Примерно в середине съемок сцены схватки кто-то – может быть, Дэн, я не помню – спросил, достаточно ли у нас отснятого материала. Вопрос ничуть не риторический – но он был задан так, будто сам по себе служил и ответом.
– Мне нужно столько дублей, – заявила Валентина, указывая на меня и на Клео, – сколько они смогут выдать. – Забавное слово «смогут» – звучит так, будто у нас есть выбор, будто есть какое-то стоп-слово. – Очевидно, лезвие выглядит очень беззубо, когда им не размахивают – или когда камера прямо на него направлена, – добавила она. Если бы мы не знали Валентину получше, впору было подумать, что она в пассивно-агрессивной манере просит нас вернуть этот убойный элемент на место. Но я не думаю, что ей хотелось чего-то столь радикального. Перво-наперво, у Валентины не было никаких проблем с тем, чтобы прямо заявлять о том, чего ей хочется и что, по ее мнению, скажется на окончательном монтаже фильма лучше всего. Хотя я готов допустить, что она говорила от имени фильма, или сам чертов фильм говорил через нее, сообщая о своих желаниях и требованиях. Для тех, кто никогда не работал над крупным совместным проектом, мои слова прозвучат той еще чушью. Но масштабные, алчные потребности такого проекта порой перевешивают любую заботу о том, что может быть лучше для отдельно взятых участников, поверьте мне. Ничего в этом неправдоподобного нет. Вспомните такие явления, как патриотизм или организованная религия. Или капитализм с его лозунгом: «Корпорации – это тоже люди».
Валентина добавила:
– Мне нужно как можно больше дублей, потому что так у меня будет больше шансов склеить из них что-то мало-мальски правдоподобное.
Перед следующим дублем (или это был тот, что после следующего? Да, я сбился в итоге со счета) Клео положила бензопилу на стол и развела руками. Она шепотом спросила, как у меня дела.
Я сделал в ответ неопределенный жест: мол, так себе.
– У меня сейчас руки отвалятся, – пожаловалась она в ответ.
Наконец, оказавшись в безвыходном положении, Клео и Глист отступили друг от друга, вернувшись в круг – с символом на полу в центре между ними.
Клео явно устала: она сутулится, тяжело дышит, ей определенно трудно держать рычащую бензопилу высоко.
Глист стоит неподвижно, как статуя. Его руки безвольно опущены вдоль тела.
Клео внезапно бросается вперед и поднимает бензопилу над головой.
Атака застает Глиста врасплох. Он не уклоняется и не отступает. Все, что он может сделать, – выпростать обе руки и схватить Клео за запястья, отведя оружие в сторону от себя, лезвием в потолок. Бензопила теперь – это некий фэнтезийный меч с именем; и меч этот может обрушиться на голову любого из них… на голову любого из нас.
Пила не встает на чью-либо сторону. Она непривередлива и неразборчива.
Клео издает новый вопль – вопль отчаянной адской фурии на одном из множества известных этой вселенной полей боя, – и рокочущая пила опускается все ближе к голове Глиста. Ничего нельзя прочесть по застывшему выражению его лица в маске горгульи – но что-то есть в его почти застенчивом или смущенном наклоне головы вперед.
Впору подумать, что он и не против победы Клео. Но, по сути, неважно, за нее он или против себя. Мало кто задумывается об ужасе, насылаемом этим упрямым монстром, но кто-то почти наверняка злится на Глиста за то, что он проявляет слабость; за то, что он не является суровой природной силой, за какую мы всегда готовы принять зло. Кто-то, пожалуй, задумается о том, что превращение Глиста в такое кошмарное чудовище – не роковая случайность и не сознательный выбор, а нечто посередине.
Когда жужжащее лезвие почти касается головы Глиста, он убирает одну руку с плеч Клео – и бьет ее тыльной стороной ладони в правое плечо.
Клео падает влево и роняет бензопилу. Оружие скользит по полу и врезается в стену под классной доской.
Очки слетают с лица девушки.
Двигатель бензопилы глохнет.
Тишина в комнате будто становится новым персонажем.
И тогда Глист сам берется за бензопилу.
Клео приседает на корточки – как бегунья на стартовой позиции.
Мы все знаем, что убийца в маске – монстр – никогда не говорит. Но кто-то из нас хотел бы, чтобы монстр все же молвил свое веское слово. Кому-то хотелось бы, чтобы он сказал: «Мне жаль», – повторяя реплику Клео, когда она впервые пустила в ход пилу. Кто-то просто гадает: а что именно этакое чудовище могло бы сейчас произнести?
Какое-то время они остаются на своих местах: Глист с бензопилой в руках и Клео, готовая к прыжку.
Лицо Клео без очков превратилось в другую маску – или, может, ее наконец разоблачили? Монстры могут раскрыть, кто мы такие на самом деле.
Глист дергает шнур и возвращает бензопилу к жизни. Он поднимает ее на головокружительную высоту над головой. Он не издевается над Клео, повторяя, подобно обезьяне, ее недавнюю позу, – нет; так он отдает ей дань уважения.
Клео бросается вперед, становится размытым пятном, и, возможно, на мгновение на ее лице мы видим оскал.
Помните, оскал – это совсем другой вид улыбки.
Настала очередь Клео схватить Глиста за руки и поднять бензопилу в воздух между ними.
Двигаясь по инерции, Клео вытесняет и себя, и своего врага из начертанного на полу символа, и они оба движутся по направлению к учительскому столу.
