Глист склоняет голову, не отрывая взгляда от отверстия, а из магнитофона по-прежнему раздаются крики.
Мы понимаем, что он склонил голову совсем иначе, чем когда сбит с толку или чувствует себя виноватым. Как-то по-новому.
Глист хватает манекен за шею и отрывает от стола, отвертка дребезжит внутри пластикового тела. Магнитофон падает на пол и отключается. Глист держит манекен так, что голова оказывается на несколько дюймов выше его.
Худая рука Глиста не дрожит и вообще не выдает напряжения. Тяжелого дыхания тоже не слышно. Он вообще дышит?
Ребята молча наблюдают, как Глист осматривает манекен, а затем – минимальным движением, минимальным усилием – бросает его в доску.
БАБАХ!
От удара одна из ног манекена отлетает, а тело падает на пол.
Глист поворачивается к ребятам, все еще склонив голову. Затем поднимает забинтованную руку и смотрит на нее, медленно сгибая.
Клео подходит к нему, осторожно берет под левую руку, и мы видим, видим наконец, насколько она ниже Глиста. Клео ведет его в подсобку.
Глист не сопротивляется и почти безропотно заходит внутрь.
Клео закрывает дверь.
Карсон уже поднял манекен и теперь неловко держит одной рукой ногу, а другой – тело.
Девочки смотрят на него.
КАРСОН: Что? Помогите мне подлатать его.
Какое-то время они пытаются починить манекен, но сдаются.
Магнитофон тоже сломан.
Валентина несет ногу. Карсон – остальное тело. Отвертка дребезжит при ходьбе.
Ребята молча выходят из класса.
РЕЗКИЙ ПЕРЕХОД
Глава 13. Настоящее: Режиссер (ч. 2)
– Повторно сыграю свою роль? – переспрашиваю я. Да, я сказал это с недоверием, еще бы. Я не могу вернуть все как было, даже если захочу. – Я понимаю, подбор дублеров, все дела, но я уже староват для роли подростка, даже если до сих пор ощущаю себя им.
– Без обид, но вы уже слишком взрослый, чтобы играть подростка. – Марли скрещивает руки на груди.
– Очевидно. Но вы сбили меня с толку. Вообще-то я привык так жить, но сейчас супермегасбит с толку.
Марли допивает воду. Стакан звякает о стеклянную столешницу, а мимо дома проносится роскошный автомобиль – выше по холмам, туда, где особняки еще дороже. В любой картинке важны детали (особенно те, которые мы упускаем).
– Молодой исполнитель роли Глиста для первой половины фильма у нас есть. Вы возьмете на себя роль Глиста в маске с определенного момента – уже после начала превращения.
– В какой конкретно момент?
– Я не до конца решила, – говорит она. – Не стоит заново прогонять вас через сцены с сигаретой или отрезанным пальцем. – Марли делает паузу и демонстративно ждет, как я отреагирую.
Я киваю, сам не зная чему, и прикрываю правую руку, на которой не хватает половины мизинца.
– Скорее всего, это будет сцена тренировки с манекеном, – продолжает Марли. – Рука к тому времени будет уже в повязке, а тело отчасти покроется ожогами и чешуей. То, что вы повзрослели, придаст дополнительный эффект, которого мы иначе не добились бы никак.
– Повзрослел… Хорошо вы намекнули, что взрослый я внушаю куда больший ужас.
– А это разве проблема? – спрашивает она. – Вы не обязаны делать то, чего не хотите.
Последняя фраза не соответствует действительности. Марли тоже это знает. Мы уже читаем реплики, разыгрываем сцену. Это мое прослушивание. Мысль о том, чтобы снова надеть маску по-настоящему, пугает и опьяняет. Я стараюсь не подавать виду, что хочу этого, нуждаюсь в этом, мечтаю об этом, потому что сейчас меня проверяют. Если я проявлю нетерпение, отчаяние, она передумает.
– Прихвастнуть взрослым телом, надев маску, – не проблема.
Теперь очередь Марли кивать. Не знаю, ожидала ли она такого ответа или разочаровалась. Возможно, и то и другое.
– Есть версия фильма с молодыми актерами, подходящими по возрасту, – говорит она, – а есть версия с актерами, которые прославились подростковыми ролями в 90-е. Два полных набора актеров на все роли. Затем при монтаже я делаю интершум, меняю их местами, сцену за сценой, а может, и кадр за кадром. Чтобы показать, какими мы были и какими стали. Может быть, к концу фильма мы убьем ностальгию как концепт.
– Мне нравится, – говорю я. – Но вы ведь не подавали им эту версию?
– Нет, черт возьми, – смеется Марли. – Но от другой моей идеи студия в безумном восторге.
– От идеи привлечь меня.
– Да. Это именно то, что нужно.
Этот фонтан откровенности одновременно освежает и отталкивает.
– Мечтаю, чтобы меня использовали, прямо-таки жажду, – говорю я как бы в шутку.
– Ну хорошо. Кажется. – Ее улыбка вспыхивает, но тут же исчезает. – Вы не будете играть Глиста до конца. Молодой актер Джейкоб – очень талантливый мальчик, я с нетерпением жду, когда вы познакомитесь, – вернется в финальной сцене с убийством. Ваше участие в ней было бы… неуместным.
– Я согласен, – отвечаю я. Непохоже на искренний тон, лучше бы молчал.
