ппинах, вызваны его деятельностью. Эти события на четыре предстоящих года (до 1891 года включительно) непосредственно затрагивают Рисаля, а потому, несколько забегая вперед, на них следует остановиться подробнее.
В мае 1888 года, через три месяца после отъезда Рисаля с Филиппин, генерал-губернатор Эмилио Терреро, упрямый солдат, оставляет свой пост. На его место назначают генерал-лейтенанта Валериано Вейлера, тоже профессионального военного и тоже человека твердого характера. Но если Терреро недолюбливает монахов, то Вейлер, напротив, убежден, что без них колониальное владычество Испании на архипелаге рухнет. В первую же свою поездку по островам генерал-губернатор Вейлер (он же маркиз Тенерифский) берет с собою церковников, и сразу по архипелагу разносится слух: «Вейлер — человек монахов». Дальнейшие события подтверждают эти предположения.
Под восторженные клики монахов Вейлер сразу начинает проводить на Филиппинах политику «железного кулака». В Маниле все еще лежит составленная Рисалем петиция каламбеньос, причем составлена она по прямому повелению светских властей. Вейлер тут же усматривает в ней открытый бунт и накладывает соответствующую резолюцию. Обрадованные доминиканцы сразу же передают «дело о неуплате аренды» в суд. Суд по очереди вызывает «неплательщиков» и штампует одно и то же решение: арендатор обязан освободить землю. Каламбеньос по совету Пасиано отказываются выполнять решение суда. И единодушие их так велико, что не находится претендентов на земли, объявленные «свободными».
Рисаль тут же откликается на эти события статьей «Правда для всех», в которой обвиняет колониальные власти: они потребовали от арендаторов сведений, результатом этого и была петиция, теперь же власти бросили арендаторов на произвол судьбы, отдали их на расправу монахам. «Власти, — пишет Рисаль, — не говорили ни «да», ни «нет», не выслушали факты и не выяснили их сами, власти боялись бороться за правду и предали бедных людей».
Монахи, добившись своего, начинают проводить в жизнь решение суда первой инстанции. В доме, где Рисаль провел детство, где живут его родители, брат и сестры, появляются судебные исполнители. Предъявив соответствующие бумаги, они приступают к делу: чтобы заставить семейство Меркадо покинуть дом, всю мебель выбрасывают на улицу. Вышвыривают кресла и столы, выбрасывают детскую кроватку, в которой спал Рисаль, огромные зеркала равнодушно отражают действующих лиц трагедии, сваленные прямо на улице узлы… Местный адвокат советует дону Франсиско обратиться с покаянием к управляющему асьендой — тогда все наверняка уладится. Дон Франсиско всегда предпочитал не ссориться с монахами, но теперь дело заходит слишком далеко: пойти сейчас на поклон — значит признать себя виноватым во всем. «Пасть так низко я не могу», — бросает дон Франсиско. В сопровождении жены и старшего сына, бросив все вещи, он скорбно идет по улицам Каламбы в дом дочери Нарсисы. Потрясенные каламбеньос молча смотрят на своего почтенного земляка: дон Франсиско и в унижении не теряет величия.
Пока все остается как есть, но монахи ждут только повода, чтобы нанести очередной удар. Этот второй удар еще подлее: от холеры умирает Мариано Эрбоса, муж сестры Рисаля — Люсии. Монах, исполняющий обязанности приходского священника, тут же отбивает телеграмму в Манилу: «Мариано Эрбоса, зять Рисаля, умер. Со времени женитьбы и до смерти он ни разу не был на исповеди». Ответ: «Телеграмма получена. Если это так, запрещаем христианское погребение». Несколько дней идут споры, тело не могут предать земле, оно совершенно разложилось в тропической жаре. Церковники упорствуют, и в конце концов Мариано хоронят вне кладбища, за городом.
С точки зрения обычных представлений филиппинцев, это тягчайшее оскорбление покойного и всей его семьи. Рисаль пишет еще одну статью, назвав ее «Профанация»: «Телу все равно где гнить, вся земля создана богом. Но уязвлена справедливость, уязвлена гнусным оскорблением памяти хорошего сына, хорошего отца, хорошего мужа, доброго католика и доброго христианина, чей дом всегда был открыт для больных и несчастных — тех самых, кому служители церкви отказывали в помощи. Его преследователям и во сне не снилась такая христианская забота о ближнем, которую покойный проявлял по своей доброй воле». Для Рисаля события, связанные с погребением зятя, служат еще одним подтверждением его пророческого дара: ведь в «Злокачественной опухоли» тело отца Ибарры вышвырнули с кладбища. Все подтверждает его правоту.
Но не только ее. Все считают, что «невезение», нашедшее на него, распространяется теперь и на его близких. Его надо остерегаться: полоса несчастья берет слишком широко. Он — зачумленный, проклятый. Стоило ему появиться на Филиппинах, как семья подверглась жесточайшим ударам. Так думают не все, но многие. Вот последнее доказательство: дон Франсиско, Пасиано, зятья Рисаля без суда и следствия ссылаются на остров Миндоро, в те годы мало освоенный и дикий.
