В любом случае я решил, что белая футболка мне льстит, но в конечном счете причина, по которой парень ее надел, не имеет значения. Это не изменит того, что произойдет.
Он забирается на кровать и садится, скрестив ноги. Я могу сказать, что он сидит, по тому, как распределяется вес тела на матрасе надо мной. Парень делает глубокие дыхательные упражнения, а я подстраиваю свое дыхание под его. Подстраиваюсь под него идеально.
Раздается стук в дверь трейлера – и его окликают по имени. Я не запомнил, как его зовут, и именно так хочу почтить его память.
Он уходит, направляясь к гримерному креслу. Он вернется примерно через два с половиной часа. У меня еще полно времени, чтобы приступить к работе.
Я вылезаю из-под кровати и выхожу в тесный мини-коридорчик, в узкое пространство между двумя большими помещениями трейлера. Я размещаю маленькие камеры в странных, неожиданных местах: на потолочной панели, в углу комнаты, под подоконником, – чтобы те могли записывать резкие кадры от первого лица, способные отвлечь вас от просмотра фильма или, напротив, дать вашему рептильному мозгу понять, что вы смотрите фильм, и заставить вас бояться того, что вы увидите дальше, и того, как вы это увидите.
Я нащупываю на одном из моих ребер участок кожи без пятен и чешуек. На конце моего мизинца – того самого бугристого обрубка; того, что за ночь отрос, – ноготь особенно острый. Все мои пальцы оканчиваются такими «бритвами», но та, что на кончике мизинца, – острейшая. Я слегка надрезаю кожу на левом боку, пускаю немного крови. С ее помощью рисую на полу трейлера символ из фильма – тот, что означает все, но не значит, по сути, ничего. Я не художник – но, благо, попрактиковался загодя. Закончив, я стою, широко разведя ноги, над символом и жду. Жду финала, который решил переписать.
Как обычно, новый Глист возвращается в трейлер в образе. Для него кто-то придерживает дверь. Он с трудом пробирается внутрь, и тот, кто держит дверь, сообщает: «Десять минут». Но парень не обращает внимания на временные рамки, демонстрируя мудрость не по годам. Он уже вошел в образ.
Дверь трейлера закрывается, и новый Глист не видит меня в маленьком коридоре, потому что я пока этого не хочу. Он не увидит символ, если я не решу показать ему. Я на мгновение представляю, как прижимаю к мандале на полу его отрезанную голову, как его веки затрепещут в последний раз.
Интересно, захочет ли новый Глист вернуться в кровать и продолжить дыхательные упражнения? Или останется в передней части трейлера и будет смотреть по сторонам… или будет стоять тихо и неподвижно, как тотем, которым он хочет стать?
Он тянется к чему-то на столе, и это оказывается пульт от телевизора. Парень неловко нажимает на кнопки. Экран загорается, там идет прямая трансляция какой-то смазливой геймерши.
Неожиданный призыв к действию – но тем не менее призыв.
Я выхожу из коридора, полностью вызрев. Моя кожа теперь полностью покрыта чешуйками. Маски больше нет. Маска – это я.
Я разворачиваю лже-Глиста так, чтобы он мог меня видеть, хватаю за шею, сжимаю и резко отрываю от пола. Он дрыгает ногами, пока не теряет сознание или не умирает. Я не уверен, что именно с ним случилось. Последнее было бы куда милосерднее. Я кладу его на стол в гостиной. Он всего лишь молодой парень, ребенок в костюме из пористой резины и латекса. Как он вообще может кого-то напугать?
Я пробую свои новые острые когти: делаю надрезы и долблю борозды, ворошу покровы и разгребаю слои, пока не нахожу его кровь. Лже-Глист шевелится, стонет, и я снова обхватываю его за горло, чтобы заставить замолчать. Помня о том, что часики тикают (черт возьми, я не могу передать словами, как сильно ненавижу кинематографистов, использующих фразу «часы тикают», говоря о временно́м скачке в сюжете, даже когда время действия – Рим эры Калигулы и ничто, мать его, тикать не могло), я вынужден немного поторопить события. Я сжимаю горло лже-Глиста так сильно, что могу вмиг раздавить маленькую картонную коробочку в его гортани. Сейчас он не может ни к кому воззвать. Он издает какие-то сдавленные звуки – но болтовня стримерши на экране их напрочь перекрывает.
Я хватаю лже-Глиста за плечо и придаю его телу сидячее положение. Его голова безвольно болтается на шее. Он замахивается на меня слабеющими руками, и его резиновые когти не идут ни в какое сравнение с моей настоящей броней.
Мой рот сам собою дергается. Он ищет повода раскрыться. Я перехожу в атаку, впиваюсь лже-Глисту в горло. Первые укусы – маленькие, незначительные, крысиные. Я прогрызаю латекс. На вкус – мучнистая синтетика, и уже жуть как хочется добраться до кожи и крови, и я работаю зубами так быстро, что аж прикусываю свой язык… но не останавливаюсь. Я кусаю – и впиваюсь зубами в резину другого рода: в вены и связки, в твердые, как яблоко, хрящи. Последний вздох лже-Глиста со свистом вырывается через новую дырку, которую я проделал, в мое собственное горло, и я вбираю его без остатка. Это восхитительно теплое дыхание заставляет слюнные железы истекать свежим соком – смазывать мои пробудившиеся от дремоты древние механизмы: зубы удлиняются, линия десен отступает, обнажая еще больше зубов, челюстные кости хрустят и выходят из-под контроля. И если я испытываю боль, то это боль другого рода. Она обостряет мои внимание и решимость, и у меня изо рта течет слюна. Рот разжимается, расширяется, охватывая шею, ключицу и верхнюю часть спины лже-Глиста, и набивается мясом до отказа, и только тогда я кусаю, и мои зубы щелкают, снова сходясь вместе.
