Совершив короткое путешествие в Макао, договорившись с Басой о связи в дальнейшем, Рисаль через две недели отплывает из Гонконга в Японию. Его сосед по каюте — протестантский пастор, с которым Рисаль опять, как когда-то с Ульмером, ведет высокоученые разговоры о сущности религии. Но не очень часто: ветер свежий, пароход изрядно качает, и Рисаль большей частью молча страдает на койке. Через шесть дней пароход бросает якорь в Иокогаме.
Перед ним открывается возможность познакомиться с еще одной самобытной восточной культурой, и он эту возможность не упускает. Япония интересна ему еще и потому, что совсем недавно покончила с самоизоляцией. Произошла революция Мэйдзи, в стране бурно развивается капитализм — а он мечтает о таком же развитии на Филиппинах! Отрицательные последствия роста капиталистических отношений внутри страны пока еще не очень заметны, но экспансионистские устремления Японии уже обозначены четко — она устремляет взоры на Китаи, Корею… Японцы вовсе не стремятся отказаться от своей традиционной культуры. Это особенно интересует заезжего филиппинца: кто знает, может быть, японский опыт окажется полезным для его соотечественников.
…В Японии Рисаля встречают представители испанской дипломатической миссии: временный поверенный, пишет Рисаль, просит о свидании «через две минуты после того, как я вошел в свою комнату в отеле». Испанские дипломаты получили распоряжение генерал-губернатора Терреро: принять Рисаля, окружить его заботой, расположить к себе и, если удастся, оставить при миссии на дипломатической службе. Терреро-и-Перинат заботится вовсе не о Рисале. Он хотел бы нейтрализовать опасного филиппинца, приручить его. Для Рисаля это не секрет. Приняв предложение поселиться в здании миссии, Рисаль пишет другу: «…в основе (приглашения. — И. П.) лежит желание следить за мной, но мне прятать нечего». Дипломаты стараются выполнить возложенную на них задачу: «Эти кабальеро сказали мне, что на Филиппинах я волей-неволей превращусь в агитатора!», здесь же он может быть драгоманом.
По прибытии в Японию Рисаль не понимает ни слова по-японски. Еще в Париже его, случалось, принимали за японца, который, однако, не знал ни одного иероглифа. История повторяется: «И вот твой друг Рисаль здесь, — пишет он Блюментритту, — предмет удивления японцев — у него японская внешность, а по-японски он не говорит. На меня глядят с недоумением, а дурно воспитанные дети смеются надо мной… Они думают, что я европеизированный японец, выдающий себя за европейца». Это его раздражает, и он начинает форсированно изучать японский язык. Необыкновенные способности выручают его, и через сорок дней испанские дипломаты уже с полным основанием предлагают ему место переводчика при миссии. Они вообще всячески его обхаживают: предлагают послать через дипломатическую почту подарки семье (фарфоровый сервиз родителям, ширму для Пасиано, японские гребни сестрам), устраивают ему поездки по стране. Он пользуется их любезностью, но от государственной службы отказывается категорически.
Япония производит на него глубокое впечатление: «Мне нравятся японцы, — записывает он, — здесь великолепные виды, цветы, деревья, мирные поселяне, готовые услужить». Нравится ему не только страна. По японскому обычаю, который, заметим, не противоречит и филиппинским нормам, Рисаль берет себе временную жену, последнюю представительницу обнищавшего самурайского рода. Ее зовут Сеи-ко, Рисаль называет ее О-сэй-сан и перед отъездом из Японии посвящает ей такие проникновенные строки: «О-сэй-сан, саенора, саенора! Я провел с тобой золотой месяц, не знаю, будет ли еще такой в моей жизни. У меня было все — любовь, дружба, деньги, почести. И все это я покидаю ради неопределенного, неведомого будущего. Здесь мне предлагают безмятежную жизнь, любовь, заботу…Имя твое живет в дыхании моих губ, образ твой оживляет* мои думы. Будет ли в моей жизни еще один волшебный полдень, как тот, в храме? Будут ли еще такие спокойные часы, наполненные блаженством? Ты — цветок камелии, ты столь же свежа и изящна… Все кончено, саенора, саенора!» Эта запись — единственное документальное свидетельство японской привязанности Рисаля[25].
Ничто — ни любовная история на сюжет «Чио-чио-сан», ни заманчивые предложения — не может удержать Рисаля. Ему надо многое продумать, главное — решить, как дальше вести борьбу за «филиппинское дело», ибо пребывание дома по-новому осветило весь вопрос о судьбах родины. 13 апреля Рисаль поднимается на борт парохода «Бельжик», плывущего в Сан-Франциско. Он прощается с Японией, но Япония еще не простилась с ним.
