ает выслушать самих филиппинцев, и мысль эта так понравилась богу-отцу, что он, не сдержавшись, восклицает по-французски: «А la bonne heure!» — «В добрый час!» Однако же филиппинцы несут такую чушь, что бог-отец только разевает рот. Он возмущается, что святой Петр пускает на небеса всякий сброд. Осерчав вконец, бог-отец велит гнать всех прочь, а Иисусу приказывает спуститься на землю и разобраться во всем, что там творится во имя его.
Иисус и Петр спускаются на землю. Здесь, как всегда у Рисаля, тон резко меняется, от сатиры он переходит к мелодраме — небесные посланцы скорбят при виде происходящего на земле. Они решают сначала побывать в Гонконге, чтобы подготовиться к путешествию на Филиппины. Иисус принимает облик филиппинца, Петр — китайца. Когда посланцы небес попросили у монахов ночлега, их, как людей безденежных, просто выставляют за дверь. Наконец они садятся на пароход и прибывают в Манилу, где опять-таки убеждаются в богатстве доминиканцев, хотя, говорит святой Петр, «если я правильно помню, Доминик уверял меня, что его последователи приняли обет бедности». На таможне у них отбирают деньги, Иисуса Христа обзывают реформатом, а найдя записи, которые он ведет для отчета богу-отцу, также и бунтовщиком и заключают в тюрьму. Святому Петру удается улизнуть — он и на сей раз предает своего господина. На этом повествование обрывается, и каковы дальнейшие приключения Иисуса и Петра на Филиппинах, мы не знаем.
Это блестящее литературное произведение остается незавершенным — мешают дела с колонизацией Северного Борнео. Прайер обещал землю, Березовский рассказал, как на ней живут «по правде», — существуют же толстовские колонии в России! След Березовского затерялся, но с Прайерами он поддерживает оживленную переписку, и они настойчиво зовут его приехать и все увидеть самому. В марте он совершает короткую поездку в Сандакан — в то время небольшое селение с китайским базаром, с немногими деревянными домами для европейцев, а в остальном — свайные туземные хижины. Но земли богатые. Уильям Прайер предоставляет в его распоряжение несколько лодок, и Рисаль тщательно осматривает окрестности: здесь можно сразу же заложить дома, здесь придется корчевать джунгли, а здесь необходимо осушение.
Но возникают трудности юридического порядка: поселенцы должны жить по британским законам, им не будет предоставлено особое законодательство, но свободы гарантируются в той же мере, как* и для других подданных: налоги одинаковы, воинской повинности нет. Вызывая немалое удивление Прайеров, Рисаль требует письменной гарантии, что филиппинцы не будут подвергаться дискриминации в области образования и даже что «им будет разрешено красить дома в любой цвет» (этот кажущийся нелогичным пункт объясняется тем, что испанцы на Филиппинах даже за разрешение выкрасить дом взимали особую плату). Пожимая плечами, Прайер пишет нелепые, с его точки зрения, бумаги.
Теперь надо получить подтверждение этих гарантий от британского губернатора Прайер всего лишь делец, только власти могут распоряжаться и землей и людьми. Но губернатор в отпуске, его замещает Александр Кук, к которому Рисаль и отправляется с официальным визитом. Изнывающий от жары чиновник, небрежно взглянув на листки, говорит, что все это чепуха, вещь само собой разумеющаяся, и тут же предлагает Рисалю 5 тысяч акров земли бесплатно, с освобождением от налогов на три года. Рисаль ошеломлен, но соглашается.
В тропиках с колонизаторами случается всякое — бывает, от жары (и виски) они перестают соображать и, стремясь укрыться в тени, где тянет ветерком, готовы дать любое обещание и подписать любые бумаги. Это, видимо, и происходит с Куком: он не может не знать, что по закону за каждый акр надо платить три доллара (вроде бы недорого, но за 5 тысяч акров это уже 15 тысяч, а Рисаль намерен получить несколько таких участков), не может не знать и того, что колониальный чиновник не имеет права подписывать соглашения с кем бы то ни было от имени британской короны без особых на то полномочий. Тут же получается так, что Рисаль вступает с ней в отношения чуть ли не на правах самостоятельного государства. Все бумаги подписаны, и Рисаль в прекрасном расположении духа уезжает в Гонконг.
Вернувшийся из отпуска губернатор тут же дезавуирует Кука, о чем Прайер уведомляет Рисаля. Тот огорчен, но не все потеряно — остается возможность договориться на иных условиях. Однако его решимость продолжать хлопоты заметно слабеет, он уже занят другими идеями, другими делами: он опять вступает в борьбу за «филиппинское дело».
Собственно, он был несколько наивен, когда рассчитывал отойти от борьбы: не может человек такого масштаба незаметно уйти в сторону. Его слишком хорошо знают, его ищут и в Европе и на Филиппинах — и без труда находят. Узнав о разрыве Рисаля с эмигрантами в Мадриде, комитет пропаганды в Маниле собирается на экстренное заседание. И тут происходит раскол, но в большинстве остаются рисалисты: они создают новый комитет, который объявляет, что он безоговорочно на стороне Рисаля. Комитет собирает значительную сумму — 700 песо — и предлагает Рисалю субсидию в 100 песо в месяц при условии, что он учредит новую газету и будет редактировать ее. Рисалисты пишут ему из Манилы: «Мы оформились в вашу партию». Рисалю эти вести, несомненно, приятны — значит, он нужен, значит, у него есть верные сторонники, может быть, действительно не стоит самоустраняться?
