– Точно. Скитался по земле. Ты Каин или Кейн?
– Наверное, и тот и другой. Несколькими тропинками хожу, – сказал я.
– Как и все мы, не так ли? – Валентина сложила на груди тонкие руки и покачала головой. – Я никогда не винила тебя. В конце концов, я сама виновата. Не смогла сделать все более безопасно.
– Я все еще виню себя. – Хотел бы я сейчас спрятаться за маской. Но это ложь, потому что маска существовала не для тех, кто хочет спрятаться.
– Я знаю, что ты несколько раз пытался выйти на связь, – сказала она, – но я игнорировала не тебя лично. Просто хотела… мне было нужно…
– …забыть. Тебе нужно было забыть. Что невозможно. И тогда, и сейчас. Но я прекрасно понимаю…
– Благословляю и проклинаю твою долгую жизнь, друг. Препарируй это сожаление хоть постоянно, – оборвала меня Валентина. – Но нет, я не хотела забывать. Уж точно не в том смысле, в котором ты сказал.
– Не уверен, что понимаю.
Валентина отмахнулась, мол, неважно.
– Находясь практически на пороге смерти, я порой выдаю нечто вроде пророчеств. – Она ткнула в меня пальцем. – Но не пустую претенциозность.
– Само собой, не пустую!
– И раз уж мы об этом заговорили, хочу кое-что предложить. Снова. К тому же я хотела увидеть тебя, посмотреть, сильно ли ты изменился.
– И как? Каков вердикт?
– Выносить вердикт слишком рано, но очевидно, что ты растолстел. Хорошо, не облысел.
– И слава богу! – чересчур восторженно сказал я и почувствовал себя виноватым: Валентина-то была лысой. – Я в том плане, что пока не слишком стар.
– Ну, в целом, как по мне, ты скорее остался прежним.
– Это разве хорошо? Звучит как-то жалко. – Самоуничижение – не мой конек: я всегда лепил правду-матку без оглядки.
– Посмотрим.
– Мило.
– Ладно, прости, но мне надо в туалет… – Валентина попыталась встать.
– Не извиняйся. – Я тоже встал. – Нужно что-нибудь…
– Нет. Ничего не нужно. – Выпрямившись, она закрыла глаза и глубоко вздохнула, затем поднялась с места. – Если что-то понадобится, просто зайди на кухню и возьми сам, ладно? И не гони вперед паровоза. Я просто посижу на унитазе и подумаю, продлевать ли договор аренды этого места.
Я стоял, раскинув руки, словно собираясь ловить Валентину, когда она будет падать.
– Иди, пожалуйста, – махнула она рукой.
Поняв очень доходчивый намек, я поплелся на кухню и налил себе стакан воды из-под крана. Вместо того чтобы пытаться угадать, каким будет ее предложение, я на цыпочках прокрался к ее кабинету. У двери прислушался, не возвращается ли Валентина из ванной, но все было тихо. Я вошел внутрь. На длинном и загроможденном деревянном столе стояли два компьютера Mac, причем один монитор был вдвое больше другого. На столе и на полках вокруг были разбросаны провода и прочее оборудование, включая проектор с катушечным магнитофоном и стопки коробок, громоздящихся под потолком, как в тетрисе. Я пристально уставился на катушечный магнитофон на верхней полке, этакую горгулью. Снаружи он был из металла светло-коричневого цвета и выглядел очень прилично, если не считать нескольких ржавых пятен на подставке. Пустые катушки располагались вертикально над и под объективом проектора. Я ни в чем не был уверен, но по внешнему виду предположил, что он не работает и стоит здесь чисто для эстетики, хотя и черт знает где. Решил, что его поместили слишком уж «на отвали». Валентина дорожила проектором, но не хотела, чтобы кто-то еще знал, как она им дорожит. Возможно, это была часть тщательно продуманного плана, чтобы я перед нашим разговором задумался о кино. Позже, вернувшись к себе, я поискал проекторы на “eBay” и нашел модель 1940-х годов для 8-мм пленки – похожую, но не точно такую же.
Я пересел за захламленный рабочий стол и увидел стопку листов печатной стороной вниз. Не решаясь поставить стакан с водой на стол, я перевернул стопку одной рукой, случайно задев незаметную в беспорядке мышь. Оба экрана пробудились с громкой, крещендообразной нотой из какой-нибудь пафосной классики. Напуганный звуком, я отпрянул от стола, расплескав воду на ковер. Я затер мокрое пятно ногой и прислушался, нет ли Валентины. Как по команде, раздался шум спуска воды в бачке. Черт. Я бросил быстрый взгляд на пачку листов в руках и увидел характерный шрифт титров «Фильма ужасов». На полях были красные подчеркивания, кружочки и пометки, текст был выведен заглавными буквами.
Я вернул сценарий на место. На светящихся экранах был один и тот же рабочий стол, беспорядочно заполненный папками, названными по римским цифрам и строчным буквам.
Я быстро вернулся в гостиную. Валентина уже устроилась в своем кресле.
– С возвращением, – сказала она. – Провела бы тебе полную экскурсию по дому, но сам понимаешь…
Я вновь присел на деревянный стул, чувствуя себя в ловушке. Причем не просто в ловушке, а в капкане.
– Прости. Не удержался, – сказал я. – В кабинете классный проектор. – Как будто она не знала, что у нее где. – Он работает?
– Да. У меня не так много материалов на 8-мм пленке, чтобы на нем смотреть, но работает, да.
