– Началось.
– Я восхищаюсь и «Фильмом ужасов», и Валентиной Рохас, но мне трудно привыкнуть к работе с вами.
– Понимаю. Правда. Хотя именно вы пригласили меня к себе. Позвольте уж теперь зайти в дом.
– В мой дом вы не заходили.
– Образно говоря.
– Само собой.
– Не знаю, что сказать. Мне тоже трудно с собой работать.
Марли замолкает. Медленно принимает позу сидя, отлипнув наконец от стола. Выглядит практически царственно. Не знаю, что там у нее в голове… Хотя, может, и знаю. Думает, что я ужасный человек и общение со мной может ее запятнать, но создание фильма того стоит. Этот бартер, этот обмен ужасами необходим, чтобы фильм был таким, каким Марли хочет его видеть.
– Когда начнутся съемки, – добавляю я, – обещаю не нависать над вами, ежедневно все комментируя. Как часто я буду появляться на съемочной площадке, зависит от вас.
– Частью моего предложения к студии, – говорит она, – и, скорее всего, они поэтому и согласились в конечном итоге – было ваше участие в съемках.
– Что?!
Мозг взрывается. Тридцати лет как не бывало. Я снова за тем столиком в Провиденсе с Валентиной и Клео, и они снова просят меня стать Глистом. Я не могу сказать нет, не смею отказываться, выбора нет, выбор – это иллюзия. Я так и не встал из-за этого столика, и все, что произошло с тех пор, было сном, который до сих пор не закончился. И самая ужасная мысль: возможно, этот сон не закончится никогда.
– Простите, что обрушила это на вас так, – говорит Марли, – но я хотела рассказать об этом лично, прежде чем мы отдадим контроль продюсерам и менеджерам.
Я моргаю, ерзаю, провожу рукой по волосам и ерошу свою жесткую бороду.
– Ух. Хорошо. Да. Думаю, я понял. Я буду играть отца Карсона, верно? Не уверен, что голос достаточно грубый. Как вы знаете, в первый раз у меня не очень получилось.
– Нет. Вы повторно сыграете свою роль. Хотя бы отчасти.
ИНТ. КЛАСС – ПРОДОЛЖЕНИЕ
Глист вертит головой в маске во все стороны, дергается, как пойманный в ловушку жук, как богомол, свернувшись на стуле калачиком. Мы слышим, как он часто дышит.
Карсон и Валентина приседают перед ним. Они расшнуровывают его кроссовки, снимают их и носки. Затем встают, берут его за руку и осторожно помогают встать из-за парты.
Глист встает, но не в полный рост. Он согнулся в три погибели, но, похоже, готов бежать.
Клео достает из БУМАЖНОГО ПАКЕТА ножницы и протягивает их Карсону.
Карсон медленно берет нижнюю кромку рубашки Глиста и просовывает ткань между раскрытыми лезвиями ножниц, напоминающими клюв. Он делает надрезы, прорезая ткань вверх, до груди Глиста и дальше к шее.
Карсон режет, Валентина срывает рубашку, но непослушный воротник остается, не поддается ножницам.
Глист задирает голову к потолку, подставляя горло и нижние края МАСКИ.
Нижнее лезвие ножниц тупым концом прижимается к тонкой детской шее.
Руки Карсона сжимаются, трясутся от напряжения. Он пытается сомкнуть лезвия, пока наконец не раздается резкий щелчок и ножницы не прокусывают воротник.
Глист прижимает ладонь к шее, подносит к лицу, проверяя, нет ли крови. Он делает так несколько раз, словно не веря в то, что видит.
Ребята указывают на его джинсы и похлопывают по ним.
Он понимает их жесты. Расстегивает джинсы, позволяет им упасть, как занавеске, и выходит из штанин.
Клео собирает одежду и складывает ее в БУМАЖНЫЙ ПАКЕТ.
Карсон прячет ножницы в задний карман.
Валентина отодвигает парту от двери ПОДСОБКИ.
