птиц, растений, предметов быта), а в тех мыслительных связях, которые возникают в сознании филиппинца при упоминании этих реалии или при описании некоторых жизненных коллизий. Неподготовленный читатель равнодушно скользнет взглядом по названию дерева балете, на котором повесился предок Ибарры. Но для филиппинца балете с незапамятных времен ассоциируется с нечистой силой, это дерево смерти (несколько схожее с осиной в русском фольклоре), в нем живут злые духи, его нельзя употреблять как строительный материал, человек, срубивший балете, может умереть, а уж заболеет обязательно.
Во время пикника Элиас убивает каймана со щетиной на спине, хотя еще из Брема известно, что у крокодилов нет волосяного покрова. Однако в филиппинском фольклоре волосяной покров у пресмыкающихся и земноводных — признак древности, приводимая несколько ниже пословица «когда у лягушки вырастут волосы» примерный аналог нашей «когда рак на горе свистнет». Длинные волосы Марии Клары — это не просто предмет восхищения, филиппинец хорошо знает, что длинные волосы отпугивают злых духов (филиппинки редко стригутся и в наши дни). Таких примеров в романе множество.
Опять же, говоря словами А. С. Пушкина, «народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть оценено одними соотечественниками, — для других оно или не существует, или даже может показаться пороком». Так вот, соотечественники Рисаля сразу осознали, что «Злокачественная опухоль» — это их роман, он написан исключительно для них. Конечно, и нефилиппинец может понять эти тонкости, но для адекватного понимания требуются столь же подробные комментарии, которые нужны, например, для адекватного понимания классического китайского текста. А обилие комментариев, как заметил однажды замечательный советский китаевед академик В. М. Алексеев, «превращает чтение в род дешифровки, редко совместимой с удовольствием».
Реализм романа Рисаля неоспорим. В то же время не лишены оснований утверждения о том, что в нем отчетливо сказывается влияние романтизма. Но что такое романтизм? Обычно литературоведы, пишущие о романтизме Рисаля, склонны видеть его в страницах, написанных возвышенным языком, а их в романе действительно немало. Однако в таких случаях мы имеем дело с метафорическим употреблением слова «романтический» вместо «торжественный», «возвышенный». Романтизм же как творческий метод предполагает преобладание субъективной позиции писателя, не воссоздание, а пересоздание действительности («преодоление материала»), извечное томление по недостижимому идеалу. Центральной коллизией романтизма является коллизия личности и вселенной, тогда как для реализма XIX века главной является коллизия личности и общества. Несомненно, герои Рисаля страдают не от неразрешимого противоречия между «я» и «космосом», бытием вообще, а от противоречия между «я» и социальным бытием. Они страдают от монашеского и — шире — чужеземного гнета, а это противоречие в принципе разрешимо, надо только действовать.
И все же романтическая стихия присутствует в романе Рисаля, хотя не она определяет его лицо. Элиас явно наделен байроническими чертами (гордый борец против всех за свои индивидуальные права). Одиночество, избранничество присущи положительным героям Рисаля, а злодеи-монахи произносят монологи, от которых кровь должна стыть в жилах. О романтической направленности свидетельствует и склонность к драматизации, восклицательность, декламативность, что, однако, может восприниматься и как развитие исконных филиппинских начал. И рядом то со спокойным «реалистическим» повествованием, то с патетически-возвышенным описанием, то с мелодраматически-сентиментальным рассказом вдруг прорываются скептические вольтеровские нотки, призванные показать, что автор с отрешенным спокойствием и даже некоторым презрением взирает на происходящее, словно оно его не касается.
При чтении романа читатель, воспитанный на европейской традиции, то и дело «спотыкается» — все это оставляет впечатление неотделанности, неорганичности. Но Рисаля это нисколько не смущало. Филиппинский читатель (и современный Рисалю, и нынешний) видит в таких переходах только мастерство автора, его «жажда контраста» получает здесь полное удовлетворение. Европейский читатель видит контраст «цветовых пятен», отсутствие гармонии, тогда как на самом деле такой контраст создает гармонию особого рода, отвечающую эстетическим запросам филиппинцев. И то, что обычно считается недостатком творческой манеры Рисаля, для филиппинского читателя, которому и адресован роман, является несомненным достоинством.
Основополагающее значение романа сразу становится ясным соотечественникам Рисаля. Ясно оно и современным филиппинцам, о чем свидетельствуют стихи, вынесенные в эпиграф настоящей главы. Национальное самосознание, подготовленное всем ходом развития страны, получает полное выражение. Именно на это обращают внимание современники Рисаля, собственно литературоведческая оценка придет позднее. Друзья по движению пропаганды, соотечественники на далеких Филиппинах единодушно признают роман величайшим событием филиппинской истории. Сам Рисаль подчеркивает прежде всего не литературные достоинства своего труда (о них он отзывается критически: «Я сам признаю недостатки моей книги: я это говорил с самого начала…»), а его общественную значимость. Отправляя роман Блюментритту, он пишет: «Посылаю вам книгу, это моя первая книга, хотя я много писал и раньше и удостоился нескольких премий на литературных конкурсах. Это первая беспристрастная и смелая книга из жизни тагалов. Филиппинцы найдут в ней историю последних десяти лет. Надеюсь, вы заметите, сколь отлично мое произведение от описаний других авторов… В нем я отвечаю на лживые утверждения, направленные против нас, на все унижающие нас оскорбления».
