живой изгородью виднеется беседка.
Валентина подходит к стене зелени, погружает руки до локтей, пытается раздвинуть ветви, сделать тайный проход, но не может.
Она идет вдоль живой изгороди по периметру в сторону заднего двора и вдруг осознает, что за ней наблюдают. Она разворачивается.
За спиной Валентины на улице стоят Карсон и Клео. Клео ей машет.
ИНТ. ЗАБРОШЕННАЯ ШКОЛА, КЛАСС – ПОСЛЕ ТОГО УТРА
Мы снова видим изнутри закрытую дверь класса.
Дверь открывается. Входят трое подростков.
В передней части комнаты никого нет. Подростки смотрят на измазанную, мутную доску.
КЛЕО (печально, но без удивления, мы не знаем, было ли это действие записано на доске): Он все стер.
Валентина сердито топает к двери.
ВАЛЕНТИНА: Эй! Эй, выйди сюда! Сейчас же!
Дверь подсобки открывается со скрипом, знакомым любому ребенку, на которого накричали.
Глист, сгорбившись, вываливается наружу. Будь у него хвост, тот метался бы между ног.
Глист смотрит на ребят и отводит взгляд. Снова на них – и снова отводит.
Нам его жаль. Мы боимся за Глиста, переживаем о том, что с ним может случиться. Но хотим увидеть, что ребята с ним сделают. Нам нужно это увидеть. Возможно, на нас повлияли неписаные правила фильма. В любом случае мы согласны, что его проступок нельзя оставить без внимания.
Маска по-прежнему вплотную прилегает к шее Глиста. Зеленая чешуйчатая плоть спускается ниже, чем раньше, мимо адамова яблока, почти до самого основания, до перехода в грудь. Кожа, оставшаяся белой, испещрена ожогами. Кадр пролетает быстро, но два ожога похожи на зеленые пятна.
ВАЛЕНТИНА (показывает на доску): Зачем ты это сделал? Кто сказал, что тебе можно это сделать? Кто сказал, что ты можешь делать что хочешь?
Глист трусливо садится в угол, качая головой, как бы говоря «нет-нет», и закрывает голову руками.
КАРСОН: Надо ли…
КЛЕО (перебивая): Нет. Мы уже знаем, что будет.
Подростки не без труда переворачивают учительский стол, ставя его на ножки. Он неустойчив, немного шатается.
Карсон отходит в угол, хватает Глиста за руку и тащит к учительскому столу. Его неожиданная грубость пугает.
КАРСОН (взрослым голосом, почти наверняка его ОТЕЦ разговаривает так же): Это ты виноват. Это из-за тебя мы сейчас делаем то, что должны.
Его слова – ложь: логика наказания – всегда ложь. Почему ребята принесли то, что принесли, если не знали, что Глист все стер?
Глиста волокут, он ударяется о стол. Оглядывает комнату диким взглядом, но молчит.
Карсон тянет правую руку Глиста через стол, одновременно ставя его на колени. Теперь Глист сидит на собственных пятках.
Клео расстегивает рюкзак, достает два грязных банных полотенца и пару гигантских садовых ножниц, хищный клюв которых захлопнут.
Валентина берет ножницы, раскрывает их, закрывает. Лезвия и ручки издают «щелк». Удовлетворенная, она передает ножницы Карсону.
Глист вздрагивает, но не двигается, не убирает со стола руку.
Это будет быстро. Надежда и неверие не успеют им овладеть.
Карсон раскрывает ножницы, кладет нижнюю часть одного лезвия и одну ручку на стол горизонтально.
Валентина хватает правую руку Глиста и сжимает ее в кулак с оттопыренным мизинцем. Затем ставит первую фалангу мизинца вровень с лезвием.
Карсон берется за ручки, дважды разминает руку.
И со всей силы толкает верхнюю ручку вниз.
«Щелк!»
Половина мизинца, фонтанируя кровью, отлетает от ножниц.
Глист падает, сворачивается в клубок, катается и извивается, истекая кровью, и кричит, кричит, кричит. Это самый ужасный звук, какой большинство из нас когда-либо слышали.
Глист кричит то пронзительно, то низко-гортанно, с невероятным разбросом октав, причем без плавного перехода.
Тем не менее Глист кричит как человек. Ни разу не прозвучало животных ноток. Все очень по-человечески, просто до ужаса.
И что хуже всего, в его истошном агонизирующем вопле можно разобрать: «Господи», «Почему?» и «Простите меня».
Клео бросается к Глисту с одним из полотенец и плотно-плотно обматывает его раненую руку. Сжимает, передавливает, и на полотенце темнеет кровь.
Глист все еще кричит. Может хоть что-нибудь заставить его остановиться?
Валентина берет со стола половинку мизинца и подносит к полу, туда, где нарисован ритуальный рисунок. Она держит мизинец так, чтобы кровь капала на символы. Капли падают как попало.
Карсон и Клео поднимают Глиста и опускают на окровавленный пол.
Что бы это ни было, ничего еще не кончилось.
Глист все еще кричит.
Он пытается упасть на спину, но Карсон крепко держит его в сидячем положении. Клео фиксирует голову.
Глист все еще кричит.
Валентина медленно вставляет отрезанный мизинец в раскрытую прорезь маски, в рот.
Глист замолкает и трясет головой. Ребята пытаются удерживать его на месте.