е, родное, которое прорывается сквозь завесу чужого языка и непривычного «отшельнического» пафоса.
Впрочем, одических стихотворений в период дапитанской ссылки Рисаль практически и не создает. Только однажды в нем просыпается прежний певец, выразитель веры в светлое будущее. Предстоит праздник — традиционная фиеста в местечке Талисай, где расположено поместье Рисаля, на таких праздниках всегда важную роль играют поэтические состязания. Рисаль пишет «Гимн Талисаю», который исполняют во время торжеств его ученики. Вторая строфа гимна в буквальном переводе звучит так: «Мы дети, мы недавно родились, / наша душа расцветает. / А завтра мы будем сильными мужчинами, / которые будут знать, как защищать свои семьи, / мы дети, которых ничто не испугает, / ни волны, ни буря, ни гром, / сильной рукой со спокойным лицом / мы будем знать, как бороться в минуту опасности». Впоследствии именно в этих строках судьи усмотрят призыв к восстанию, «пристегнув» к ним еще три строки: «Наши руки владеют / ножом, пером и мотыгой, / этими друзьями могучего разума». «Владеют ножом». Это для чего же? Ясно, для того, чтобы перерезать глотки испанцам.
Но «Гимн Талисаю» — исключение. Преобладают скорбные, элегические мотивы. Они находят дальнейшее развитие в «Песне странника», написанной в 1896 году, когда Рисаль собирается покинуть Филиппины и предвидит новые годы скитаний, а потому возвращается к теме странничества.
Здесь Рисаль уподобляет себя «оторванному листку» — вечный образ мировой поэзии. Странник ищет счастья, но ему не дано найти его, скорее всего «в могиле безвестной / он навеки покой обретет», в его душе — пустота, не заполненная любовью. Страннику некуда идти, дома он найдет только «снег и руины» (здесь Рисаль опять смешивает два культурных кода: само слово «снег» ничего не говорит филиппинцам). Надо просто идти, неизвестно куда, и «пусть другие поют о любви». Тема странничества — вообще тема дороги — столь же несвойственна филиппинской поэзии, как и тема отшельничества. Укорененность в роду, в клане, в общине — вот высшая ценность, достойная быть воспетой; «уходить и уединяться» — не филиппинский идеал, а если это и происходит, то всегда не по доброй воле; это — несчастье, удар судьбы, а не свободный выбор, и завидовать тут нечему. Но скитаться на чужбине филиппинцам, в том числе и филиппинским поэтам, приходилось довольно часто, поэтому тема скитаний все же встречается в филиппинской поэзии.
Тема отрешенности, проходящая через всю поэзию дапитанского периода, не означает, что изгнанник безропотно принимает свою судьбу. Такой вывод можно сделать из стихов, но не из конкретных действий Рисаля; как это не раз бывало в мировой литературе, поэзия следует своим законам, а жизнь — своим. Поэт воспевает место изгнания и в то же время делает все возможное, чтобы покинуть его. Через три года он начинает осаждать власти просьбами облегчить его участь.
К этому его толкают и личные обстоятельства. В 1893 году умирает Леонор Ривера — весть об этом быстро доходит до Рисаля. На это событие он глухо откликается в «Моем приюте»:
Звучат святые клятвы, и я благоговею,
я вижу двор, веранду и тихую аллею…
Безмолвье, вздохи, трепет —
я снова рядом с ней!
Личная жизнь не удалась — в этом Рисаль уверен твердо. Недаром же он Лаонг Лаан — обреченный. Но в феврале 1895 года в его жизнь входит двадцатилетняя Хосефина — так на испанский лад именует ее Рисаль, на английском же она Джозефина Бракен. Она приезжает в Дапитан со слепым приемным отцом, Джорджем Тауфером, американцем по происхождению. Отец Хосефины, ирландец Джеймс Бракен, был капралом 28-го пехотного полка, квартировавшего в Гонконге. Он был человеком нестрогих правил, и от связи с китаянкой у него родилась дочь — Хосефина. Жена Джеймса умерла через несколько дней после ее рождения, и находчивый капрал зарегистрировал ребенка как законную дочь Джеймса и Элизабет Бракен. Но в церковных книгах (Бракен как ирландец был правоверным католиком) она значилась как католичка-евразийка. Как это нередко бывает при смешанных связях, в ней явно возобладали черты одного из родителей — отца. На вид она нисколько не напоминает китаянку, и только малый рост (чуть более полутора метров — обстоятельство немаловажное для Рисаля) выдает ее смешанное происхождение. Впрочем, жители Гонконга наметанным глазом определяют в ней китайскую кровь, а в те времена, в условиях жесткого расового деления, это чревато серьезными последствиями. Поэтому Хосефина тщательно скрывает тайну своего рождения.
Джеймс Бракен не очень пекся о дочери — он пристроил ее к своему знакомому, Тауферу, и скоро навсегда покинул Гонконг вместе со своим полком. Тауфер удочерил Хосефину, и она росла в его доме вместе с его родной дочерью Сарой. Тауфер не блистал образованием, не дал он его и своим дочерям. Он являл собой тип авантюриста середины прошлого века, который наконец успокоился, сколотив кое-какое состояние. Но в 1891 году его постигает одно несчастье за другим. Умирает его вторая жена, его капитал, вложенный в дома, быстро обесценивается: на Гонконг обрушивается чума, жители в панике бегут в Макао, цены на дома резко падают. И в довершение всего он слепнет. В Гонконге он жил чуть выше Реднаксела-тэрас — той самой, где обитал Рисаль. Он слышал о глазном враче-чудотворце и теперь, четыре года спустя, решает отправиться к нему на Филиппины. С огромным убытком он продает свою собственность и в сопровождении дочерей едет на Филиппины.