Марли хмурится, понимая, что я не намерен сдерживать слово. Говорит:
– Я за ваше участие, но только до определенного момента. И это не шутка, я отношусь к этому фильму и всему, что с ним связано, очень серьезно.
– Я ценю это. И буду делать или не делать все, что от меня требуется, э-э, делать. Простите за жутко много «делать».
– Очень-очень много. Спасибо вам. – Марли выдыхает, кладет руки на колени и снова улыбается. Обычно эта улыбка означает, что разговор окончен, но она спрашивает:
– У вас есть ко мне вопросы? У меня к вам – целая куча, но они могут подождать.
На фразу «у меня куча вопросов, но они могут подождать» я давно выработал защитную тактику: заранее давать косвенные ответы о том, что произошло на съемках и позже на суде. Знаю, что вы в курсе и что это признаки сильной паранойи, но я ведь могу быть собой?
Но здесь, на заднем дворике нового режиссера, я веду себя нетипично и спрашиваю:
– Как помощник продюсера, могу спросить, каков будет бюджет?
– Вы этого не слышали, но миллионов двадцать – двадцать пять.
– Срань господня! – Если бы я сейчас пил, забрызгал бы водой все.
– Какое точное описание.
– Гребаный Голливуд. Не поймите меня неправильно, снимайте фильм как считаете нужным, главное, мне заплатите. – Я делаю паузу и тихо смеюсь. – Сумма кажется прямо-таки невероятной, учитывая, как мало нам понадобилось, чтобы снять или почти снять первую версию фильма. Если только вы не упоролись по компьютерной графике. Не надо, я плакать буду.
– Я потрачу эти деньги на декорации, поездки в места съемок, актеров – включая нынешнюю труппу, конечно, – и практические эффекты. Снимать мы будем на пленку. А цифровые эффекты я хочу свести к абсолютному минимуму.
Я не знаю, как реагировать. Я не планировал стричь на этом фильме купоны. Марли тем временем продолжает:
– Такой бюджет позволит нам сделать все, как задумывали Валентина и Клео. В том числе снять полную сцену в доме Карсона, как написано в сценарии, а не так, как вы в итоге сняли.
– Валентина никогда в этом не признавалась, – говорю я, – но могу сказать, что она была недовольна компромиссом с перерезанием горла. Надеялась реализовать изначальную задумку, используя свет и гипсовые головы. Даже пошла против своих правил и показала мне раскадровку. Как только я увидел ее, то понял, что они никак не смогут воспроизвести написанное Клео… ну, если не хотят выглядеть полными идиотками.
– Можно признаться? Я тоже боюсь, что наши задумки будут выглядеть по-идиотски. Но хочу попробовать. Я хочу снять этот фильм по многим причинам, в том числе ради этой сцены. Если позволите, нынешний отснятый вариант сцены разочаровывает. Завязка такая невыносимо напряженная, пугающая, не дающая расслабиться ни на секунду. Если смотреть ее в правильных условиях, можно забыть обо всем на свете. Но в итоге сцена убийства скатывается в полный треш. – На мгновение глаза Марли распахиваются, шоры слетают, и вот перед нами восторженная фанатка «Фильма ужасов». Но потом она осознает, что и как сказала, и приходит в ужас. Тянет руки ко рту, чтобы поймать вылетевшие слова, но поздно, поздно.
– Говорите как неформалка. – Я перехожу в наступление, пока она не начала извиняться или пытаться смягчить углы. – Как те суперфанаты, которые доставали на конвенте. – Я улыбаюсь и даю понять, что смеюсь над кем-то другим, а не над ней.
Марли облегченно машет рукой, мол, «сгорел сарай, гори и хата».
– Не сказала бы. Впервые увидев этот эпизод на «Ютубе», я сочла его великолепным, просто влюбилась. Я была им одержима, пересматривала много раз. Но потом, прочитав сценарий, увидела, какой могла бы быть эта сцена, и захотела дать ей достойное воплощение. Сделать законченной. Я до сих пор ее пересматриваю, но только до момента перерезания горла. Даже момент там кажется неправильным.
– Все правильно. Как тонко, однако. В монтажном листе нет прорех по непрерывности повествования, но как будто пара кадров упущена.
– Да, именно так.
– Думаю, Валентина специально все так устроила.
– Это она вам сама сказала?
– Нет. – И я не то чтобы лгу, просто не помню, говорила ли она что-нибудь на эту тему. Так что да, это правда без пары кадров. – Но она все делала целенаправленно. В том числе выложила эту сцену на «Ютуб». Если бы сцена разочаровала Валентину по-настоящему, то не увидела бы свет.
– Возможно. Я, конечно, не знала ее так, как вы, но хороший режиссер порой с гордостью демонстрирует, где недотянул, а где провалился. Думаю, Валентина знала, что после просмотра этих сцен люди будут обсуждать их смысл и достоинства.
– Целью было поделиться с миром идеей фильма, ее фильма, поселить эту идею в головах людей, – добавляю я. – Дать ей право на жизнь, воплотить в полной мере.
– И похоже, сработало, – говорит Марли.
– Еще не до конца. Но я чувствую, что мы близки к этому.
– Ладно. – Она качает головой. – Я хочу спросить про сцену с вечеринкой. Как вы ее снимали? Там же, кажется, никак без подъемного крана.