Когда Карсон уже почти доходит до конца дорожки, дверь гаража медленно ползет вверх. Ржавый механизм громко стучит и лязгает. Карсон не может отвести взгляд от прямоугольника тьмы, растущего на глазах между краем поднимающейся двери и потрескавшимся асфальтом.
Карсон поворачивается и взбегает по шатким ступенькам черного хода. Он распахивает тонкую, как мушиное крылышко, сетчатую дверь.
За спиной Карсона гараж открывается с грохотом, похожим на звуки трубы архангела, возвещающие Апокалипсис.
Наконец Карсон открывает деревянную заднюю дверь и кое-как проскальзывает внутрь дома – и внезапно камера подходит вплотную к нему, берет самый крупный план. Действие фильма сосредотачивается на том, что случится дальше.
ПЛАВНЫЙ ПЕРЕХОД
ИНТ. ДОМ КАРСОНА, ПЕРВЫЙ ЭТАЖ – ПРОДОЛЖЕНИЕ
Карсон поворачивается в тесной ПРИХОЖЕЙ, захлопывает за собой заднюю дверь. На ней нет засова – только маленький никчемный замочек с ручкой, которую он сжимает трясущимися пальцами и поворачивает.
Карсон, спотыкаясь, идет на КУХНЮ. Свет выключен. В доме не горит ни одна лампа.
КАРСОН: Пап! ПАП! Ты где? Помоги!
Мы следуем за Карсоном, пока он, задыхаясь, бредет по темному первому этажу.
Проходя через каждую комнату, он включает свет и бросает взгляд через плечо, чтобы оценить обстановку. Однако свет не помогает ему разглядеть то, что находится впереди.
Карсон продолжает звать отца.
(Мы видели дом Карсона снаружи, поэтому знаем, что он двухэтажный; но Карсон никогда не доберется до лестницы и не найдет ее.)
Этажом выше раздаются тяжелые шаги, и его отец кричит.
ОТЕЦ (за кадром): Карсон! Боже, ну что там опять? Что ты на этот раз учудил?
В этом путешествии по лабиринту Карсон натыкается на одну темную комнату за другой, включая свет в каждой из них по мере прохождения.
КАРСОН: Пап! Надо прятаться! Он идет! Зови на помощь!
Отец что-то бессвязно кричит где-то на втором этаже.
Карсон бежит в следующую затемненную комнату, и, когда он включает свет и оглядывается, мы узнаем в ней ту, где он уже был несколько секунд назад. Как он может так плохо ориентироваться в собственном доме?
Карсон останавливается в дверном проеме, ведущем в соседнюю комнату, ждет и прислушивается.
Щелк.
Кто-то щелкнул выключателем на стене, где-то у Карсона за спиной. В комнате становится темно.
Щелк.
Свет снова загорается.
Карсон не осмеливается оглянуться и бежит из комнаты в комнату, а мы следуем за ним по пятам. Когда он входит, в каждой комнате царит темень, но после каждого щелчка (где-то позади) включается свет.
Карсон мечется по комнатам, а свет то вспыхивает, то гаснет.
Карсон плачет и зовет отца.
Этот безумный вояж заканчивается в длинной СТОЛОВОЙ.
Здесь горит подвесной светильник, имитирующий люстру со свечами, – две из шести узких лампочек не работают. Из всех пройденных Карсоном комнат эта – первая, где свет включен.
Карсон останавливается, сделав всего шаг в столовую. Мы уже были здесь раньше, тем же вечером, когда Карсон шутил о том, что нормально ходить по улицам одному с бензопилой.
Посередине стоит маленький – слишком маленький для этого протяженного помещения – деревянный стол. Стулья к нему придвинуты так, что их спинки упираются в столешницу.
Единственный звук – прерывистое дыхание Карсона.
Он тянется к выключателю на стене справа от себя.
Щелк – свет гаснет.
В тот же миг с верхнего этажа доносится топот, достаточно громкий, чтобы Карсон затравленно задрал голову к потолку.
