ерб его отношениям с Леонор. Только когда дело доходит до «угрозы брака» (а это, напомним, случилось трижды: в Лондоне, в Брюсселе и в Париже), встает вопрос о верности Леонор, и Рисаль всегда решает его в ее пользу.
Но странно — со времени отъезда из Манилы он не получил от нее ни одного письма, хотя пишет ей регулярно, жалуется на молчание, умоляет черкнуть хоть слово. И вот ответ приходит — но какой ответ!
…Как-то раз вскоре после приезда в Мадрид Рисаль принимает у себя Галикано Ацасибле, друга детства, бывшего «мушкетера», неизменно хранящего верность своему «капитану де Тревилю». «Капитан» излагает план дальнейшей кампании борьбы, говорит о том, что существует единая филиппинская нация, а раз так, не пора ли отказаться от политики ассимиляционизма? Не пора ли задуматься над обретением полной независимости от испанцев? Что дадут представительство в кортесах, распространение на Филиппинах испанских законов? Ничего. Хуже того, это утяжелит цепи зависимости. Галикано все это внове, и он слушает своего «капитана», стараясь не пропустить ни слова. Открываются новые горизонты, ставятся новые задачи, будущее Филиппин предстает совсем в ином свете…
Монолог Пепе прерывает стук в дверь. «Письмо сеньору Рисалю», — возвещает хозяйка пансионата. Досадливо поморщившись, Пепе отворяет дверь, берет письмо и хочет положить его на стол, не читая, чтобы не прерывать беседу. Но это письмо из Манилы, и написано оно рукой Леонор — первая весточка за два года. Забыв о присутствии гостя, Пепе тут же вскрывает письмо и жадно читает. Сначала он ничего не понимает, перечитывает письмо еще раз, и, когда смысл прочитанного доходит до него, его буквально парализует. Галикано усаживает друга на диван, дает воды. Дорогого Пепе, стойкого и мужественного «капитана», душат рыдания. «Он плакал как ребенок», — вспоминает Галикано годы спустя.
…Леонор пишет, что выходит замуж. Это необходимо, этого требуют родители, прежде всего мать. Будущий муж Леонор — англичанин, инженер Генри Киппинг. Он строит железную дорогу из Манилы на север, а в Дагупапе, родном городе Леонор, его контора. Он стал желанным гостем в доме Ривера и особенно приглянулся матери Леонор, Елизавете Ривере. Сахи Киппинг — достойное порождение викторианской Англии, джентльмен до кончика пальцев. Леонор по настоянию матери согласилась стать его женой, по честно рассказала жениху, что помолвлена с Рисалем. Для британского джентльмена это не препятствие — он с уважением относится к прошлым чувствам своей будущей супруги, но требует, чтобы всякие отношения были прерваны отныне и навсегда. Елизавета Ривера разрешает дочери написать письмо бывшему суженому, но, разумеется, это письмо должно быть единственным и последним.
В конце письма Леонор объясняет, что произошло. Оказывается, она тоже уже два года не получает писем от дорогого Пепе. И вот однажды, когда мать уехала в Манилу, она перехватывает почтальона, и тот вручает ей письмо от Рисаля, в котором оп горько жалуется на молчание Леонор — а ведь она пишет ему регулярно! Это происходит уже после того, как Леонор дала слово Генри Киппппгу. По возвращении матери Леонор робко просит объяснений. Без тени смущения Елизавета Ривера говорит, что задерживала всю их переписку — и письма Леонор к Пепе, и письма Пепе к Леонор, — и тут же достает пухлую связку.
Не следует думать, будто мать, или дочь, или даже сам Рисаль видят в этом поступке что-то предосудительное. Елизавета Ривера поступает так, как и должна поступить любящая филиппинская мать. Она обязана думать о счастье дочери, а какое может быть счастье с изгнанником, флибустьером, которого так клянут монахи? Ведь Пепе в свой приезд перессорился со всеми, ему грозит тюрьма, ссылка, может быть, казнь. И все несчастья падут на голову жены флибустьера. Какая мать не убережет дочь от такого мрачного будущего? Это понятно всем. Елизавета Ривера вовсе не оправдывается перед дочерью, она просто объясняет. И объяснения эти не могут не быть приняты. Но теперь Леонор знает, что Пепе остается верным ей.
Однако слово дано, и надо следовать своей судьбе. Леонор просит только, чтобы на свадьбе ее мать была также и посаженой матерью, чтобы ее никогда больше не заставляли петь (а поет она весьма недурно) и чтобы ее пианино, пока опа жива, стояло на замке. Почти мелодрама, но вполне в духе времени. Для филиппинцев Леонор остается образцом поведения: волю матери она воспринимает как волю бога (именно поэтому Елизавета Ривера — посаженая мать на свадьбе), она остается верна возлюбленному (и потому не может больше петь) и своему слову (и потому выходит замуж за Киплинга). Леонор становится верной женой английского инженера, по ей суждена короткая жизнь. Два года спустя она умирает — и не от какой-либо болезни, а просто угасает. Все, кто ее знает, говорят, что если когда-либо на земле женщина умирала от несчастной любви, то эта женщина — Леонор Ривера.
