Я не знаю, чего ждал от перезагрузки. Надо полагать, чувства удовлетворения от того, что помог наконец воплотить в жизнь замысел Валентины и Клео – после тридцати лет бедствий, трагедий, жертвоприношений, разочарований, боли и какой-то глупой, упрямой, токсичной надежды, проросшей в трещинах моего сердца, как те ростки травы, что пробивают себе дорогу сквозь тротуар. Черт, после тридцати-то гребаных лет я ожидал эмоционального катарсиса, апофеоза! Чего-то вроде осмысления жизни, понимаете. Я совсем не ожидал скуки, цинизма и тщеславия (по большей части – моего собственного, увы-увы). Не ожидал долгих, пустых часов в одиночестве в буфете; блуждания по съемочной площадке, как второсортный Призрак Оперы. Возможно, еще есть шанс на апофеоз.
Вся соль в том, что не очень-то я и нужен ей, этой перезагрузке. Меня в ней почти что нет. Рано или поздно вы сами увидите.
Повод поговорить о растрачиваемых попусту ресурсах…
Марли обещала мне много всего, но по факту мое экранное время можно без ущерба вырезать из фильма. Такова печальная правда. Не думаю, что вина за это лежит на ней одной. Не думаю, что она лгала мне в глаза, распинаясь о том, как сильно хотела бы видеть меня в этом проекте. Не окажется ли шутка «Не волнуйся, тебе всегда найдется местечко в Голливуде» слишком дешевой, слишком легкой для исполнения?
Возможно, когда высокие идеи и идеалы, а также сценарий встретились с реалиями съемок, бюджетом, рынком и пожеланиями студии, пришлось пойти на коррективы. Я – лишь винтик, в конце концов. С винтиком могут обойтись по-всякому.
Может быть, все дело в моем телосложении. Новый Глист как минимум на два дюйма ниже меня. К тому же возраст берет свое: несмотря на мою безрассудно жесткую диету, я все еще, вероятно, перевешиваю его фунтов на двадцать-тридцать. Хотя вряд ли у меня есть лишний вес, коим я мог бы ради съемок пожертвовать. Тут разве что руку отрубить. Раз так – то и нет для меня особого смысла видеться с преемником так часто, как планировалось вначале.
Возможно, Марли и продюсерам не нравится, что я настаиваю на ношении оригинальной маски, а не их дорогостоящей дизайнерской. Я всем пообещал, что со мной будет просто работать, но, наверное, со мной и впрямь немного сложно. Признаю. Но это же не значит, что я придираюсь к размеру трейлера (у меня нет личного трейлера, да и не сдался он мне) или к шрифту, которым выведено имя моего персонажа на спинке съемочного стула. Я просто спокойно объяснил свою позицию касательно оригинальной маски и того, как она поможет мне помочь фильму. Дело не в том, что новая маска выглядит плохо или как-то не так спроектирована. Нет-нет, не в этом. Новая маска – высший класс, она удобна, достоверна и способна пройти грань между тем, чтобы быть маской и выглядеть как живое существо. И вам она понравится, когда увидите ее на экране. Но когда я ее надеваю, она не работает. В новой маске нет души оригинала. Я не могу быть собой в новой маске.
Возможно, после того, как гримеры обнаружили чешуйки на моем торсе и шероховатую пластину на кончике мизинца, слухи о постигших меня «телесных метаморфозах» (за неимением лучшего определения) просочились куда-то – и напугали тех, кто принимал решение о создании перезагрузки, побудив тех «уменьшить бремя» моих «экранных обязанностей» (тут я цитирую слова, подслушанные в разговоре с одним из продюсеров, прямо). Что ж, я ничего не могу поделать с тем, кем стал. Я такой, какой есть, я должен быть самим собой, бла-бла-бла.
Пока что единственная сцена, где я снялся, – это сцена смерти Карсона. Важная, согласен.
Декорации дома Карсона (во всяком случае, первый этаж) были построены на территории студии. После того как Марли обрисовала процесс постановки, потолковала с оператором о съемке и дала мне все необходимые указания, она скрылась в соседней комнате – там стоял компьютер, собирающий картинку сразу со всех камер. Она предпочитала наблюдать за действием на экране, ведь так сразу понятно, что увидит в конечном счете зритель. На площадке раздался звонок, призывающий к тишине, и Марли крикнула: «Мотор». Я выждал пару-тройку лишних секунд, чтобы в миниатюре воспроизвести напряженную и долгую сценарную завязку. Я шагнул в дверной проем, явив свой затененный силуэт студийной пустоши. Угрожающей походкой прошел через столовую к Карсону. В конце дубля Карсон из-за камеры улыбнулся мне и сказал, что я был великолепен: «Такой страшный, что не передать». Он что, забыл, что я, вообще-то, собираюсь его убить по сюжету?