Книга действительно смелая, но что касается беспристрастности, то тут трудно согласиться с автором. Книга участвует в споре, где нужна не беспристрастность, а страстность в лучшем смысле этого слова; борьбе, которой отдает себя Рисаль, нужны страстные и пристрастные борцы. Кстати, Блюментритт, отвечая на это письмо Рисаля, пишет: «Прежде всего примите мои сердечные поздравления с замечательным социальным романом, который чрезвычайно заинтересовал меня. Ваш труд, как говорим мы, немцы, написан кровью сердца, а потому многое говорит сердцу». И Блюментритт прав — и в том, что роман социальный, и в том, что он написан кровью, и в том, что он находит отзвук в сердцах.
Но не только друзья и соратники откликаются на выход романа в свет. Как и следовало ожидать, яростнее всего на книгу обрушиваются монахи на Филиппинах (исключение, как всегда, составляют иезуиты, взявшие под защиту своего питомца). Уже 18 августа архиепископ Педро Пайо, доминиканец, посылает экземпляр романа ректору университета святого Фомы для отзыва. Комитет, составленный из трех человек, находит книгу «еретической, богохульной, скандальной, антипатриотической, подрывающей общественный порядок, оскорбительной для правительства Испании и его методов правления на этих островах». Больше всех бушует августинец Хосе Родригес. Он пишет, что книга Рисаля «полна ереси, богохульства, серьезнейших ошибок; она содержит утверждения, которые ошибочны, грубы и оскорбительны для благочестивых ушей, она клевещет на святую иерархию и всех верующих, она богохульна, глупа и скорее всего приведет к заблуждениям Лютера и других еретиков… и даже может привести к атеизму… Эта книга, как иногда грубо говорят, написана ногой, каждая ее страница свидетельствует о чудовищном невежестве автора в правилах литературы и особенно в испанской грамматике. Единственное, что отчетливо сказывается в ней, — бессмысленная ненависть ко всему связанному с религией и с Испанией».
Дать официальное заключение о романе поручают другому августинцу — Сальвадору Фонту. Он начинает его такими словами: «…этот позорный пасквиль, полный грубейших ошибок и клеветы, в которых раскрывается абсолютное невежество автора в истории этой страны, совершенно дикой до того, как над ней воссиял свет евангелия» — и заключает: «По мнению нижеподписавшегося, эта книга должна быть безусловно запрещена». Заключение для Постоянной цензурной комиссии Фонт подписывает 29 декабря 1887 года, но уже 13 декабря Рисалю сообщают, что все экземпляры «Злокачественной опухоли» задержаны на таможне, а год спустя только за обладание этой книгой арестовывают и ссылают.
Роман написан с целью побудить соотечественников к действию, о чем Рисаль заявляет со всей определенностью: «Я написал «Злокачественную опухоль», чтобы пробудить ото сна соотечественников, и буду счастлив, если среди пробужденных будет много борцов». Цель эта достигнута, хотя и не сразу. Есть и немедленный эффект. Современники отмечают, что, как только роман начали читать на Филиппинах, «было замечено, что сократились поступления в церковную кружку, лишь немногие продолжали платить за органную музыку и колокольный звон; уменьшилось число торжественных месс и празднеств в честь святых». Посягательств на доходы монахи не прощают никому, даже генерал-губернаторам, и Рисаль становится главным врагом орденов. Кажется, дуть на Филиппины закрыт — все темные силы ополчаются против него. И тем не менее он решается на этот рискованный шаг.
Еще задолго до появления романа друзья и родственники предостерегают Рисаля от возвращения на родину. Малознакомый ему Фелипе Самора сообщает в письме: «Я говорил с вашими родителями. Что до вашего возвращения, то я советовал им не настаивать на нем, хотя им это и тяжело, ибо с теми энциклопедическими знаниями, которые вы приобрели в Европе, на вас здесь будут смотреть настороженно и подвергнут множеству придирок. Если же вы все-таки сочтете необходимым вернуться, умоляю, не делайте этого, пока не смените гражданство, — выберите немецкое, английское или североамериканское подданство и тогда вы избежите бури». Но отказаться от испанского гражданства — значит отказаться и от Филиппин, которые все еще мыслятся Рисалем как часть испанского мира. Этого он сделать не может. Он должен личным примером показать, что нечего бояться врагов, что страхи друзей в значительной степени преувеличены. Собственно, в Европе его удерживает лишь одно — нежелание отца простить блудного сына, за пять лет до того самовольно уехавшего в Европу. Рисаль неустанно просит Пасиано поговорить с отцом, выпросить ему прощение. И вот наконец желанное разре