На Глисте остались только МАСКА и поношенные темно-синие трусы-боксеры с ширинкой на пуговицах. Он не знает, куда деть руки. То складывает их перед промежностью, то прижимает к безволосой, покрытой мурашками и прыщами груди. Без одежды он кажется еще худее, почти истощенным. Ребра и ключицы торчат наружу. Острые плечи расслаблены, руки болтаются.
Трое ребят окружают Глиста, кладут руки на его поникшие плечи и осторожно поворачивают лицом к ПОДСОБКЕ.
Он сгорбился в защитной позе. Позвонки выпирают, как у динозавра.
Подростки медленно заталкивают его в ПОДСОБКУ и закрывают дверь. Он все так же стоит лицом к задней стене.
Ребята стоя наблюдают за дверью ПОДСОБКИ.
Они слышат, как руки Глиста шарят, стучат, как дребезжит и медленно поворачивается дверная ручка. Дверь со скрипом приоткрывается примерно на дюйм.
Валентина двумя руками с силой захлопывает дверь.
Они продолжают смотреть. Тянутся мучительные секунды. Дверь остается закрытой.
Спрятав Глиста, ребята выходят из класса.
Мы остаемся в КЛАССЕ, на общем плане – комната и доска.
Валентина и Клео продолжают болтать об учителях до тех пор, пока их голоса не затихают вдали.
КЛЕО (за кадром): Помнишь миссис Хорс?
ВАЛЕНТИНА (за кадром): Конечно!
КЛЕО (за кадром): А мистера Шарпа?
ВАЛЕНТИНА (за кадром): В его раздаточных материалах вечно были закладки и шпаргалки.
КЛЕО (за кадром): Он собирал нашу чертову домашку.
ВАЛЕНТИНА (за кадром): И никогда не возвращал.
Мы продолжаем смотреть на доску в другом конце комнаты, пока не затихают голоса ПОДРОСТКОВ.
Мы пытаемся прочитать надпись на доске, хотим знать то, что узнала Клео. Но кадр не фокусируется, слишком далеко. Мы ничего не видим.
Дверь ПОДСОБКИ с щелчком открывается, но всего на дюйм.
КАМЕРА медленно приближается к двери и щели в ней, будто зная, что нам не терпится заглянуть внутрь.
ПЛАВНЫЙ ПЕРЕХОД
Глава 6. Прошлое: Отель
Я был единственным актером и членом съемочной группы, кто тоскливо отсиживался в отеле «У Говарда Джонсона» на окраине Провиденса. Кто-то ездил на съемки сразу из дома, а другие останавливались в высотном бизнес-отеле класса люкс «Билтмор», который работал уже семьдесят лет. Номера там душили роскошью, но внутри было пыльно, а лампы светили тускло.
Валентина не хотела, чтобы я общался с другими участниками съемок: так вокруг меня создавался ореол загадочности. Как она объяснила, некоторая изоляция тоже поможет сосредоточиться на персонаже и актерской игре.
Накануне первого дня съемок я пять раз перечитал отрывки. Заканчивалось все тем, что ребята собрались у заброшенной начальной школы. Само собой, я не знал, как далеко все зайдет.
Никто не рассказывал мне, как исполнять роль, но представить себя Глистом было легко, и я представил. Я наделил его своим школьным прошлым, перечислил вкратце самые неприятные воспоминания, впечатления, беспорядочные вспышки агрессии (как во всех школах и подростковых сообществах), добавил личные неудачи и стремления, закодированные в ДНК… Эти раны не отболели до сих пор, но, чтобы вспомнить свою бытность подростком и воспроизвести атмосферу безразличия и уныния, пришлось потратить невероятно много усилий. Я верил, что найду Глиста именно там. В бесчисленных часах, которые я проводил в одиночестве перед теликом или молча с семьей, чьи жизненные трудности и социальное положение были далеки и чужды, словно другие галактики. В наушниках «Уокмен», нацепив которые я лежал в постели и слушал музыку, пялясь на пожелтевший потолок. В прыжках с баскетбольным мячом по неровной асфальтовой площадке на заднем дворе (и опять-таки в одиночестве). В то время я мечтал о спортивных достижениях, хотя уже пробовался в команду для новичков, но не прошел отбор и больше не пытался.