Пишут ему и совершенно незнакомые люди. Некий Лоренсо Миклат, о котором Рисаль никогда не слыхал, приветствует его «как незаметный сын страны и, следовательно, ваш брат». Миклат предлагает немедленную финансовую помощь «для патриотической работы», которую — Миклат в этом уверен — Рисаль должен возглавить. Таких писем немало. Пишут и соратники: Антонио Луна, брат художника и бывший соперник Рисаля безоговорочно встает на его сторону, объявляет себя сепаратистом, хотя и не призывает к свертыванию ассимиляционистской кампании: «Филиппинцы, — пишет он Рисалю, — должны организоваться по-новому, они должны быть готовы добиваться своих прав силой… не отказываясь, однако, от кампании в Мадриде… Пропаганда за ассимиляцию необходима, но сепаратистская пропаганда должна быть сильнее; собственно, уже сейчас надо искать людей, готовых сбросить ярмо». Для достижения этих целей Луна берется издавать новую газету и даже бороться с «Ла Солидаридад».
Рисаль и сам склоняется к решительным методам борьбы. В одном из писем (сохранилось лишь частично, но, судя по тому, что написано на тагальском языке, предназначается оно соотечественникам): «Не надо обманывать себя. Помочь делу мы можем только своей жизнью, в своей стране. Вся ошибка в том, что мы думаем, будто можно помочь ей издалека. Пора приблизить лекарство к больному. Поле битвы — Филиппины, и там мы должны сойтись». О том же он пишет Блюментритту: «Борьба теперь идет не в Мадриде». Блюментритт сразу делает вывод: если не в Мадриде, значит, на Филиппинах, а если на Филиппинах, значит, насильственными, революционными методами. Он тревожится за своего друга и дает совет: «Я хотел бы, чтобы печатались небольшие памфлеты на филиппинских языках, которые насаждали бы в массах человеческое достоинство, вселяли бы в них любовь к своему народу, к свободе, к образованию». Не так давно Рисаль и сам стремился к чему-то подобному. Но сейчас он уже мыслит по-другому. Как уже не раз бывало, он не принимает совета своего австрийского друга. «Даже если бы все газеты, — отвечает он, — если бы вся литература кричала о наших правах, то и тогда, мне кажется, это было бы впустую. Я обращаю взор в другую сторону. Чего мы добились кампанией «Ла Солидаридад», кроме вейлериады (то есть бесчинств генерал-губернатора Бейлера. — И. П.) и трагедии Каламбы? Мне кажется, что споры с правительством — пустая трата времени».
Куда же Рисаль «обращает взор»? Безусловно, на Филиппины, но думает он не о «маленьких памфлетах», которыми призывает ограничиться Блюментритт, а о создании новой организации. Называется она «Филиппинская лига». Устав Лиги Рисаль написал еще в конце 1891 года, а в январе 1892 года печатает его и отсылает в Манилу видным деятелям пропаганды, прежде всего — рисалистам из реорганизованного комитета. Цели Лиги таковы:
1. Объединение всего архипелага в сплоченное, мощное, единое целое.
2. Взаимная помощь в беде и нужде.
3. Защита против насилия и справедливости.
4. Развитие образования, сельского хозяйства и торговли.
5. Изучение и проведение реформ.
Казалось бы, куда умереннее? Но для достижения этих целей Рисаль намерен создать тайную организацию, охватывающую всю страну. Иерархическая сеть советов (народные советы подчинялись провинциальным, провинциальные — Верховному) должна стать структурой политической организации, основанной отчасти на масонских принципах. Каждый член Лиги должен: 2) слепо и беспрекословно выполнять все приказы главы совета; 3) сообщать фискалу своего совета обо всем, что он увидит или услышит, имеющем отношение к «Филиппинской лиге»; 4) хранить в строгой тайне все решения совета… 7) при вступлении в Лигу каждый должен принимать кличку». Требования устава явно не столь невинны, как цели Лиги.
Лига, разверни она свою деятельность, могла бы превратиться в организацию типа политической партии, и партия эта сыграла бы важную роль в росте политического сознания масс, в конечном счете — не исключено — в завоевании независимости. Но как раз этого и не происходит, о чем ниже.
Есть на ней и отпечаток масонства, как и на всем движении пропаганды. Филиппинские илюстрадос, да и рядовые филиппинцы, питают к нему явное пристрастие. Одна из причин этого — склонность к театральности, карнавалу: филиппинцам чрезвычайно импонируют внешние атрибуты масонства — знаки, символы, клички, тайные сборища лож. В 1890 году создается филиппинская ложа «Ла Солидаридад» (в нее входит и Рисаль) — ответвление испанской ложи «Гран Ориенте Эспаньолы», существующей по сей день и по сей день тесно связанной с филиппинскими масонами.
Сам Рисаль не придает масонству особого значения. Главное для него — борьба за дело Филиппин; если масонство может помочь в этой борьбе, он готов допустить его, но при условии подчинения интересам борьбы. Рисаль вступил в масоны давно, скорее всего еще в 1883 году, во время первой поездки в Париж. По ступеням посвящения он восходит крайне медленно и поднимается всего до третьей ступени, тогда как его соратники достигают тридцать третьей ступени. Свою масонскую кличку Димасаланг он использует как один из псевдонимов.