в лодку, туда же спускается Рисаль. Несколько взмахов весел — и лодка подходит к борту парохода «Себу». Рисаля встречают капитан и выделенная охрана, его препровождают в каюту. У дверей замирает часовой. Пароход почти тут же отправляется. Куда — никто не знает, даже капитан. По инструкции он должен вскрыть пакет с местом назначения только в открытом море. Пройдя остров Коррехидор и покинув Манильскую бухту, корабль плывет дальше на запад. Пора вскрывать конверт. Капитан в присутствии помощника и начальника конвоя вскрывает конверт. Место назначения — Дапитан.
Два дня спустя «Себу» бросает якорь в бухте Дапитана. Капитан, начальник конвоя и три стражника сопровождают Рисаля. Он отмечает в дневнике: «Берег показался мне мрачным, было темно, и наш фонарь освещал заросшую травой тропу. В городке нас встретил команданте, капитан Рикардо Карнисеро, Антонио Масис — бывший депутат и сенатор, и Косме — студент-практикант. Мы поднялись в здание комендатуры, которое показалось мне большим».
Так начинается ссылка. Судя по всему, Рисаль воспринимает ее как полную неожиданность. Не к этому он готовился: он хотел принять смерть, дать пример жертвенности соотечественникам, кровью смыть гнусные обвинения. А вместо этого он оказывается в глуши, вдали от друзей, как ему кажется, забытый ими. И он принимает решение жить отшельником, не вмешиваясь ни во что, особенно в политику. Он уже получил удар в Мадриде и тогда же объявил о решении отойти от активной деятельности; в Гонконге его вновь уговорили вернуться к борьбе, а вместо благодарности преподнесли статью в «Ла Солидаридад»; он поехал в Манилу, чтобы смыть грязь со своего имени, и вместо этого — объявил о создании Лиги, то есть снова включился в борьбу. И вот результат: забвение и ссылка. А раз так, пусть его оставят в покое, он больше не откажется от принятого в Мадриде решения, теперь-то его никто не собьет с толку. Он не только не вождь, он уже не участник борьбы. Рисаль как борец против колониального гнета перестает существовать с июля 1892 года. Он даже отказывается обратиться за помощью к влиятельным знакомым в Мадриде (а ведь был же он когда-то вхож к министрам), хотя обратиться к ним советует не кто иной, как сам команданте Карнисеро.
С Карнисеро происходит та же история, что и с Хосе Тавиелем де Андраде в 1887 году. Почтенный команданте проникается симпатией к своему поднадзорному, и они становятся до известной степени друзьями: вместе ходят на охоту, на экскурсии, наконец, команданте предлагает * Рисалю поселиться у него, и они питаются за одним столом. Но и в отдаленном Дапитане полно соглядатаев, получивших инструкцию не спускать глаз со ссыльного. Весть о непозволительной близости между команданте и «флибустьером» летит в Манилу, и оттуда следует приказ о переводе команданте в другое место. В начале 1893 года приезжает новый команданте, Хуан Ситхес, который отказывает Рисалю от дома, но скоро попадает под обаяние ссыльного, и между ними устанавливается в общем благожелательные отношения, хотя и не столь близкие, как при прежнем команданте.
Дружба дружбой, вежливость вежливостью, но Карнисеро остается добросовестным служакой и шлет в Манилу подробнейшие донесения о речах и поведении Рисаля, остающиеся ценнейшими источниками сведений об образе жизни и размышлениях Рисаля во время ссылки. Его сепаратистские идеи тускнеют, и он возвращается к мысли о возможности получения реформ из рук Испании. Вот как Карнисеро излагает (видимо, достаточно точно) содержание своей беседы с Рисалем:
«— Скажите мне, друг Рисаль, какие реформы вы считаете необходимыми в этой стране?
— Что ж, я скажу. Прежде всего дайте стране представительство в кортесах, и тогда многие злоупотребления прекратятся. Проведите секуляризацию, и тогда власть этих господ (то есть монахов. — И. П.), которую они делят с правительством, кончится; передайте приходы, по мере их освобождения, белому духовенству из филиппинцев или испанцев с полуострова. Реорганизуйте управление. Поощряйте начальное образование, освободите его от влияния монахов, повысьте жалованье учителям. Дайте половину мест в администрации филиппинцам, а половину оставьте испанцам. Поднимите мораль чиновников. Откройте коммерческие и технические школы в провинциальных центрах с населением свыше 16 тысяч человек… Вот мои реформы. Если их осуществят, Филиппины будут счастливейшей страной в мире».
Как видим, Рисаль просит весьма умеренных реформ: представительство в кортесах, секуляризация монашеских приходов, реорганизация системы управления, реформа образования. Это как раз те требования, с которых началось все движение пропаганды, в сущности, это программа ассимиляционистов. Более того, Рисаль уже не требует изгнания монахов, с чем никак не согласился бы такой лидер ассимиляционистов, как Марсело дель Пилар.