Я не думал, что Валентина и Клео рассчитывали на экзистенциальные переживания, на терзающие меня скуку и тоску, но решил, что это на пользу, ведь в первой сцене ребята идут по улице втроем, практически игнорируя моего персонажа. Действуя согласно логике эмоций, я вживусь в роль Глиста настолько, что стану им.
В перерывах между чтением я мерил шагами гостиничный номер. С весьма высокой вероятностью фильм окажется пшиком, совершенно незначительным событием в мире кино и в моей жизни. Но что-то внутри знало: завтрашний день станет судьбоносным. Сколько их у нас бывает? И как часто мы осознаем значимость таких дней до того, как они наступят? Я был в предвкушении и в то же время в ужасе.
Два вечера спустя Клео выдала мне отрывки со сценами в классе, где на Глиста надевают маску и запирают его в подсобке. Я не боялся, что маска будет неудобной или что ее придется носить слишком долго. Внутренности сжимались совсем от другого. От мысли, что я сниму рубашку и штаны перед камерой, у всех на глазах. Раздеться в классе, заброшенном или нет, – один из страшнейших моих кошмаров. И теперь этот кошмар стал явью.
Я позвонил в номер Валентины, но она не ответила. Позвонил Клео. Она трубку подняла, но говорила невнятно и невпопад, будто я разбудил ее с утра пораньше. Прощаться, однако, не торопилась.
– Какие-то вопросы по сценарию? – Она догадалась, зачем я звоню.
– Не совсем. – Я постарался замаскировать неловкость, вызванную требованием разоблачаться на камеру. Да, я сказал «разоблачаться», причем несколько раз, хотя слово это звучало нелепо. Клео, надо отдать ей должное, прекрасно поняла, что стоит за моими словами, и проявила все доступные ей терпение и доброту.
Но при этом она оставалась все той же недосягаемой Клео. Она не была бесчувственной, нет. Ей было не плевать на мои слова. Похоже, Клео, наоборот, переживала за меня слишком сильно. И недосягаемость выглядела больше как смирение: что бы любой из нас ни говорил и ни делал, она всегда отчетливо видела исход событий.
Клео сказала, что понимает мою неловкость, и уверила, что оголение необходимо для истории. Будь иначе, сценарий не требовал бы подобного. Формулировка была такая, словно обнаженной плоти требовал сценарий, а не автор.
Я промолчал, а она, видимо, тоже почувствовала себя неловко и зачастила, мол, на съемочной площадке никто не будет комментировать и ругать мою внешность, мы ведь тут все профессионалы. Подумала еще и сказала, что я прекрасно выгляжу, что мне нечего стыдиться и что она хотела бы завтра обсудить это лично.
Я поблагодарил Клео, хотя на самом деле был в панике. Я уж было понадеялся, что, выслушав мой протестующий лепет, она позволит накинуть еще хоть что-нибудь. Может, хотя бы шорты и майку? Я знал, что теоретически могу немного на нее надавить: скажу, что не приду на съемки, и им хана. Но эта угроза изначально казалась бы блефом. Думаю, Валентина и Клео понимали, что я не уйду, несмотря ни на что, – еще одна причина, по которой я получил эту роль. Ума не приложу, как они это поняли, может, на лице написано. Мне кажется, большинство из нас носит на лице отпечатки личности, характера, и их видно не хуже, чем открытые эмоции простодушных людей. Я сказал Клео, что согласен играть, не зная дальнейшего сценария, но мне нужны гарантии, что не придется «разоблачаться» дальше трусов. Вздохнул, поняв, что слишком легко и быстро сдался и теперь умоляю: «Пожалуйста, не унижайте». Клео пообещала, что трусы в любом случае останутся, хотя Валентина может попросить сменить темно-синие боксеры на белые слипы. Так Глист будет выглядеть еще более жалким. Она даже не запнулась на слове «жалкий» (наверняка и глазом не моргнула, я это почти представил). Я не согласился на смену гардероба, но и не опротестовал такое решение.