Я помолчал, анализируя, что Валентина хочет услышать, затем добавил туда правду, смешал, но не взбалтывал.
– Если честно, я мало что помню о съемках после сцены с пальцами. Помню только сам фильм, как будто был его героем. Жил в нем.
– Ты стал Глистом. Мне нравится. Хороший подход.
– У меня был отличный режиссер.
Она склонила голову и продолжала:
– Третья сцена, с Карсоном, почти идеальна. Думаю, это удел режиссера, и это шикарно. Именно поэтому я и хотела снимать кино. Чтобы быть почти идеальной. Мы не могли снять то, что было в сценарии, помнишь? Но технология теперь существует. Кто-то другой сможет снять эту сцену как надо, если захочет взяться.
– Кто-то другой?
– Я выложу эти три сцены на «Ютуб», а потом размещу их вместе со сценарием на всяких бордах, в блогах о хорроре, в личном блоге. Я знаю фанатов ужасов, такое вызовет ажиотаж в Сети. Переполох с эффектом снежного кома. И это, наверное, даже лучше для второй жизни фильма, более органично. Полагаю, пройдут годы, которых у меня нет, но у тебя есть, – и легенда о нашем про́клятом фильме разрастется, заживет своей жизнью. Буквально заживет, понимаешь? Никаких оговорочек по Фрейду. Люди будут обсуждать и разбирать сцены и гениальный сценарий Клео. Все узнают, каким она была талантищем, поймут хоть чуть-чуть, кем она была. Может, запомнят именно сценарий, а не то, как она умерла. И если повезет, если ты поспособствуешь, легенда будет разрастаться, пока однажды кто-то не снимет этот фильм, потому что не может иначе. Вот мое предложение. Мне нужна твоя помощь, чтобы снять наш «Фильм ужасов».
Я не сказал ни да, ни нет. Спросил только: «Как?»
Валентина рассказала о конвенте «Рок и Шок», на которой была осенью. Он проходил в Вустерском центре. Фанатов ужасов в черных футболках набилось туда как сельдей в бочке. Помимо продавцов мерча, много стендов занимали актеры из фильмов ужасов категории «Б». Раздавали автографы, продавали футболки и фотографии. К стенду каждого актера выстраивалась очередь, даже к самым малоизвестным, даже к одетым как бомжи, даже к поблекшим на фоне других. Валентина сказала, что решение пришло внезапно. Она будто увидела меня на конвентах и подобных мероприятиях. Наванговала, мол, интерес фанатов к проклятому фильму и неоднозначному Глисту будет так зашкаливать, что Голливуд не сможет игнорировать фэндом. Сказать «нет» заработку, который сам идет в руки? Пф… Продюсеры будут звонить мне и умолять участвовать, а семья Клео продаст права на сценарий, чтобы почтить ее память, исполнить последнюю волю. Да и деньги будут нехилые, грех отказываться. От моего участия зависит все. Мне придется перестать скитаться по земле, придется выйти из укрытия и стать публичной личностью (но не слишком, не балагурить, просто поддразнивать ореолом тайны). Пусть люди думают, что я хитрый, ненормальный и опасный. Выложенные сцены, конечно, привлекут людей, они будут обсуждать их и копаться в возможных мотивах, но внимание неизбежно перейдет в конечном итоге на Глиста, а больше всех будут обсуждать его лицо. Маску. Валентина сказала, что знает, о чем меня просит. Знает, что это будет трудно и ужасно. Знает, с чем мне придется жить. Сказала, что люди будут считать меня упырем, зарабатывающим на смерти Клео, а некоторые будут и обвинять, и ни словом, ни делом тут не поможешь. Но все это, по ее словам, даст импульс к пересъемке фильма. Неостановимый.
Возможно, память что-то приукрасила в ее словах, все-таки много лет прошло. Если отступить на шаг и честно проанализировать… Нет, пожалуй, нет. Скажи она все хоть чуть-чуть иначе, фильма бы не было. Значит, все верно. Я слышал именно так. Я помню именно так.
Закончив, Валентина дрожащей рукой подняла бутылек.
Я не был провидцем, но надеялся, что новое (и последнее) предложение Валентины как-то связано с фильмом. Я не стал задавать вопросов, не стал пространно рассуждать. Не ответил ни «да», ни «нет». Да и не нужно это было.
– Я… Я сейчас вернусь, – сказал я, вставая.
– Буду ждать.
Я прошел дом насквозь, выскочил через парадную дверь и бросился бежать, спасаясь от того, что осталось за спиной, отчаянно стремясь к чему-то другому. Остановился у двери машины… или машина остановила меня. Я ударил распахнутыми ладонями по заднему стеклу. Открыл багажник.
Притормозил, отдышался и убедился, что вот именно за этим и прибежал. Именно за этим.
И осторожно извлек на свет божий маску.
НАТ. ПРИГОРОДНАЯ УЛОЧКА – ВЕЧЕР
Наша троица идет по знакомой улице. Мы ходили с ними уже бесчисленное множество раз. Мы знаем эту улицу наизусть, даже в темноте.
Мы смотрим из того же положения, что и обычно. Но на этот раз ребята удаляются от школы, от лесополосы и от нас.
Они ведут какой-то неслышный разговор.
В кадр вбегает Глист, крадясь в десяти шагах позади подростков или около того.
С нашего ракурса видно, что он вдвое выше их.
С нашего ракурса видно, что их будущее в его руках.
Налепленные кое-как латексные чешуйки отслаиваются и отваливаются от спины и ног. Как бы хорош ни был грим, теперь он смотрится дешевой подделкой.