Марли сняла эту сцену еще четыре раза. Пять дублей. Я провел целое утро в гримерном кресле ради пяти паршивых дублей. То есть, господи, я просто разогревался, вживаясь в образ Глиста. Пять дублей – отличная метафора для всего этого «ремейка». В последнем дубле я шел задом наперед от Карсона к дальнему проходу. Такой прием часто используют в ужастиках: актер ступает задом наперед, а затем запись прокручивают задом наперед, таким образом добиваясь эффекта «жуткой неестественной походки». Как бесстрастный профессионал, я, конечно, сделал дубль, но сердце мое не лежало к этому. Глист ведь не был призраком. Он был реальным существом – так с чего бы ему двигаться как-то странно? Глист не бесплотен; он не инопланетянин и не какая-нибудь там фея; он – суровая, безжалостная, неизбежно-реальная угроза с немигающим взглядом. Эх, да что они понимают! Почти наверняка в итоге заменят меня на компьютерную графику. Они ведь нарисовали в сцене убийства Карсона то, как Глист отхватывает от бедолаги огромный кусок. Спасибо им за старания, конечно, но следить за созданием спецэффекта в режиме реального времени оказалось выше моих сил. Мне не верится, что на пленке все будет выглядеть по-настоящему, без фальши. Но все на съемочной площадке, насколько я мог судить, остались довольны тем, что накропали.
Так или иначе, Марли согласилась на мою просьбу, и для той сцены я надел ту самую маску. Оригинальную, не новодел. Когда будете смотреть фильм, вы не уловите разницы из-за освещения (если меня, конечно, не заменят целиком на графику) – но, уверен, кое-что будет заметно.
Кое-что вы прочувствуете только нутром.
Я собираюсь добровольно принять участие в еще одной сцене – съемка как раз на сегодня запланирована. Сегодня они снимают сцену смерти Клео.
Я прибыл на основную площадку загодя. Планировались натурные съемки еще в одном месте, но их львиную долю уже провела вторая группа. Сегодня я нахожусь в начальной школе, расположенной к северу от Лос-Анджелеса, недалеко от Бейкерсфилда. Благодаря очень спорному решению о пересмотре бюджета на участке, прилегающем к старинному пятидесятилетнему зданию, возвели еще один учебный корпус – блестящий, новехонький. Город снесет старую школу, как только закончатся съемки, и использует ее территорию для озеленения новой школы и детской площадки. Спасибо и на том, что нам не придется беспокоиться об уборке помещения по окончании съемок, о наведении порядка, возвращении всего на свои места.
Когда я говорю, что прибыл на съемочную площадку загодя, то имею в виду, что не ушел вместе со всеми остальными. Я был здесь вчера и после съемок остался ночевать в трейлере нового Глиста. Справиться с запертой дверью для меня оказалось весьма просто.
Трейлер довольно большой. Там есть кухонный уголок и мини-гостиная с настенным плоскоэкранным телевизором (игровая приставка – в комплекте). Между передней и задней частями трейлер сужается, образуя прихожую; на одной ее стороне – шкафчики, на другой – ванная. Спальня находится в задней части. Кровать – раскладная, с матрасом невиданной и необъяснимой лично для меня толщины.
Кровать оказалась в самый раз. Не то чтобы я много спал. Простыни не испортил в любом случае: я лежал поверх них в маске, нижнем белье, в броне из всяческих покровов и чешуек. Мне не было ни холодно, ни тепло. Кожа у меня чесалась, но несильно, поэтому я не стал ее трогать. Кроме того, ногти у меня отросли слишком длинные и острые.
Утро наступило и прошло, и вот уже полдень, и снаружи доносятся звуки, которые ни с чем не спутать, – людская возня. Съемки скоро будут в самом разгаре. Я заполз под кровать. Несмотря на возраст, на расшатанные суставы и сухожилия, я все еще способен сделаться достаточно маленьким, чтобы вписаться в темное подкроватье.
Точно по расписанию в трейлер заходит новый Глист. При нем бутылка с водой. Он не напевает, не насвистывает и не читает вслух – не то чтобы у него были какие-то реплики, – не включает музыку на своем телефоне, даже когда один. Единственными звуками являются скрип стула, на который он садится, и перелистывание страниц сценария. Я восхищаюсь тем, что этому парню не нужно заполнять пустоту шумом, и это заставляет меня задуматься. Может быть, ему еще можно показать, как надо… может, он способен научиться.
В конце концов он заходит в спальню, направляясь ко мне. Господи, парень выглядит так, будто ему тринадцать лет, будто он еще ни разу не брился, но при определенном освещении и с определенным наклоном головы он и впрямь удивительно похож на меня в юности. Из-под оранжевых шорт торчат ноги-спагетти, а на узкой груди болтается простая белая футболка. Неужели он все это время носил белые футболки, мои белые футболки, а я этого даже не замечал? Или это – особый наряд для сегодняшнего дня? Знает ли этот парень, что я ношу только белые футболки, что это – часть моей униформы после съемок? Не хочу показаться эгоистом, но, учитывая его особое внимание к деталям, внимание к моему оригинальному подходу к персонажу, он должен это знать. Не потребуется много времени, чтобы найти в Интернете обсуждения того, почему я ношу только белую футболку на мероприятиях и что это значит. Парень носит ее в честь меня – или узурпирует ее, метафорически перевоплощаясь в моего персонажа? Или это просто совпадение? Проблема в том, что, когда по глупости думаешь, будто что-то имеет смысл, начинаешь тут же искать смысл вообще во всем. Во всех недавних интервью, когда меня раз за разом спрашивали, что делает фильм ужасов по-настоящему страшным, я не раз и не два сказал следующее: страшно, когда в фильме, напичканном до отказа символами и знамениями, все сводится к нулю, к ужасу перед пустотой. Большинство зрителей просто не могут это вынести. Но я их не виню.