едва не врезаются в деревья, заборы и друг в друга.
Мы возвращаемся во двор. Глист идет по лужайке перед домом.
Мы не знаем, как он вернулся с заднего двора, зато знаем, что теперь он может быть где захочет, в каком угодно виде.
Виден только силуэт, но и так понятно, что Глист изменился, пережил апофеоз.
Вид с края лужайки выворачивает наизнанку то, что мы видели до этого. Теперь Глист прибавляет в росте по мере приближения к нам.
Кто-то сразу обратит внимание на руки и увидит, что ножа больше нет. Вместо него – невероятно длинные пальцы, увенчанные когтями. Щеголяя ими, Глист разводит руки в стороны.
Наконец он оказывается всего в паре шагов от камеры, в самом фокусе. Стоит во весь рост, возвышаясь над всеми нами. Никаких больше уловок перспективы. Никаких больше обманов камеры. Он во-о-от такой высокий. Как этого раньше не замечали?!
Его тело целиком покрыто чешуей и пятнистыми наростами, от прежней кожи, прежней личности не осталось ни единого следа.
И дешевого грима Клео на нем тоже больше нет.
Глист стал таким, каким сулила маска – теперь, после крещения в крови.
Он ужас и страх для троицы – хотя они именно этого и хотели (или думали, что хотят).
Валентина и Карсон медленно отступают, а вот Клео шагает навстречу Глисту.
КЛЕО: Погодите. Привет, А…
ВАЛЕНТИНА (кричит, перебивая): Нет! Не называй это имя!
Клео снова пятится, оказываясь плечом к плечу с друзьями.
Они просто стоят и смотрят.
Криков не слышно. Они прекратились… пока что.
КЛЕО: Давайте вернемся в класс. Ладно? Давайте просто пойдем туда?
Никто не уточняет, что ответ отрицательный, да это и излишне.
Карсон ломает строй и бежит прочь, на улицу.
Теперь, когда единство утрачено, Клео и Валентина неизбежно врезаются друг в друга.
Глист хватает Валентину и швыряет ее через лужайку к изгороди. Она приземляется с тяжелым шлепком.
Клео замирает.
Глист пробирается вперед, мимо нее, и выходит на улицу. Он все еще видит убегающего Карсона.
Глист преследует его размашистыми, плавными, уверенными шагами.
РЕЗКИЙ ПЕРЕХОД
Глава 15. Настоящее: Режиссер (ч. 3)
– Когда я говорю, что для сцены вечеринки нам понадобился только удачно расположенный мини-батут, мне никто не верит. А ведь все дело в перспективе, дальности и угле обзора камеры.
– Вы правы, – говорит Марли. – Я вам не верю.
– Вы же не думаете, что прыгнуть и совершить кульбит так сложно?
– Ха! Простите, нет. Я просто уверена, что там были еще какие-то манипуляции.
– Ну, сцену вечеринки мы снимали в доме ее родителей. Не в доме родителей ее персонажа, а в доме настоящей Валентины, понимаете?
– Прекрасно понимаю.
– Ей удалось уговорить маму и папу немного подрезать верхушку живой изгороди, чтобы мы смогли снять сцену.
– Правда?
– Да. Но прыгать все еще было опасно. Съемка с высоты была чистым экспромтом Валентины. Мы ничего не оттачивали. Съемочная группа спорила, одолею я изгородь или нет. Дэн Кэрролл, наш оператор-постановщик, считал, что даже если одолею, то идея провалится, эпизод будет выглядеть паршиво. Но я справился. Вряд ли кто-то видел, но ценой стреляющей боли в пояснице я даже удачно приземлился с другой стороны. Мой звездный час, не попавший на пленку. Не знаю, как я это сделал. Адреналин? Демоническая сила?
– Потрясающе. Что ж, мы воспользуемся краном и не будем полагаться на демоническую силу.
– Не стоит ее недооценивать.
Я не упоминаю, что после истории с мизинцем неписаное правило не разговаривать, пока я в маске, вернулось. Карсон избегал меня, как будто это по моей вине Глист потерял мизинец. Даже Марк перестал подсовывать свои бутлеги. Я приходил сразу в образе и уходил в нем же. Возвращался в отель, забивался в номер, читал отрывки сценария на следующий день, ел, спал. Все. И чтобы смириться с происходящим, оставалось только вжиться в то, что происходит с персонажем.
Но тот прыжок через изгородь – я гордился им и, как и все, поражался успеху. Хотя сомневался до последнего. Клео перед съемками все время спрашивала, смогу ли я. В маске я не мог говорить, так что просто кивнул и показал большой палец вверх. И хотя родители Валентины подрезали сверху не меньше фута, изгородь все равно была на несколько дюймов выше меня.
Валентина крикнула «мотор!», но я замешкался, так что ей пришлось повторить. На улице было темно, плюс я был в маске, так что разглядеть что-то было почти невозможно. Это развеяло все сомнения и сняло все запреты, которые могли бы помешать во время этого безумного, стремительного рывка. Я даже не понимал, насколько это все невозможно. Я мчался быстрее, чем когда-либо. Мог себе это позволить, потому что был не собой, а Глистом. И оттого частично преобразился. Не было никаких сомнений, что я добегу до кустов. Скорее всего, меня подстегнули чистые вера и решимость.
