Несколько месяцев я провел в телефонных переговорах с самыми разными режиссерами, обсуждая потенциальную перезагрузку фильма. Они, как правило, задавали об оригинальном фильме одни и те же вопросы: об атмосфере на съемочной площадке и о работе Валентины. Никто из них не спрашивал о… скажем так, последствиях. Никто не спрашивал напрямую о Клео, хотя о сценарии и предлагаемых изменениях говорили. Я никогда не насмехался над их предложениями. Издевательство не входило в мои обязанности номинального помощника продюсера. Я знал, что моя роль в «команде перезагрузки» – проявлять энтузиазм, что бы они ни говорили, и играть роль талисмана, живой реликвии из времени, которого никогда не было. Мне нравится думать, что я исполнил эту роль по-своему.
Мимоходом проявил интерес и один крупный режиссер. Он начал разговор со слов: «Эй, брат, рад наконец познакомиться», – как будто всю жизнь ждал такой возможности. Подобный псевдоголливудский энтузиазм был обычным делом, как и «пошел ты» при рукопожатии. А у этого парня энтузиазм сочетался с безграничным эгоизмом, порожденным неоспоримым талантом, выросшим в колосса в оранжерее богатства и власти. Его самовлюбленность отличалась от той, что была присуща Валентине. Валентина была честнее, так как действовала из отчаяния, из желания бороться и воплотить идеи.
Режиссер подробно описал, что он хочет изменить, в том числе добавил пояснения: как развивается сюжет и почему именно так; как должен преобразиться мой персонаж. Сказал, что за мрачными странностями «Фильма ужасов» скрывается концепция высокого уровня, которая может выстрелить так же, как «динозавры на острове». Мол, она такого масштаба, что другие потенциальные режиссеры не справятся. На протяжении всего разговора он только и говорил: «Это концепция динозавра на острове». Я знал, что он имеет в виду франшизу «Парк Юрского периода» (ненавижу себя за многое, но одним из самых вопиющих преступлений против человечности считаю употребление слова «франшиза» для описания фильмов). Чтобы выяснить, насколько режиссер терпелив и готов работать с людьми, ну и просто подразнить, я сказал, что не видел фильм «Остров динозавров». Положил перед собой ноутбук и сообщил, что рейтинг кассовых сборов семейного приключенческого фильма 2014 года на IMDb составил 3,6/10. Наивно и тщеславно с моей стороны было полагать, что я отпугнул этого человека от нашего проекта, но мне нравится так думать.
Сегодня я первый раз увижу нашего нового режиссера Марли Бутон, она подписала с нами договор. Уроженка Канады, представительница поколения Икс, сняла на гранты три независимых фильма ужасов о сверхъестественном. Последним из них стала экранизация культового романа Элизабет Хэнд, ну того, про оборванца в заброшенном доме. В США фильм вышел в полный прокат. Учитывая сложность материала, фильм стал неожиданным хитом, да еще в период пандемии, когда почти никто не ходил в кино. Это принесло Марли славу. У нее репутация своего рода затворницы: она не любит внимание и не живет в Лос-Анджелесе постоянно.
Марли назначила встречу в своем доме в Лорел-Каньоне, знаменитом пригороде Голливудских холмов. Меня обеспокоила необходимость ехать в этот район. Дороги крутые, узкие, логистика совершенно непонятная, как варикозные вены. Дома стоят друг на друге, как мозаика, в горный ландшафт вписаны так, что поневоле задумываешься об оползнях и землетрясениях. Путь почти постоянно в гору, и движок моей малышки на четыре цилиндра бесконечно ревет. Я боюсь, что все на меня смотрят, все слушают, из-за штор и тонированных стекол втайне судят. После десяти минут насилия над рулем я как могу паркуюсь прямо на дороге и включаю аварийку. Думаю, как лучше повернуть колеса – к обочине или от нее, на таком-то крутом подъеме. Если вдруг пойму, что ошибся, придется исправлять.
Подхожу наконец к дому. Скромное одноэтажное белое бунгало с отштукатуренными стенами и гаражом под террасой. Марли здоровается со мной на крыльце и говорит, что ее напарница Кейт, автор и разработчик видеоигр, сейчас занята в «Зуме», так что нам придется пообщаться на заднем дворе. Следом за ней я обхожу дом, захожу в беседку, огороженную деревьями и кустарниками. Мы садимся за стеклянный столик на четверых. Зонтик раскрыт, хотя сейчас и не нужен: благодаря дому и деревьям в тени весь двор, и здесь как минимум на пять градусов прохладнее, чем перед домом. Мне жарко, как будто это я прошел полпути в гору, а не машина. Я усаживаюсь, а Марли исчезает и возвращается с двумя стаканами воды со льдом. Марли – белая женщина, спортивная, с седеющими каштановыми волосами, собранными в аккуратный боб. На ней черная рубашка, джинсы с высокой талией и шлепанцы.
Начинаем мы со светской беседы. Марли рассказывает мне, что они с напарницей живут в Ванкувере, но снимают дом здесь, как правило, на два-три месяца, в зависимости от расписания и задач. Кейт – астматик, так что качество воздуха для нее критически важно. Тоскливо выслушиваю что-то об индексе качества воздуха и о содержании твердых частиц.