Разумеется, свидетельству Карнисеро не следует доверять безоглядно, ибо Рисаль мог и не говорить всего своему стражнику. Но он не стал бы говорить неправду кому бы то ни было, даже врагам. Показательно, что и друзья Рисаля по борьбе убеждены, что он сложил оружие, и это действительно так: он отказался от сепаратистских идей. Основания для такого отступления есть — напомним, что Рисаль всегда, даже высказывая самые радикальные суждения, даже призывая к насильственной борьбе, не забывал добавить, что лучше было бы обойтись без нее. Теперь, испытав жесточайшее разочарование, он отступает на этот всегда оставляемый им плацдарм. И на сей раз окончательно — больше мы уже не услышим от него призывов к борьбе. Двойственность, противоречивость, прослеживаемые на протяжении всей его активной деятельности, позволяют, видимо, осуществить отказ от борьбы без большого внутреннего напряжения, ибо он всегда может сказать себе: «Я всегда так говорил», и это правда, хотя говорил он не только «так».
Рисаль как идеолог национально-освободительного движения, как политический вождь перестает существовать, но все сказанное им прежде продолжает жить своей, независимой от него жизнью.
Чтобы отвлечься от невеселых дум, Рисаль с головой погружается в предпринимательскую деятельность и проявляет при этом недюжинные способности. Он ведь не раз утверждал, что обвинения филиппинцев в лени, в отсутствии деловых навыков и в нежелании их приобретать лишены оснований. Выиграв в лотерею около 6 тысяч песо (билет он купил в доле с Карнисеро и еще одним испанцем), он вкладывает большую часть в плантационное хозяйство (2 тысячи песо он, как почтительный сын, посылает отцу), которое скоро начинает приносить доход благодаря умелому ведению дела. Он полагает, что дает филиппинцам пример, достойный подражания, но и сам он, возможно, следует примеру обожаемого им Вольтера, который уже в фернейский период своей жизни не раз говаривал, что «нет ничего приятнее, как самому составить себе состояние».
В своей предпринимательской деятельности Рисаль сталкивается с ожесточенной конкуренцией китайского капитала: китайцы, пользуясь забитостью и пассивностью филиппинских крестьян, по дешевке скупают у них абаку и с выгодой перепродают в Маниле. У них же в руках вся розничная торговля, где цены, наоборот, повышенные, и Рисаль пишет матери: «Я поклялся ничего не покупать у них, а потому временами испытываю немалые трудности». Но Рисаль не сдается, он не может допустить, чтобы иностранцы наживались за счет филиппинцев, и предпочитает заказывать товары в Маниле, чем брать их в китайской лавке.
Вводит он и еще одно новшество: оказывается, местные дамы не носят чулок, и Рисаль как-то замечает, что это недопустимо. Его слова облетают Дапитан, и скоро дапитанские красавицы требуют в китайской лавочке чулки. Их нет, ибо никто отродясь здесь чулок не носил, но предприимчивый лавочник-китаец тут же шлет заказ в Манилу. И вот к очередной воскресной мессе все дапитеньас гордо демонстрируют друг перед другом удивительную обнову. Иезуит Висенте Балагер, узнав о причине такой популярности этой части дамского туалета, с амвона обрушивается на прихожанок: да знают ли они, что в Париже чулки носят только «эти женщины»? Слово священника на Филиппинах пока еще закон, местные дамы спешат домой, снимают чулки, чтобы никогда их больше не надевать, и китаец-лавочник несет убытки. Это немного утешает Рисаля — все-таки польза.
Карнисеро советует генерал-губернатору разрешить Рисалю взять к себе семью и даже дать ему пост провинциального хирурга, «который он не сможет оставить, и тогда Рисаль в Дапитане откажется от всего; надолго, а может быть, и навсегда забудет и друзей и политику. А в то же время мы сумеем выявить подлинных флибустьеров на этих островах». Семье действительно разрешают присоединиться к Рисалю (у него наездами бывают мать, сестры, племянники), что до флибустьеров, то два кабальеро — Карнисеро и Деспухоль — надеются добиться успеха перлюстрацией писем Рисаля, на этот счет Карнисеро получает детальные инструкции. Однако Рисаль действительно прекращает почти всякую переписку с соратниками по борьбе, так что команданте ограничивается изъятием писем на языках, которых он не понимает.
В делах слежки Карнисеро и Деспухоль рассчитывают на помощь иезуитов, которые надеются вернуть «блудного сына» в лоно церкви.
Сразу после высылки Рисаля в Дапитан туда на место приходского священника назначается не кто иной, как Франсиско де Паула Санчес — тот самый, который обучал юного Рисаля испанской поэтике и был его первым наставником в служении музам. Рисаль все еще глубоко уважает его — тем более что во время первого визита на Филиппины в 1887–1888 годах Санчес не побоялся публично выступить в защиту «Злокачественной опухоли». Назначение Санчеса — поистине «иезуитский» замысел, но он не приносит успеха. Рисаль и его бывший учитель вместе преподают в школе, симпатизируют друг другу, но в вопросах веры Рисаль остается несгибаемым, о чем Санчес и доносит своему начальству.
Тогда миссию возвращения «заблудшей овцы» берет на себя сам провинциал ордена иезуитов на Филиппинах Пабло Пастельс. Через Санчеса он передает Рисалю подарок — книгу, а в письме к другому дапитанскому иезуиту, Обачу, лестно отзывается о Рисале и просит довести этот отзыв до сведения ссыльного. Требования филиппинской и испанской учтивости, которые, как хорошо знают иезуиты, для Рисаля непреложны, просто обязывают его ответить на эту любезность. 1 сентября 1892 года, через полтора месяца после прибытия в Дапитан, Рисаль пишет письмо ученому иезуиту, начин