Я задумался, откуда у Валентины проектор. Приобрела недавно для себя? Случайная покупка в Сети? Может, кто-то из ее родителей подарил на новоселье? Звучит ужасно, хоть и вроде бы с заботой. Мы вынуждены постоянно придумывать истории, придающие смысл хаосу в нашей жизни. Если бы мы снимались в кино, Валентина рассказала бы, что Клео подарила ей проектор за несколько дней до начала съемок, как бы поздравляя. Будь мы в фильме ужасов – обычном, шаблонном, спокойном, где принято раз в десять страниц сценария вяло дергать нервную систему или типа того, – Валентина вспомнила бы, как смотрела на проекторе раз за разом, будто одержимая, последнюю сцену убийства из «Фильма ужасов».
– Маска все еще у тебя? – спросила она.
– Да, конечно.
– Я надеялась, что ты скажешь «да». Но и надеялась, что скажешь «нет».
Возможно, это она так меня осуждает? Вероятно, справедливо, но мне не хотелось в это углубляться.
– Я просто не смог заставить себя выбросить ее, – сказал я.
– Тебе не нужно объяснять, зачем ты что-то хранишь.
– Славно. Потому что я не могу.
– Ты не хочешь объяснять или…
– …или не стану, – закончил я, перебивая. – Может, так и надо. Если честно, мысли по этому поводу каждый день новые.
– Вполне справедливо. Она в хорошем состоянии?
– В первозданном. – Я наслаждался произведенным эффектом.
– Она у тебя случайно не с собой?
– Если бы ты попросила, принес бы.
– Это ответ на мой вопрос?
Я поднял стакан с водой и продемонстрировал пустую руку.
– У меня ее нет.
Я бы описал выражение лица Валентины как «недоверчивое». Откуда я знаю, спросите вы? Отвечаю: я проецировал. Назвал это выражение недоверчивым, потому что сам себе не доверял.
– Я чуть не попросила, – ответила она. – Жаль, что не сказала вслух.
Ее желание было подобно небрежно брошенной в фонтан монетке, и она словно бы нырнула за этой монеткой, отключившись. Валентины больше не было со мной в комнате, она обмякла на подушках кресла, и я забеспокоился, что она может свалиться. Я окликнул ее и начал подниматься со стула.
– Я в порядке. – Она пришла в себя и снова заерзала в кресле. – Просто голова немного кружится. – Она отпила «Педиалит» из бутылочки.
– Ты уверена? Может, медсестру позвать? Принести что-нибудь?
Валентина покачала головой и выпила раствор электролитов флуоресцентного цвета.
– Если ты еще не понял – а похоже, что понял, раз сохранил маску, – то я не забыла и не хочу забывать фильм. Я хочу закончить его. Всегда хотела закончить.
Я отставил свой стакан в сторону и спросил:
– Сколько отснятого материала у тебя осталось?
– У меня есть все, что мы наснимали.
– Я думал, в полиции потребовали все сдать. Вернули? Или это копии?
– Я потратила годы, чтобы признаться, чего хочу на самом деле, – махнула рукой Валентина. – Наконец я снова начала работать над фильмом, оцифровала в начале прошлого лета все пленки, которые у меня были, а через несколько месяцев мне диагностировали рак. Рак, конечно, уже засел внутри, а я об этом даже не знала. – Она склонилась ко мне и улыбнулась, но это больше напоминало скалящийся череп. – Кто знает, может, рак возник в тот момент, когда я пересматривала первые кадры? Может, фильм проклят? – Она очень ждала моего ответа.
– Ну ты же в это не веришь, правда? – уточнил я.
– В то, что фильм проклят? Нет. Но очень многие поверят и захотят поверить в это, особенно когда я его выложу.
– Куда?
Валентина не ответила.
– Можно наспех собрать корявую, почти полную версию фильма, но без вашей с Клео финальной сцены. Это единственный фрагмент, который я не смотрела и не буду пересматривать. Не могу. Хотя я пыталась, въедливая же до ужаса. Едва раскопав все пленки, села смотреть эпизоды и кадры с самого начала. Хотела глянуть и эту последнюю сцену, включить ее в фильм, чтобы уважить нашу общую упорную работу, наши кровь, пот и слезы, понимаешь? Я нашла и оцифровала последнюю сцену, но выключила, едва услышав в начале свое «мотор!». Не могла на это смотреть.
Валентина, тяжело дыша, замолчала, и я понял, что она недоговаривает еще что-то. Я представил, как она наматывает круги по кабинету, возвращается в кресло, снова нажимает «Воспроизведение», потом «Стоп», ныряет под стол, вынимает вилку из розетки и садится обратно во внезапно наступившей тишине.
– Без этой сцены фильм и близко не полноценен, – продолжала она. – Ну и зачем тогда все это собирать? Ну то есть какой в этом смысл? Но я все равно хочу. Хочу, чтобы люди когда-нибудь, как-нибудь увидели этот фильм. Поэтому я придумала новый план. План, работающий вдолгую, хотя времени у меня совсем уже нет. Хотя есть ли оно у кого-нибудь? Не отвечай, вопрос риторический. Я вырезала, смонтировала и закончила три сцены: ожог сигаретой, вечеринку и сцену в столовой Карсона. Даже минимальное звуковое сопровождение на синтезаторе наиграла. Много времени и сил потратила, которых у меня не было. Я не Трент Резнор, но, по-моему, вышло неплохо. Первые две сцены выглядят так, как я ожидала. Немного непричесанные с производственной точки зрения, конечно, но это ничего. А сцена прибытия на вечеринку – вообще волшебство. Дэн был гением, но я до сих пор не знаю, как мы это провернули, как добились того, чтобы это смотрелось так хорошо, как ты сделал этот прыжок. Помнишь его?