Человек грубый, он остро переживает свое бессилие, отчего его деспотизм только усиливается. Родная дочь по дороге скрывается, приемная — Хосефина — сопровождает его до Дапитана. Она тоже не против обрести самостоятельность, но она связана по рукам и ногам. Дело в том, что Хосефина, как католичка, ходит к исповеди к доминиканцам — у них обширные владения в Гонконге. Узнав, что Хосефина с приемным отцом собирается к Рисалю, они шлют сообщение отделению своего ордена в Маниле. Там решают, что эту возможность надо использовать для засылки к Рисалю соглядатаев. Монахи сначала туманно говорят Хосефине о том, что к богу ведут разные пути, что ему можно служить по-всякому. А потом прямо предлагают: Хосефина должна взять сопровождающую в Маниле и дальше следовать с ней к Рисалю. Больше от нее ничего не требуется, это же так просто. Ну а за это святые отцы готовы подчистить запись в церковной книге о рождении Хосефины от матери-китаянки. Тогда в церковной книге запись будет такая же, как в гражданской. А можно ведь сделать и наоборот: привести запись в гражданской книге в соответствие с церковной, и тогда жить Хосефине на уровне моря, на самом социальном дне.
Бедная девушка, не очень разбирающаяся в жизни, соглашается. Она не платный агент монахов, она всего лишь инструмент в их руках. Пятно незаконнорожденности будет смыто — для нее это главное. Она согласна. Она действует строго по инструкции: в Маниле встречается с Мануэлой Орлак, доверенным лицом и любовницей каноника манильского собора, который, как и многие другие монахи, не соблюдает седьмую заповедь («не прелюбодействуй»). Мануэла присоединяется к путешественникам, и все трое следуют дальше, в Дапитан.
В жизнь Рисаля, томящегося в изгнании, Хосефина входит как олицетворение женского обаяния: красивая, с чувственными губами, с пышными каштановыми волосами, с изящной фигурой — и главное — подходящего роста. (Современники, правда, отмечают, что есть в ней и «чрезмерная смелость», некоторые пишут и о вульгарности.) Рисаль влюбляется в нее в первые же часы, может быть, даже минуты. В его любви есть и доля сострадания, он знает о ее тяжелой жизни. Правда, он, рафинированный илюстрадо, человек высокой культуры, сразу ощущает пробелы в ее образовании и воспитании, но сострадание и жалость вкупе с физической привлекательностью Хосефины берут верх. Ведь эти недостатки так объяснимы, а сама она так молода, что все это кажется вполне поправимым.
С особой обостренностью чувств, присущей слепым, Тауфер быстро улавливает, что между врачом и его приемной дочерью возникла симпатия. Происходит тяжелейшая сцена: как-то раз, после осмотра Тауфера в доме для приезжих больных, Рисаль задерживается с Хосефиной в соседней комнате. Пациент совершает утренний туалет: бреется после осмотра врача. И вдруг слышит голоса в комнате рядом. Он врывается к ним с бритвой в руках и требует, чтобы ему сказали правду. Да, они любят друг друга. Да, они собираются пожениться. Тауфер заносит бритву и клянется, что тут же перережет себе горло, если они не откажутся от своего замысла, обрекающего его на гибель. Рисаль бросается к слепому и после короткой борьбы вырывает бритву из его рук. Но Тауфер кричит, что все равно покончит с собой и они будут виноваты.
Хосефина не выдерживает сцены и обещает, что отправится с Тауфером в Гонконг. Но между собой Рисаль и Хосефина решают, что, когда старик остынет, она вернется к нему. Во всяком случае, ей не следует ехать дальше Манилы. Он дает ей письма к матери и сестрам. «Податель сего письма, — пишет он донье Теодоре, — сеньорита Хосефина Леопольдина Тауфер, на которой я чуть было не женился, при условии, конечно, что вы дали бы мне согласие. Наши отношения пока прерваны по ее предложению, ибо возникло слишком много трудностей. Она почти одинока в этом мире… Поскольку она мне небезразлична и, возможно, позже решит соединиться со мной и поскольку она может остаться одна, покинутая всеми, умоляю вас оказать ей гостеприимство и обращаться с ней как с дочерью. Обращайтесь с сеньоритой Хосе-финой как с человеком, которого я чрезвычайно ценю и который не должен остаться без защиты».
Семья считает своим долгом предупредить Рисаля. Сестры пишут ему откровенно: и что Хосефина ему не пара, и что он попался в ловушку, и что вообще он ведет себя не вполне достойно. На такие обвинения надо отвечать. Родителям, Пасиано и старшим сестрам он не может ответить прямо, как младший, он не имеет права поучать старших. Но зато Тринидад (она больше других общается с Хосефиной, ибо говорит по-английски) он может сказать все, что думает, и поручает ей передать ответ семье: «Скажи всем, чтобы они больше доверяли мне и не считали меня ребенком, которого во всем надо поучать. Уж если даже моя семья не доверя