Глист, неотвратимый, как сила притяжения, отталкивает Клео.
Кроссовки Клео скользят по покоробленному линолеуму, покуда она не упирается лодыжкой в стол.
Глист усиливает натиск; он склоняет Клео назад – и она оказывается распластанной на спине, прижатой к столу.
Учительский стол – это жертвенный алтарь. Так оно было всегда.
Залитые потусторонним светом, руки Клео и Глиста по-прежнему крепко держатся за бензопилу.
Решение снова прикрепить цепь к пиле для кульминации сцены убийства было принято неделей ранее – и без моего участия. Не говорю, что однозначно проголосовал бы против, но мне нравится думать, что поступил бы именно так. Условились, что, если после того, как я наглядно потренируюсь в съемках с манекеном вместо Клео, затея не покажется последней безопасной, мы от нее (от затеи, само собой, не от Клео) откажемся.
Сцена эта была вдохновлена той самой схваткой на кухне из «Техасской резни бензопилой» – оригинальной, 1974 года выпуска. Клео души не чаяла в этом фильме. Камера должна была располагаться позади меня и немного ниже уровня стола, чтобы зритель мог видеть часть тела Клео, но не ее голову и лицо. Мое тело скрывало бы то, что не удавалось скрыть с помощью ракурса съемки.
Марк и Дэн прикрутили к столу стальную пластину высотой почти в фут. Она должна была служить Клео своеобразной защитной маской для лица. С другой стороны к пластине крепился деревянный брусок толщиной в шесть дюймов и длиной около фута. Клео должна была улечься на стол так, чтобы правая сторона ее головы находилась в нескольких дюймах от пластины. Кроме того, она должна была надеть сварочные очки для защиты от летящих опилок и искр. Камера не «цепляла» в кадр пластину, так что я просто наклонялся над ее телом и пропиливал древесину с другой стороны «защитного экрана». Но зрителю должно было показаться, что я режу именно Клео; этот эффект усиливался из-за изменения угла наклона бензопилы по мере того, как она вгрызалась в древесину.
Прикрепленный брус был длиннее, чем необходимо для съемки, поэтому я смог сделать несколько тренировочных распилов. До той ночи я всего один раз в жизни пользовался бензопилой. Я расскажу эту историю, потому что она короткая (и заодно отсрочит повествование об остальном).
Когда мне было четырнадцать, зимний северо-восточный ветер повалил почти засохшую сосну на нашем заднем дворе. У нас не имелось бензопилы, поэтому отец одолжил ее у парня, с которым работал на заводе. Папа сказал мне, что того парня звали Левша. Я спросил, почему его назвали Левшой. Папа поднял бензопилу и выразительно поиграл бровями. Я подумал, что это забавная шутка, а мама сразу напряглась. Учитывая, что прозвище отца звучало как «Упс» – из-за его склонности ронять предметы, ударяться о них и сшибать, – у матери, держу пари, случился мини-инфаркт, когда родич с оптимизмом принялся за дело. Мы с ней стояли у заднего крыльца, примерно в двадцати футах от дерева, и она не подпускала меня ближе. На маме было зимнее пальто поверх пижамы, и она выкурила полпачки сигарет. Мне тогда жутко повезло: ей приспичило в туалет, и она вернулась в дом. Я в ту же секунду бросился к папе и стал на все лады умолять его и мне дать попробовать попилить. Снег вокруг сосны был весь испещрен темными следами от разлетевшихся щепок и коричневыми пятнами от выхлопных газов бензопилы. Я просунул свои худые руки в слишком большие и теплые отцовские рабочие перчатки и поднял пашущую на холостом ходу пилу. Я чувствовал, что она тяжелее меня, тощего молокососа, каким я в ту пору был. Папа встал у меня за спиной и запустил механизм. Мои руки дрожали, мощность была слишком велика, но я хихикал, радуясь бодрящему осознанию того, что что-то может пойти не так. Будучи в плену у пилы (помните, в сценарии Клео описывала ее как живую), я слепо повиновался ее мощи и вгрызся лезвием в толстый ствол – слишком поспешно и под неудачным углом. Как только лезвие вошло в контакт, пила отскочила назад, как будто дерево выплюнуло пилу и меня заодно. Я бы, наверное, упал, если бы папа не стоял у меня за спиной. Смахивая слезы ужаса, он направил меня к тонкой ветке, чтобы я мог успешно срезать ее. И я это сделал.
Пила у нас на съемочной площадке оказалась поменьше той, одолженной папе Левшой. Да и я с тех пор прибавил в габаритах. Костюмные «варежки» сидели на мне лучше, чем рабочие перчатки отца. Я вполне мог сам справиться с предохранителем и натяжным шнуром, несмотря на резиновые когти на кончиках пальцев. Я лучше знал, как использовать свой вес и куда направить удар, чтобы не было отдачи (или чтобы как минимум уменьшить ее риски). Одна беда – зрение. Из-за ограниченного маской обзора приходилось держать голову определенным образом, чтобы полностью видеть то, что я пилю. Я не стал распространяться о проблемах со зрением, потому что… ну, не знаю. Не то чтобы я боялся разочаровать всех больше, чем причинить боль Клео. Честно говоря, я не верил, что она может получить травму, когда ту стальную пластину – защитный экран – у меня на глазах прикрутили в нужное место. Как и все прочие в съемочной команде – люди в возрасте от двадцати до тридцати пяти лет, – я верил, что мы бессмертны. Несмотря на то что мы снимали фильм с уймой смертей.