Валентина мастерит записку-предсказание, зарывшись пальцами в складки бумаги.
ВАЛЕНТИНА (Глисту): Какой твой любимый цвет?
Молчание.
КЛЕО: Его любимый цвет – синий.
ВАЛЕНТИНА (перебирая пальцами бумажные лепестки): С-И-Н-И-Й.
На мгновение останавливается.
ВАЛЕНТИНА: В кого ты тайно влюблен?
Глист молчит, он неподвижен.
Ребята переглядываются, будто раскрывая друг другу карты.
Валентина открывает и закрывает записку, произнося имя одними губами. Можно было бы попробовать разобрать, но она слишком быстро его произносит, и мы не успеваем.
ВАЛЕНТИНА: Выбери число от 1 до 4.
Глист вдруг проявляет активность, поднимая три пальца левой руки.
Валентина меняет складку, разворачивает лепесток и показывает его Глисту.
КАРСОН (шепотом): Разве он не должен выбрать…
Клео толкает его локтем.
Мы не видим лепестка, но можем предположить, что там.
Валентина сминает записку и выбрасывает ее.
ВАЛЕНТИНА: Пойдем. Ты с нами.
Ребята одновременно вскакивают и врезаются друг в друга. Сейчас нам не смешно, мы чувствуем их страх, панику и волнение. Они шепотом извиняются друг перед другом, и Карсон неловко кладет скотч обратно в рюкзак Клео. Они медленно бредут к двери класса.
Глист за ними не идет. Он остается там же, где и был.
Троица до самой двери не замечает, что его нет.
Ребята направляют на Глиста оба фонарика, лучи на таком расстоянии рассеиваются, класс обретает призрачный флер.
Мы ждем и смотрим, смотрим на его маску, внезапно поняв, что ее черты могут дергаться, шевелиться.
КАРСОН (шепотом, вроде бы ни к селу ни к городу): Это точно класс мистера Кита. Хотел бы я забыть «Крокодила».
ВАЛЕНТИНА (раздраженно, с волнением в голосе): Чувак? Ты в норме?
КЛЕО (Глисту): Эй, все хорошо. Пора.
Глист размеренно шагает вперед с ножом в руке. Мы видим, как он идет к двери класса, и задаемся вопросом, что сейчас будет.
РЕЗКИЙ ПЕРЕХОД
Глава 14. Прошлое: Дома у Валентины (ч. 1)
В середине апреля 2008 года, спустя пятнадцать лет после неожиданного звонка и предложения сняться в «Фильме ужасов» от Валентины и Клео, на автоответчике появилось новое сообщение. Валентина прислала его на мобильный по голосовой почте.
После заседания мы не общались. Не знаю, как она узнала мой номер на этот раз. Она никогда не говорила мне об этом.
Я, конечно, не узнал номер телефона, с которого пришло сообщение по голосовой почте, но узнал голос Валентины, несмотря на то что он был хриплым, слабым и далеким. Она говорила словно с дальнего конца большой комнаты (вроде столовой Карсона). Мне трудно не связывать все произошедшее с фильмом, особенно сейчас.
Валентина сказала в сообщении, что у нее ко мне предложение. Рассмеялась было, но смех перешел в кашель. Она не извинилась ни за смех, ни за кашель. Добавила, что предложение серьезное. Хитрюга повторяла свое же сообщение от 1993 года. Самое удивительное: я не помнил, что именно она сказала, пока не услышал те же слова. Мы словно угодили в альтернативный сценарий, но осознанно повторяли то, что произошло тогда.
Оглядываясь назад, можно сказать, что Валентина даже на смертном одре думала только о кино.
Я не знал, как сложилась жизнь Валентины после «Фильма ужасов». Даже удивился, что она до сих пор живет в родном городе. Учитывая все случившееся на съемках и после них плюс ее сложные отношения с родителями, я думал, что она сбежит из города, как жертва от маньяка. Может, Валентине в какой-то степени нравилось быть парией, плохим примером. Но задиралась она при этом редко. Именно такое сочетание всегда меня восхищало.
По пути к ней я заглянул заодно и в заброшенную школу из фильма. Я ожидал увидеть руины, груду обломков или пустой участок, выставленный на продажу. Но кирпичное здание школы перестроили в кондоминиум с многоквартирным домом, а на месте школьного двора воцарилась парковка.
Нельзя остановить прогресс, нельзя остановить перемены. Мне стало интересно, кто живет в классе, в котором мы учились, чем стала подсобка и что может скрываться в ее углах.
Я подъехал к дому Валентины, скромному мысу в полумиле от дома ее родителей и в трех кварталах от улицы, на которой проходили основные городские съемки.
Я припарковался на обочине. Здесь не было бордюра, который отделял бы дорогу от потрескавшегося узкого тротуара. Снаружи дом был выкрашен в желтый цвет с белоснежной отделкой, причем краска была свежей. Соседние дома, куда крупнее, примыкали к дому Валентины, как бы поддерживая. На грязном дворе уже росла ранняя весенняя трава. Крыльцо было выложено красным кирпичом. Я вытер ноги о соломенный коврик и позвонил в дверь.