Среди пассажиров обращает на себя внимание японец в мешковато сшитом костюме. Он не знает ни слова на европейских языках и явно ощущает себя потерянным. Всегда общительный и готовый прийти на помощь, Рисаль заговаривает с попутчиком. О да, вежливый японец решил посмотреть мир. О да, он говорит только по-японски. О да, он приветствовал революцию Мэйдзи, но хочет сам увидеть, что на Западе достойно подражания и заимствования. Он самурайского рода, занимается журналистикой. Но сейчас он беспомощен и как благословение свыше воспринимает знакомство с Рисалем и не отходит от него ни на шаг. Свои впечатления японец — его зовут Суехиро Тетчо — изложит позднее в двух книгах: «Путешествие глухонемого» (намек на незнание языков) и «Воспоминания о путешествиях». В первой книге он не называет Рисаля по имени, лишь упоминает о «господине из Манилы», который любезно согласился быть его переводчиком. Во второй Рисаль уже назван: «Господину Рисару (так звучит имя Рисаля в устах японца) 27 лет, но он говорит на семи языках. Его родина, Филиппины, находится под гнетом Испании и римских католиков. За год до того господин Рисару написал книгу, в которой обрушился на колониальную политику испанского правительства и римскую католическую церковь.
…Господин Рисару честен и не занимается пустяками; он талантлив и хорошо рисует. Его восковые фигуры лучше сделанных профессионалами. Насколько мне известно, испанское правительство объявило господина Рисару преступником, таковыми же считаются и те, у кого находят его книги». Симпатии Тетчо к Рисалю несомненны. Филиппинский изгнанник производит на него столь глубокое впечатление, что четыре года спустя Тетчо решает написать о нем роман. В предисловии он опять не упоминает имени Рисаля, но из содержания ясно, что речь идет именно о нем: «Когда я путешествовал в Европу, я познакомился с господином из Манилы… Ему не удалось осуществить свой план завоевания независимости Филиппин, и его чуть не посадили в тюрьму. Он, однако, сумел бежать. Он рассказал мне о жестокой колониальной политике испанского правительства и о недовольстве народа Филиппин. Я был очень тронут и заявил о своем возмущении. Однажды, когда я был у него, он показал мне фотографию красивой женщины (несомненно, Леонор Риверы. — И. П.). Она похожа на японку». Далее Тетчо пишет, что, по словам «господина из Манилы», его возлюбленная ушла в монастырь. Мы знаем, что это не так, но Мария Клара, героиня «Злокачественной опухоли», действительно ушла в монастырь. Здесь имеет место либо ошибка памяти, либо недопонимание — Рисаль все же не настолько владеет японским языком, чтобы точно объясниться, и рассказ о его романе мог быть принят за его подлинную биографию. Тетчо заключает предисловие такими словами: «Эта история прозвучала для меня как трагедия, написанная гением. И теперь, когда я берусь за перо, чтобы написать роман, я добавлю к этой истории некоторые детали и назову ее «Буря над Южными морями».
Деталей оказалось слишком много, и узнать в романе Рисаля довольно трудно. Небезынтересно, что Рисаль, которому суждено было стать героем бесчисленных романов, рассказов, поэм и пьес, впервые выступает как литературный герой в Японии.
А пока будущий герой романа плывет через Тихий океан, который на этот раз оправдывает свое название: качки почти пет, что радует Рисаля, — этот потомок отважных малайских мореходов переносит ее крайне плохо. Остается много времени на размышления — если только рядом нет привязчивого японца, всюду следующего за «Рисару-сан». Можно обдумать дальнейшую деятельность. Можно продолжить начатый на родине роман. Можно погрузиться в науку — написать серьезный труд по истории Филиппин, по языкам, по этнографии. Но скорее всего опять придется сплачивать филиппинцев — они, судя по письмам, снова погрязли в мелких сварах, заслоняющих великую цель. Дел предстоит много, но он чувствует прилив сил. Да и с деньгами теперь будет легче: полученные гонорары должны обеспечить сносную жизнь по меньшей мере на год вперед. А пока надо познакомиться с «новой великой демократией» — с Америкой.
Она разочаровывает его с самого начала. В бухте Сан-Франциско пассажиров задерживают на восемь дней, не позволяя сойти на берег. Предлог — карантин. Но подлинная причина ясна Рисалю: на борту «Бельжик» 643 китайца-кули, против их приезда протестует местное население. Предстоят выборы, и власти ищут популярности, демонстрируя жесткие меры против китайцев. Общий вывод: «Конечно, Америка — великая страна, но тут слишком много недостатков. Подлинных гражданских свобод нет», И вообще: «Я никому бы не советовал ехать в Америку». Будучи культурнейшим европейцем и одновременно чувствительнейшим филиппинцем, Рисаль не может не отметить всеобщую погоню за золотым тельцом («Проводник вагона — чуть ли не вор» — так характеризует он чересчур назойливого любителя чаевых).
Рисаль пересекает Американский континент на поезде, который идет не торопясь, делая многочасовые остановки, чтобы дать пассажирам возможность ознакомиться с достопримечательностями. Пассажир из далеких Филиппин прилежно осматривает Ниагарский водопад, находит его величественным, но сравнивает с водопадами родины, и сравнение не в пользу первого! «Он не так красив, ему не хватает таинственной прелести водопада в Лос-Баньосе». О Джордже Вашингтоне: «Великий человек, но, к сожалению, второго такого в нашем столетии Америка не дала». Заметки беглые, но ве