Как и следовало ожидать, Рисаль реагирует на эти события немедленно: раз он виновник несчастий, он должен разделить их, должен вернуться на Филиппины. «Я не уверен, — пишет он Блюментритту, — куда ехать — в Мадрид или на Филиппины. Брат подал апелляцию в Верховный суд, и мне надо ехать в Испанию, чтобы уладить дело, пли вернуться на Филиппины, чтобы разобраться во всем. Уверен, что и на этот раз бог защитит меня, а если нет — что мне терять? Лучше умереть за свой народ, чем жить здесь праздной жизнью. Если я погибну, останешься ты — ты ведь не оставишь филиппинцев… Я хочу снова ступить на родную землю, хотя ступать мне придется по змеям и скорпионам». В это время приходят документы, уполномочивающие Рисаля на ведение дела в Мадриде, и поездка на родину откладывается.
Друзья до движению пропаганды целиком на стороне Рисаля. «Дело Каламбы» вполне может быть использовано для достижения стратегической цели ассимиляционизма. Ведь она состоит в том, чтобы распространить на Филиппинах испанские законы, уравнять филиппинцев в правах с испанцами. Сам факт рассмотрения «дела» в Верховном суде может обернуться выигрышем: юридически это означало бы, что на Филиппинах действуют те же законы, раз Верховный суд берется расследовать их нарушение, и его юрисдикция распространяется на далекий архипелаг. Но и Вейлер отлично понимает, что само рассмотрение дела в Верховном суде означает для него поражение. В ноябре 1889 года он лично приезжает в Каламбу и держит там речь, в которой предостерегает: «Каламбеньос не должны поддаваться пустым увещеваниям своих неблагодарных сынов».
Под «неблагодарным сыном» подразумевается Рисаль, это ясно всем, и прежде всего ему самому. Он пишет злую сатиру на Вейлера, которую Баса публикует в Гонконге. Памфлет называется «Маркиз де Малинта, милостью божией и милостью сеньоры маркизы лотерейной султан Филиппин и прочая и прочая». Заменяя титул Вейлера «маркиз Тенерифский» (де Тенериф) на «маркиз де Малинта», Рисаль сразу комически снижает образ «грозного воина»: Малинта — это резиденция, где отдыхали генерал-губернаторы Филиппин, предаваясь карточным играм. Маркиз повелевает солдатам «наточить сабли, дабы претворить в жизнь указ об азартных играх», а цензору «не выпускать из рук красный карандаш, спаситель религии и оберегатель высших интересов».
Бейлера сатирой не проймешь, но дело Каламбы он принимает близко к сердцу. Чтобы опередить слушание дела в Верховном суде, он посылает в Каламбу военную команду во главе с полковником Оливе. В 24 часа еще тридцать семей выселены, часть домов сжигается и разрушается. «Дело Каламбы» кончено. Хлопоты в Мадриде бесполезны; у власти консерваторы, министр заморских территорий, реакционер Фабие, отлично понимает тактический ход филиппинцев и категорически отказывается принять меры, ибо «дело» — вне его компетенции, генерал-губернатор не превысил полномочий. Либералы и радикалы пишут сочувственные статьи в испанской прессе, но помочь ничем не могут.
Для Рисаля это тяжелейший удар. Личный опыт, который часто весомее всяких рассуждений и теоретических умствований, приводит Рисаля к мысли о неотвратимости отделения Филиппин от Испании.
Все эти переживания проходят на фоне довольно запутанной личной жизни. Спокойное, размеренное существование грозит осложниться в связи с пребыванием в доме Бекетов. Сам Бекет — почтенный органист, а две его старшие дочери — юные леди, которым пора думать о замужестве. И случается так, что молодой постоялец покоряет сердце старшей дочери, Гертруды (в семье ее зовут Тоти, что значит «коротышка», — деталь немаловажная, если вспомнить, что сам Рисаль очень переживает из-за своего малого роста). Судя по всему, постоялец тоже небезгрешен и не остается равнодушным к миловидному лицу, голубым глазам и каштановым волосам юной англичанки. Молодые люди вместе посещают театр, балы, совершают экскурсии за город. Викторианский культ «добропорядочности» требует совершения и следующего шага — по понятиям того времени, отношения зашли достаточно далеко. В Англии недопустимо то, что позволительно — и даже желательно — в Японии. О временной связи не может быть и речи. Рисаль — английский джентльмен и испанский кабальеро одновременно, чувство чести у него развито чрезвычайно. Рехидору он сообщает: «Не могу обманывать ее. Я не могу жениться на ней, у меня другие обязательства (Леонор Ривера. — И. П.), и не могу поставить страсть выше чистой и девственной любви, которую она предлагает мне». Когда-то в Каламбе Рисаль уклонился от решающего объяснения с Сегундой Катигбак: «Пришпорил лошадь и свернул на другую дорогу». И сейчас он не в силах сказать решительное «да» и 19 марта 1889 года спешно покидает Лондон.
Его цель — Париж. Там его ждут два дела. Первое — публикация комментированного Морги. Собственно, работа была завершена уже в январе, и Антонио Рехидор обещал взять на себя расходы по изданию. Но с Рехидором Рисаль разошелся, хотя и не очень драматически. «Он никогда и не собирался печатать мою рукопись, — жалуется Рисаль друзьям в Испании. — Теперь я займусь этим сам». А сбережения, накопленные на Филиппинах, уже подходят к концу. «Жизнь в Англии дороже, чем в других странах Европы», — пишет он семье. Да и времяпрепровождение с Гертрудой Бекет пробило се