Валентина открыла, и я отступил на шаг, шокированный тем, как она выглядит. Она всегда была невысокой, и я не ждал, что за годы она подрастет, но Валентина стала совсем уж махонькой. Исхудавшее тело обтягивали клетчатые фланелевые пижамные штаны, сверху была накинута серая толстовка с капюшоном. Длинные темные кудри исчезли, рыжую зимнюю шапочку она носила на явно лысой голове. Щеки обвисли ниже скул и впали. Кожа была бледной, желтушной. Глаза размером с луну уставились на меня, но лицо ничего не выражало. Пустота, смертельная, поглощающая пустота. Это было не просто неузнавание – Валентина вообще не понимала, насколько несправедливо обошлось с ней время. Я уж думал спросить, одна ли она дома, ведь как вообще можно оставить ее одну в таком состоянии. Тут Валентина, приложив немыслимое усилие, наконец ухмыльнулась (подозреваю, пришлось нехило покопаться в памяти), и я узнал хотя бы бледную тень ее прежней эмоциональности.
– Знаю, знаю. Красавица – слов нет, верно? – сказала она. В голосе были и гнев, и печаль, и грубость, и юмор висельника, и, может, даже потеха. Валентина вытянула руки и повернулась на каблуках, позируя, как супермодель.
Мне хотелось плакать, но я был немного зол, что она позволила увидеть ее такой больной после стольких лет, что мои наивные иллюзии – мол, все с ней в порядке – разрушились. Валентина должна была стать единственной выжившей.
– Привет, – сказал я. – Рад тебя видеть, но черт возьми…
– Ага. Прости, надо было предупредить. – Она замолчала и посмотрела на меня почти с той самой улыбкой со съемок. Возможно, она мной до сих пор манипулировала.
– Хотела надеть хотя бы джинсы, но в итоге меня почти все утро рвало. Заходи. – Она отошла и придержала дверь. Ни одного жеста приветствия: ни объятий, ни рукопожатия.
Я наблюдал, как Валентина медленно ходит по чистому и ухоженному, но очень скромно обставленному дому. Единственной неубранной комнатой был кабинет, который я увидел мельком. Мне показалось, что среди коробок и кип бумаги вижу катушечный проектор, и я хотел было остановиться и посмотреть, но она провела меня в гостиную. Там были телевизор, мини-уборная, деревянный кухонный стул, а также мягкий диванчик на двоих и раскладной диван-кровать, застеленные простынями и одеялами. На тумбочке стояла бутылка «Педиалита», несколько бутыльков с рецептурными лекарствами и полупустая пластиковая упаковка соленых крекеров. Запах в комнате забыть не могу до сих пор.
Валентина опустилась на диван, а я устроился на деревянном стуле.
Она рассказала, что у нее четвертая стадия рака поджелудочной железы, который пускает метастазы практически везде. Ей осталось жить около двух месяцев, но узнала она об этом всего месяц назад. Решила устроить хоспис прямо в своем доме, и родители смогли ей это оплатить. Обычно здесь были ее мать и медсестра-сиделка, но Валентине удалось убедить их уйти, чтобы побыть со мной наедине.
Я сказал, что мне очень жаль. Не знал, что тут еще сказать. Мне ничего не было известно о слишком коротком взрослом периоде жизни Валентины. Так что казалось неправильным заваливать ее вопросами: кем она стала, что сделала… Не теперь, когда ее прошлое и будущее мертвы. Но я все равно задал ей вопрос, чтобы потянуть время: что же у нее там за предложение.
Валентина рассказала, что после всего – тут она выдержала паузу, как бы подчеркивая наш опыт, – переехала в Денвер и работала администратором в магазине детских игрушек и развивающих игр. Затем переехала в Сан-Диего и стала работать в зоомагазине. В промежутке вышла замуж и развелась с неким Джереми, который оказался, по его собственным заверениям, «то низко-, то высокофункциональным алкоголиком». Чудовищем он не был, но постоянно жить в таком водовороте было невозможно. Они общались и после развода. Насколько могла судить Валентина, Джереми стало лучше. После развода она вернулась на восточное побережье и осела в Провиденсе. Работала на отца, помогая управлять автомойкой, и это оказалось не так ужасно, как ей рисовалось.
А дальше начались самые печальные новости. Рак у нее обнаружили прошлым летом, уже на третьей стадии, и никакое лечение не мешало агрессивной болезни проникать все глубже и распространяться. Глаза Валентины теперь выглядели слишком большими, способными увидеть много всего, но бо́льшую часть времени она не могла сфокусировать взгляд. Родители хотели, чтобы Валентина переехала домой, чтобы они могли помогать ухаживать за ней. Она предпочла бы ступить под автобус, но им об этом не сказала. Аренда этого дома стала компромиссом.
Почти каждый день она начинала с рыданий в ванной. С каждым днем эти приступы угасали, как и она сама.
Откровение Валентины шокировало меня, но в то же время я был спокоен. Как чувствовал, что она говорит все это не просто так. Она поблагодарила меня за возможность высказать то, что не могла сказать матери. Но поблагодарила без души, как работодатель соискателя за потраченное время.
Закончив излагать биографию, Валентина спросила:
– Ну, услуга за услугу, логично? Как твоя жизнь сложилась, чем занимался?
– Не высовывался. Скитался по земле, – сказал я.
Она снова улыбнулась. Это выглядело и прекрасно, и ужасно.