Я прыгнул на батут и выстрелил собой вверх, вверх… по неведомой, неподвластной траектории. Взмыл над изгородью, причем так высоко, что даже подумал: а может, я сейчас улечу дальше, в холодную вечную ночь? Наверное, это был бы достойный, справедливый конец.
Но теперь в монтажной комнате памяти из прыжка нарезали фильм. Я вижу ребят с вечеринки, они смотрят, как я устремляюсь вверх, их глаза сияют, прекрасные лица становятся еще прекраснее. На лицах – благоговение и обожание. Если бы пришлось, они бы склонились передо мной, но я уже и так выше их. А потом я снова вижу изгородь и лечу мимо нее обратно, к жалкой, проклятой земле. Резиновая рукоятка ножа, прицепленного к руке, тяжелеет, обретает плоть, как и я. И ребята с вечеринки знают, что их ждет, что с ними по-настоящему случится. Их лица наполняются ужасом и отчаянием. Они знают, что их глаза вот-вот погаснут и будут принадлежать мне.
Согнуть колени, готовясь к приземлению, я уже не успел. Внезапно оказавшись на земле, я снова стал мыслить обычными категориями. И первый неприятный сюрприз преподнесла поясница: она болела чуть ли не сильнее, чем после той адской работы на выгрузке мяса.
А на заднем дворе не оказалось никаких подростков с сияющими глазами. Там был только Марк, который страховал меня, чтобы я не упал. Хотя, наверное, сделать кульбит после падения было бы лучше в плане смягчения последствий. Век живи – век учись.
Несмотря на боль в спине, я смеялся, сдернув маску, вопил и ликовал. Мы с Марком обошли изгородь и вернулись во двор, а он все говорил, какой это был невероятный прыжок. Увидев меня, зааплодировала вся съемочная группа, а я поклонился, ликуя в том числе и потому, что сейчас не обязательно быть Глистом.
Марк без предупреждения побежал к изгороди. Я сразу понял, что у него не получится: он бежал как пьяный, а перед прыжком на батут затормозил… И да, Марк упал, и его пришлось вытаскивать из кустов. Я же направился к фургону, припаркованному на той стороне улицы. Я знал: когда Мелани закончит «шрамировать» массовку, то поможет с образом и мне. Остальные готовились снимать вечеринку и разбегающихся гостей. Дэн подбежал, пожал мне руку, глянул искоса, покачал головой и сказал:
– Невероятно. Я был уверен, что ты не справишься.
Я улыбнулся и пожал плечами.
– Но не надо ради этого рисковать жизнью. Оно того не стоит.
– Стоит, – возразил я, все еще на адреналине, все еще наслаждаясь мимолетным звездным часом.
Я кратко рассказываю Марли, как мы снимали потом Марка, и добавляю:
– Держу пари: если бы мы туда смотрели, увидели бы, как ломается изгородь. Забавно, хотя Валентина не одобрила бы.
– Хотела бы я увидеть заготовки Валентины по этой сцене, – сказала Марли.
– Это была одна из немногих сцен, которую я читал, хоть и не появлялся в кадре. Валентина снимала дословно по сценарию. Вы вот говорили, что будете использовать подъемник. А Глиста на вечеринке покажете? Многие фанаты жанра скулят, что в фильме не хватает собственно ужасов, крови, убийств.
– Нет, я буду держаться точки зрения героев. Важно, чтобы зрители знали только то, что знают эти трое. И потом, если снять эту сцену, получится повтор «Кошмара на улице Вязов 2», где Фредди врывается на вечеринку у бассейна. К тому же…
– К тому же что?
Марли делает паузу, чтобы собраться с мыслями, а затем, осторожно подбирая слова, начинает:
– Сюжет будет разворачиваться в начале 90-х годов. Я планирую снимать на пленку и даже использовать камеры той эпохи, если смогу их достать. Но фильм выйдет, если позволят кинобоги, в середине 2020-х. В мире, где в школах стреляют, да и вообще люди заново адаптируются к социуму, снимать слэшер про подростков, создавших монстра, который вырезал кучу других подростков… как по мне, это тонкая грань между социальной сатирой и низкопробной карикатурой. Не то чтобы массовые смерти были против правил слэшера, но… Думаю, оригинальный сценарий, написанный и снятый за шесть лет до Колумбайна, если не был пророческим, то во всяком случае интуитивно вскрывал язвы общества. Поэтому незримое насилие оказывает в каком-то смысле более сильное воздействие. Не знаю, хорошо ли я сформулировала. Это трудно выразить словами. Возможно, в этом и есть разница между развлечением и искусством. Но не подумайте, что я зашорена: один из моих любимых фильмов – «Зловещие мертвецы 2». К тому же если люди жестоко умирают в реальном мире, то в искусстве тоже могут. Но я не буду снимать ту сцену на вечеринке, не буду добавлять ничего от себя. Я хочу снять именно этот фильм. Мне и в сценарии, и в потенциальной пленке нравится аспект недосказанности. Это вгоняет меня в такое радостное детское волнение-смущение – не описать словами.
– Хорошо сказано, – замечаю я. – Как любил говорить Дэн, наш оператор-постановщик, «да пошел этот фильм».
Марли хохочет. Я тоже.
– Я сейчас уже от вас отстану, – говорит она. – Не подскажете, когда вы последний раз видели Валентину?
Я коротко, в самых общих чертах рассказываю ей о визите.
– Она тогда и сказала, что выложит сценарий и некоторые эпизоды?