Глист одет в нечто, что мог бы сшить разве что ребенок. Это вызывает некоторую жалость.
Но к его руке приклеен нож. И мы видим длинное сверкающее лезвие.
Тот, кто увидел героев впервые, не прошел с ними весь этот путь, точно решил бы, что Глист преследует ребят и что сейчас прольется кровь.
Клео оглядывается, чтобы убедиться, что Глист идет за ними.
ПЛАВНЫЙ ПЕРЕХОД
НАТ. БОЛЬШОЙ ЗАГОРОДНЫЙ ДОМ, ДВОР – ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО МИНУТ
Мы переносимся в ЧАСТНЫЙ ДОМ, тот самый, огромный, с длинной и высокой живой изгородью, отделяющей не то внутренний дворик, не то сад, не то даже бассейн.
Над живой изгородью видна беседка, освещаемая белым и оранжевым светом.
Подъездная дорожка и улица забиты машинами: приехали потусоваться подростки. Марки нас не волнуют, но даже мельком заметно, что машины хорошие, лучше учительских и уж точно лучше тех, на которых ездят родители Клео и Карсона.
Но если здесь столько машин – сколько же там людей? Слышны музыка, смех, ребята явно веселятся. Но нас на вечеринку не приглашали, нам не достанется дешевого пива, вина, коктейлей, а для самых искушенных – вискаря, травы и прочего крепкача.
Мы смотрим снаружи, с края двора, где стоят троица и Глист.
КАРСОН (без юмора, без зауми, искренне боясь): Ну вот мы и пришли.
ВАЛЕНТИНА: Пришли.
КАРСОН (шепотом, чтобы Глист не слышал): А нам надо объяснять ему, что делать? Не надо же, правда?
КЛЕО (Валентине): Как он туда ворвется? Если через живую изгородь, то повредит чешую, а то и маску.
Клео поворачивается к маячащему за их спинами Глисту и осматривает свою работу с гримом и чешуей.
Глист, игнорируя Клео, смотрит на живую изгородь (вероятно). Он – идол, на которого мы проецируем себя. Свои эмоции, цели и страхи.
ВАЛЕНТИНА: Не знаю. (пауза) Может, нам и правда нужна бензопила Карсона.
КАРСОН: Чтоб я сдох…
КЛЕО (перебивая): От бензопилы?
КАРСОН: Я оставил ее в школе. Черт, я не могу… не могу оставить ее там.
Он говорит это с облегчением, понимая, что теперь есть повод уйти. Ему не очень хочется идти в школу одному, но он уже сто раз туда ходил. Карсон прекрасно знает дорогу, да и надо всего лишь забрать оттуда бензопилу. Он заберет ее, пойдет домой и больше никогда не выйдет на улицу.
КАРСОН: Я могу за ней сходить. Это не займет много времени. Я бегом. Вернусь раньше, чем кончится вечеринка.
ВАЛЕНТИНА: Да поздно уж.
Они снова смотрят на живую изгородь. В доме слышен хохот.
Глист несется к дому через лужайку.
Никто не представлял, что он способен на такое. Долговязый, далеко не атлетичный, руки и ноги – шпалы… Но он дико, неудержимо рвется вперед на предельной скорости.
Ребята потрясенно молчат. Они даже не успевают подумать, одолеет ли он живую изгородь, хватит ли его бешеной прыти, чтобы прорваться на другую сторону.
Они делают первые шаги по лужайке.
Мы вместе с ними наблюдаем, как Глист бежит под уклон. Из-за ракурса он вначале кажется выше изгороди, но чем дальше от нас, тем ниже. А когда он почти подбегает к ней, когда, казалось бы, вот-вот врежется, то подпрыгивает.
Прыгает.
Устремляется вверх.
Буквально выстреливает собой вверх. Руки распахнуты на манер крыльев.
Ноги сгибаются, складываются, подворачиваются под тело, а Глист все еще летит вверх, оказывается над изгородью, и наконец, когда он падает обратно, его ноги разгибаются, тянутся к земле, а затем и ноги, и остальное тело исчезают из нашего поля зрения где-то по другую сторону.
Теперь назад дороги нет. И никогда не было.
Ребята продвигаются по лужайке еще на шаг или два, и камера смотрит на них. Мы не увидим, что произойдет теперь, когда Глист оказался на другой стороне.
В доме по-прежнему гремит музыка, но смеха и криков все меньше, меньше, гораздо меньше…
Кто-то что-то кричит фальцетом, и раздается смех, нервный смех. То, что он нервный, слышно даже отсюда.
И сразу после него раздаются крики. Нестройный хор пронзительных криков, которые либо захлебываются, либо переходят в стоны. Звон стекла, всплеск воды, снова крики, треск ломающихся вещей. Музыка обрывается, и ничего, кроме криков, не остается.
Почему-то слышать это тяжелее, чем видеть.
Беседка трясется, лампы дребезжат. Сперва перегорают одна или две, а потом выключаются все разом.
Продираясь сквозь живую изгородь, мимо Клео, Карсона и Валентины пробегает целая толпа тех, кто пришел повеселиться.
Камера перемещается за спины наших героев, мы больше не смотрим их глазами, мы же не вуайеристы. Троица переглядывается – видимо, они в шоке и напуганы, – но мы не видим лиц. Как не видели и резни на вечеринке. Ибо недостойны.
С обочины и дороги доносятся крики и вопли, тусовщики бегут к машинам и резко дают по газам, визжа шинами. Камера следит за автомобилями. Они рыскают, виляют и