Он смотрит наверх, а шаги и глухие удары продолжаются, нарастают и странно множатся, как будто целая толпа людей в панике носится по второму этажу.
Сердитые вопли отца переходят в захлебывающиеся вопли.
Безошибочно угадывается последний звук: чье-то тело с глухим полустуком-полушлепком падает на пол.
Теперь пол наверху скрипит под тяжестью шагов кого-то одного. Вскоре эта странная поступь достигает лестницы.
Затем наступает тишина, нарушаемая прерывистым сопением Карсона.
Из столовой вглубь дома ведет арочный проем. За ним – в нескольких футах впереди – виднеется простая белая стена. С левой стороны на порог арки ниспадает тусклый свет.
Карсон смотрит через столовую – в проем и вглубь дома, – ожидая, что кто-то вот-вот появится там, впереди.
Он ждет; вместе с ним – и мы.
Карсон не убегает. Дело не в том, что он принимает типичное неверное решение, которое всегда принимают жертвы фильмов ужасов. Он отнюдь не заблудился в этом лабиринте. Он знает выход, но не хочет идти туда, потому что выхода все равно нет. Мы и сами поймем это к концу сцены.
Как и нам, Карсону нужно увидеть, что может появиться на пороге арки. Встретиться с неизбежным лицом к лицу.
Ожидание – сущая мука. Каждая секунда – это вызов. Когда же в проеме в дальнем конце столовой появится Глист?
Может, в эту секунду?
Или в следующую?
Или СЕЙЧАС?
Мы предвкушаем. Предвкушение – это первая ступень ужаса в этой переходной сцене ожидания.
Внутри мы напряжены, и нам нужна разрядка. Это же фильм ужасов, а у жанра ужасов есть правила, не так ли? Нам нужно исполнение обещания, подтверждение; даже если мы думаем, что знаем, что увидим, нам все равно нужно это увидеть.
Кто-то в такие моменты прикрывает глаза, смотрит сквозь пальцы. Кто-то напрягается, вжимается в спинку кресла. Кто-то предпочитает отвлечься на беззаботные мысли, потому что не может справиться с тем, что вот-вот увидит. Кто-то, конечно же, бравирует – смеется и ведет себя так, будто что-то подобное видел тысячу раз.
Мы ждем появления Глиста уже двадцать секунд.
Картинка на экране практически статична: темная столовая, арочный проем, украшенный лепниной, и в этой рамке – все та же простая оштукатуренная стена и тусклый свет, идущий от какого-то источника вне поля зрения.
Дыхание Карсона замедляется и приходит в норму.
Мы начинаем задаваться вопросом, не упускаем ли чего-нибудь из виду, и вместо того, чтобы смотреть на арку, пристально вглядываемся в темные углы комнаты; ищем кого-то или что-то вдоль стен, за обеденным столом и даже на потолке. Что-то, должно быть, прячется там, ухмыляется в темноте, наблюдает за нами без нашего ведома, и нам снова становится страшно, по-настоящему страшно. Но мы не видим ничего, кроме огромной комнаты и пустой арки.
Мы гадаем, что произойдет в первую очередь: нам все же покажут Глиста, появляющегося в арке, или кто-нибудь из зрителей сморозит что-нибудь остроумное во всеуслышание? У кого окажется меньше очков в этой игре «на слабачка»? Пока что из зала не раздается ни единого возгласа – но это пока. Потом, конечно, кто-нибудь хихикнет, разрядки напряжения ради. По залу гуляет тихий ропот. И вот один парень кричит из недр зала: «Бу-у-у!» Кто-то удивленно ахает, большинство – смеется. Большинство, но не все. Кто-то все еще глядит на статичный кадр, понимая, что что-то происходит уже не просто на экране, а в зрительном зале.
Мы по-прежнему смотрим в арку, венчающую купающуюся в полумраке комнату. Это просто кадр из фильма ужасов. Один из миллиона кадров в одном из тысячи подобных фильмов.