Своим горем Рисаль спешит поделиться с Блюментриттом, причем в письме он отнюдь не осуждает Леонор — скорее себя: «Когда моя возлюбленная оставила меня, я понял, что она права, но сердце мое кровоточит… Она собирается выйти замуж за англичанина — он инженер на железной дороге, и первый удар по костылю будет ударом по мне; и все же так лучше, нежели прежняя неопределенность. Когда я получил это известие, я думал, что сойду с ума, но теперь это прошло, я должен улыбаться — слезы не помогут. О, не удивляйся, что филиппинка предпочла имя Киппинг имени Рисаль, нет, не удивляйся: англичанин — свободный человек, я — нет».
Всегда честный и преданный Блюментритт на сей раз не до конца понимает все тонкости сердечных дел своего филиппинского друга и советует ему забыть о происшедшем: «Брат мой! Твое последнее письмо опечалило нас. После всех обрушившихся на тебя несчастий твоя возлюбленная покидает тебя. Моя жена не понимает, как женщина, которую Рисаль почтил любовью, может отказаться от него, она сердита на нее… Но у тебя храброе сердце, другая возлюбленная с любовью взирает на тебя — твоя родина». Но Рисаль думает иначе: он сам недостоин счастья, потому что отмечен злым роком, его удел — приносить несчастье другим, в первую очередь своим близким и дорогим… С этого времени Рисаль берет себе псевдоним Лаонг Лаан, что по-тагальски означает «давно осужденный, приговоренный». Так он подписывает стихотворение, которым откликается на разрыв с Леонор. После получения письма Рисаль уходит в себя, не принимает друзей, не участвует в жизни эмиграции. На действия властей поэт может откликнуться острой публицистической статьей, на личную драму — только стихотворением. Называется оно «Музе», его главная мысль — все бесполезно, надо распрощаться со всем, что было дорого, распрощаться и с музой, но также и с Леонор:
Где вы, любовь и покой,
дни, когда в тихом просторе
робкий цветок полевой
в душу глядел как живой,
был утешением в горе?
Единственное утешение — борьба. Но борьбе нужны не сладкозвучные поэты, «ныне рапира нужней», поэзия — плохое оружие, стоит ли петь, если нужны не песни:
Стоит ли петь? Нас зовет
К думам суровым судьбина.
Грозная буря ревет,
И филиппинский народ
Кличет в заступники сына.
Все так, но когда-нибудь в будущем, за которое надо бороться, снова придет время песен:
Но ты придешь, святое вдохновенье,
чтоб разбудить фантазию мою;
когда клинок сломается в бою…
А если увенчает наш народ
победа и страна объединится,
жемчужиной блеснет из тусклых вод
просторов пламенеющих денница, —
дай силы мне, чтобы воспеть восход,
священным гимном над землей пролиться,
которую и в глубине могил
мы воспоем, отдав ей весь свой пыл!
Отключившись от борьбы на несколько недель, Рисаль вновь возвращается к активной политической жизни. И с удивлением обнаруживает, что за время его затворничества произошли весьма существенные — и неприятные для него — перемены.
Психология эмигрантов достаточно подробно описана в мировой литературе. Почти всегда эмигрант — раздвоенная личность: душой и сердцем он на родине и добивается признания там, где его нет, осуждает условия, царящие в покинутой отчизне, и жаждет вернуться туда, несмотря ни на что. Там, где он находится, он не может быть счастлив, но там, где он мог бы быть счастлив, он не может находиться. Отсюда нередко — психическая неустойчивость, фрустрация, поразительно высокий процент самоубийств. Товарищей по эмиграции не выбирают, их поставляет необходимость. Расшатанная психика делает необычайно сложной проблему совместимости, а отсюда неурядицы, ссоры; у филиппинцев, как мы видели, даже дуэли. Отсюда же чрезмерная чувствительность, уязвимость и ранимость, раздражительность. Пока Рисаль руководил филиппинцами издалека — из туманного Лондона, веселого Парижа, добропорядочного Брюсселя, — все признавали его авторитет. С его приездом в Мадрид негативные аспекты эмигрантского бытия с неизбежностью дают о себе знать; личное общение не выдерживает напряжений и нагрузок, которыми богата жизнь в изгнании.
Слово Рисаля — самое весомое, он — вождь, это никто не подвергает сомнению. Но Марсело дель Пилар уже почти два года как сменил Грасиано Лопес Хаену на посту редактора «Ла Солидаридад». Он определяет курс газеты, отбирает материал, заказывает статьи, а значит, практически руководит всей политической деятельностью эмигрантов. С появлением Рисаля встает вопрос: кто первый? Схватка неизбежна.
Эмигрантам она представляется как расхождение по не столь уж существенным моментам, на деле же борьба за первенство есть борьба двух политических линий, в принципе несовместимых. Борьба за «филиппинское дело» есть борьба политическая, а в политике главное — вопрос власти. И Рисаль, и дель Пилар исходят из того, что на Филиппинах реальная власть принадлежит Испании — это самоочевидно. Поначалу борьба шла лишь за то, чтобы «очеловечить» эту власть, сделать ее более гуманной, ограничить всевластие монашеских орденов, наделить филиппинцев равными с испан