Я ничего так не хочу, как задержаться и покончить с ним, но сначала я должен покончить кое с чем другим. Несу то, что осталось от тела лже-Глиста, в спальню и запихиваю объедки под кровать.
Скользкая от крови кожа становится глиной под моими руками и языком. Я придаю себе форму и преображаюсь, чтобы выглядеть как новый Глист – хотя бы в той мере, чтобы никто не заметил разницы. Ну, скорее всего, кто-нибудь что-нибудь почувствует. Уловит нутром – и будет держаться в сторонке, глядя на меня исподлобья. Все будут бояться меня – бояться того, что я сделал и кто я такой, не зная, кто я такой… но они ничего не скажут. Ведь всегда можно рассчитывать на то, что у людей не хватит смелости что-либо сказать.
Даже если кто-то узнает во мне меня, а не нового Глиста, не думаю, что это будет иметь значение. Я смогу всех убедить в том, что фильм нужно доснять.
Монстры могут быть очень убедительными.
Я заканчиваю подготовку к съемкам, вылизывая себя и стол от крови. Пока что на съемочную площадку меня не зовут. Я управился со всем раньше срока. С моей стороны, полагаю, весьма тактично не тормозить процесс съемки.
Мы снимем сцену с бензопилой. На ней, по-моему, оригинальный фильм и заканчивается. Мне всегда казалось странноватым, что Валентина приводит Глиста домой, в свою спальню, и прячет его под кроватью. Я не думаю, что она или Клео расстроятся, если я немножко изменю концовку в соответствии с духом оригинального фильма – духом саморазрушения.
После сцены с бензопилой я вернусь в трейлер, и вы увидите, как я доедаю лже-Глиста. Думаю, людям будет очень весело разделить со мной этот пир – придать ему метафорическую и психологическую окраску, отметить какие-то загадочные смыслы. Или лучше будет под занавес устроить старое доброе шоу «монстр бесчинствует» – когда пощады не знает никто и ничто? Бойтесь, ибо оно уже на пути в ваш город…
Или после сцены с бензопилой явить зрителям более уточенный, скажем так, постмодернистский финал? Допустим, Марли кричит: «Снято!» – и мы слышим, как со съемочной площадки несутся аплодисменты, овации в честь меня; и пока съемочная группа обменивается обнимашками и дает друг другу «пять», я ускользаю прочь – но камера следует за мной, и еще одна камера следует за камерой, следующей за мной, пока я иду. Я покидаю съемочную площадку, выхожу из здания школы… и скрываюсь в лесу или в водах реки Керн.
Или нет: лучше я буду ходить по улицам, по протянутым в бесконечность улицам – так и буду идти, идти, и камеры будут сопровождать меня в дороге, всюду, покуда я хожу по земле. У фильма в прямом смысле не будет конца. Сидя дома или в кинотеатре, вы получите после титров QR-код или ссылку, чтобы выйти в Интернет – и продолжить смотреть, как я брожу по земле, и, возможно, вы будете смотреть еще десять минут или даже час, и вам наскучит, или вы устанете от этого трюка (но это не трюк) и выключите трансляцию. Но кто-то непременно вернется еще, чтобы увидеть больше, – и будет смотреть с увлечением. А я так и останусь на экране – буду идти, приближаться, отдаляться; участвовать в фильме, который не закончится, покуда не закончится сам этот мир.
В дверь трейлера стучат. Это меня зовут на съемочную площадку.
Я еще не определился с новой концовкой.
Думаю, вам придется посмотреть этот фильм самим, чтобы ее узнать.
Благодарности
Спасибо вам, Лиза, Коул и Эмма, а также друзьям и семье – за поддержку и любовь, несказанно помогающие в деле.
Благодарю Стивена Грэма Джонса за то, что он случайно предложил мне посмотреть видео на «Ютубе», где Уолтер Чоу и Джон Дарниэлл обсуждают «Техасскую резню бензопилой». Благодаря ему я занырнул в кроличью нору – и на самом ее дне меня ждала эта книга. Так что – спасибо еще и вам, Уолтер и Джон.
Спасибо Джону Лэнгану – за то, что он выслушивает мое нытье во время наших еженедельных телефонных созвонов, и за то, что извечно подкидывает мне свежие идеи и тончайшие отсылки к «Симпсонам», которые я сам упустил.
Спасибо вам, Дэвид Слейд, Наташа Керманн, Бреа Грант и Алехандро Браге, за звонки и электронные письма, за неоценимую помощь в проведении исследований, за ответы на мои вопросы о кино и о том, как его снимают.
Спасибо вам, мои бесценные первые читатели: Наташа, Бреа, Алехандро, Джош Уиннинг (непременно прочтите жутковато-веселую книгу этого парня о фильмах ужасов, «Сжигая негативы»), Стивен Барбара и Сидни Бокер.
Спасибо Дженнифер Брель – за дельные правки и за все остальные добрые дела. Большое спасибо также всем сотрудникам издательств «Уильям Морроу» и «Тайтен Букс».