Мы смотрим и ждем целую минуту, и по меркам кинематографа это уже грех. Целая вечность прошла – и?..
Кто-то, конечно, начнет злиться. Что это за артхаусная претенциозная чушь? Все говорят, что фильм хреновый, так дайте нам этой самой хреновости. Мы хотим крови, кишок и сисек, а их пока почти не было. Да, сцена с пыткой Глиста была недурная и все такое, но теперь Глист – монстр, или маньяк, или еще какая-нибудь хрень, а значит, настало время для резни. Убейте уже этого сосунка Карсона. Расхерачьте в кашу!
Кто-то, вполне возможно, задается резонным вопросом: а не «затупил» ли кинопроектор на этом кадре? Мы изучаем это изображение на экране, пытаясь определить, движется ли оно. Может, нужно постучаться в будку киномеханика? Кто-то из нас хоть на одном показе так делал?
Кого-то уже тянет в туалет – возможно, уже давно, – и кто-то все-таки встанет и пойдет вдоль ряда, переступая через протянутые ноги и извиняясь; пойдет вопреки тому, что друзья скажут: «Да ладно тебе, потерпи, ты же самое интересное пропустишь». Но что тут интересного, в самом-то деле? Вы серьезно, друзья, или прикалываетесь? Нельзя же так долго терпеть, вредно это. Да и всего на минутку… И кто-то уже бежит по проходу со всех ног – будто статичный кадр преследует его, подстегивает.
(Ладно, кого мы обманываем? Если кто-нибудь и посмотрит этот фильм, то, скорее всего, не в кинотеатре, а дома на кассете. У любого видеокассетного плеера есть, будь она неладна, кнопка перемотки – из-за нее вся магия разрушится, если зритель потеряет терпение. С другой стороны, есть ведь категория зрителей, которым важно, чтобы фильм производил именно тот эффект, какой задумали его создатели? Разве же такой полный пиетета к искусству синемаголик дозволит себе промотать затянувшуюся сцену вперед и испортить тщательно выверенный эффект, столь грандиозно, серьезно и амбициозно спланированный скример?)
Меж тем мы ждем уже долгих две минуты.
Зал к этому моменту может начать швырять в экран попкорн, кричать «ФУ-У-У» и получать грозное «ш-ш-ш» от зрителей постарше и поцивилизованнее. Кто-то может просто уйти. Для кого-то уход – это манифест, защитный прием, выражение праведного гнева потребителя, оправдание, чтобы отказаться от зрелища, задурившего голову. Уйдет один – и за ним тут же непременно последует кто-то другой, потому что есть люди такого склада, что всегда следуют за уходящими, даже если сами искренне хотят досмотреть сцену.
Кто-то заводит разговор, перешучивается с друзьями, сам пытается отыграть роль отсутствующей пугалки – ледяными после стакана с колой руками хватает друга или подругу за шею и в ответ слышит либо смех, либо раздраженное «Эй, да брось»; возможно, удостаивается тумака. Но как только эта возня уляжется и внимание вернется к экрану – окажется, что статичный кадр все еще там, будто ждет, когда мы уже разберемся со всеми отвлекающими делами. Без звука мы все еще осознаем силу, сокрытую в изображении, и свой страх перед ним. Кто-то уже ноет: «Да они серьезно, что ли?», – но недовольная интонация призвана скрыть удивление и оторопь. Пребывая в замешательстве, иные зрители правомерно злятся на столь вопиющее нарушение правил кинематографа: жизнь ведь и сама по себе сложная штука, так почему бы не снять прямолинейный и простой фильм, без фиги в кармане, никого не вводя в заблуждение своими новаторскими правилами игры? Кто-то испытывает настоящий, неподдельный ужас – и очень рад, что не смотрит это странное дерьмо в одиночестве. Кто-то заявляет, что тупее фильма попросту не видел, а кто-то – что это лучшая фигня со времен «Прибытия поезда».