После некоторого молчания Марли спрашивает, чем я занимался, кроме перезагрузки фильма.
– Две недели назад я подписал контракт на написание книги о моем опыте на съемочной площадке и за ее пределами, в том числе о том, что происходит сейчас со съемками перезагрузки и что может произойти потом. Так что считайте, что вы уже в книге. Сначала будет только подкаст, а если получится, то можем и в печать.
– Прошу, будьте ко мне снисходительны. И поздравляю!
– Спасибо. Само собой. Но я, похоже, откусил больше, чем могу прожевать.
– Я уверена, будет здорово, – говорит она. – Не то чтобы я что-то смыслила в написании книг, но… Можно спросить, чем вы занимались до подписания этого контракта? Простите, не хочу говорить как на собеседовании, мне действительно любопытно.
– Ничего стоящего упоминания, – отвечаю я. – Жил, как паразит, за счет чужой доброты. Кстати, о паразитах. Продюсер Джордж сказал, что в прошлую пятницу вы официально подписали договор.
Марли смеется. Громко, коротко, отрывисто. Я вспоминаю смех Клео.
– Я уже начала работать над сценарием, его почти не придется дорабатывать.
Я киваю, хотя вопросов мне никто не задавал. Она продолжает:
– Если серьезно, я планирую просто добавить немного основательности, нарастить соединительную ткань между некоторыми сценами. Там-сям фрагменты и, возможно, сделать подлиннее концовку. Хотя нет, «сделать подлиннее» тут не подходит. Как насчет небольшой ложки дегтя? Например, наложения большего количества текстур? Посмотрим, что я буду чувствовать, когда доберусь до финала. Я ничего не сокращаю, в том числе то, что обычно остается вне сценария. Я солидарна с Валентиной и Клео: актерам этого фильма тоже важно открыть для себя темные уголки сюжета. Думаю, именно в этом иногда и заключается жизнь истории. Режиссеру трудно такое признавать.
Я выражаю согласие и даже не вру.
– Я удивлен, что ваше мнение разделяют финансисты.
– Позвали канадского режиссера, а самим нужен только грант.
Я склоняю голову. Ошеломленный, завороженный, сбитый с толку.
– Простите, я всю неделю перешучивалась так с Кейт. Изначально продюсеры были заинтригованы, скажем так, моим послужным списком в получении грантов в Канаде. Но, как оказалось, студия оплачивает все счета. Они убеждены, что фэндом «Фильма ужасов» покажет себя с лучшей стороны.
– А вы что думаете?
– Мне удалось убедить студию, что фанаты объявятся, но только если мы максимально приблизимся к фильму, который они никогда не видели. Я настояла на использовании оригинального сценария. Как уже сказала, все изменения будут косметическими.
– Интересно и поразительно, честно говоря. Я думал, если фильм когда-нибудь снимут, нужно будет сгладить все неровности и острые углы, а в титрах будут яркое солнце и сияющие глаза.
– Я бы так не сняла.
– Ну это вы сейчас так говорите. Подождем пробных показов, ладно?
– Обсудим, когда придет время.
– Позвольте сыграть адвоката дьявола. – Я поднимаю руки, как бы говоря, что в рукавах ничего не припрятал, у меня и рукавов-то нет. – Вы беспокоитесь, что может получиться как у Гаса Ван Сента в его покадровом, посценном ремейке «Психо»?
– Не совсем. Если бы люди могли увидеть тот фильм, который сняли вы, я бы подошла к перезагрузке по-другому – и не факт, что вообще взялась бы за нее.
– Момент повторить невозможно, особенно потерянный. Правда?
– Речь не идет о воспроизведении конкретного момента. Фильм – любой, даже провальный – это разговор со зрителем, который сам выбирает, куда погрузиться. Этот фильм расскажет правду об эмоциях, которую можно передать только языком кино и ужасов. Если мы все сделаем правильно, фильм и сейчас заговорит с нами так, как это было бы тридцать лет назад. И как это будет через тридцать лет, если кто-то из нас все еще останется здесь, проецируя кино на стены разрушенных зданий.
Пока Марли разглагольствует, я наклоняюсь к ней, становясь таким же серьезным. Ставлю локти на стол и подпираю кулаками подбородок. Она несет претенциозный бред, и мне это нравится. Хочется поверить. Претенциозно – не значит лживо. Я откидываюсь на спинку стула.
– Слишком замысловато для слэшера.
Марли делает глоток воды.
– Продюсер Джордж сказал то же самое.
– Черт, забудьте, что я сказал. Беру свои слова обратно!
– Да уж, лучше возьмите. – Она смеется и теперь сама склоняется ко мне, прижимает ладони к стеклянной столешнице, растопыривает и разминает пальцы, похожие на паучьи лапки. – Если не возражаете, я спрошу. Вам тяжело? Так и должно быть.
Я мог сумничать и притвориться, что не понимаю, о чем это она. Но Марли этого не заслуживает. По крайней мере, пока.
– Не так тяжело, как раньше.
– Вы так думаете. Но что будет, когда вы окажетесь на съемочной площадке?
– Сейчас все это – абстрактная болтовня. Я не знаю, что ответить, пока не окажусь там.
– Если быть до конца честной… – Она делает паузу и ухмыляется.