в Себу, отмечает он, «многие прибыли на корабль из любопытства и для лечения», здесь ему приходится сделать четыре сложнейшие операции. И дает десятки консультаций «богатым праздношатающимся».
Дневник выдержан в спокойных тонах, в нем даже сквозит радость. Появляются описания излюбленных Рисалем морских видов, есть в нем и необычайно яркие зарисовки филиппинской действительности. «Мы видели, — записывает он, — отряд рекрутов. Они маршировали со связанными руками, и за ними шел и играл оркестр!» В одной этой сценке, как в капле воды, отражена вся жизнь колониальных Филиппин.
Шестого августа на рассвете «Эспанья» входит в Манильскую бухту. Но парохода «Исла де Лусон» там нет — он отплыл в Испанию накануне. До следующего парохода — месяц, и за этот месяц произойдут события, которые предрешат судьбу Рисаля. Первый этап гонки со смертью проигран.
Судно еще не успевает дойти до якорной стоянки, как к нему подваливает катер. На нем лейтенант гражданской гвардии в сопровождении рядовых гвардейцев. Лейтенант сообщает сеньору Рисалю, что тому приказано не покидать корабль — вечером его примет сам генерал-губернатор. Он, лейтенант, прислан «составить сеньору Рисалю компанию». Все пассажиры, в том числе Нарсиса и Хосефина, сходят на берег. Рисаль остается один, но ненадолго: на катере пребывают донья Теодора, сестры Люсия, Тринидад и Мария, племянники и племянницы. Чуть позже вновь появляются Нарсиса и Хосефина — они только успели переодеться и вновь спешат на корабль: Нарсиса — к обожаемому Пепе, Хосефина — к любимому Джо. День проходит в беседах, воспоминаниях. О будущем говорить избегают: всем ясно, что что-то неладно, ведь недаром же его не пускают на берег.
Вечером лейтенант вежливо, но твердо просит родственников покинуть судно. Рисаль опять остается один, опять ждет. Чего? Пока неизвестно. Только после десяти вечера на судно прибывает еще один офицер. «Его высокопревосходительство изволили переменить решение и не примут сеньора Рисаля. Его высокопревосходительство приказали доставить сеньора Рисаля на крейсер «Кастилия» — он стоит в нескольких милях отсюда, напротив города Кавите. Соблаговолите следовать за мной».
Канонерка доставляет Рисаля на борт крейсера. Там его встречает командир и приглашает к себе в каюту, «простую, но удобную и со вкусом обставленную. Он просит меня сесть и сообщает, что по приказу капитан-генерала я задержан, но не являюсь арестованным на борту крейсера, чтобы избежать осложнений — как со стороны друзей, так и со стороны врагов. Я отвечаю, что рад такой мере, ибо она избавит меня от многих неудобств, и что я сожалею- только о том, что крейсер стоит далеко от Манилы и я не смогу увидеть родителей». Рисаля помещают в каюту без иллюминатора, приставляют к нему вестового, он же и охранник. Начинается месячное «сидение» Рисаля на крейсере.
Фактически он отрезан от мира, но все же его посещают мать и сестры. Мужчины у него не бывают: дон Франсиско ссылается на недуги, что до брата, то Пасиано еще со времен Гонконга не желает видеть Пепе. Он не одобрил его возвращения на Филиппины и считает, что Пепе совсем перестал думать о семье.
На берегу между тем назревает семейная драма. Хосефину по требованию Рисаля принимают в семью, но все разговаривают с нею чрезвычайно холодно. В ней видят чуть ли не главную причину всех несчастий. И только Нарсиса, последние несколько месяцев прожившая бок о бок с Хосефиной, сочувствует ей. Рисаль просит ее прислать ему одежду — она по ошибке посылает фрак. Зачем ему фрак на крейсере? Он мягко упрекает ее, сестры же бросают ей в лицо: такой пустяк не может сделать как следует. Хосефина шлет горькие письма на борт крейсера: «О любимый мой, я так страдаю здесь в Тросо (район Манилы, где живет семья Рисаля. — И. П.); может быть, они и впрямь должны стыдиться меня, потому что я не жена тебе, но ведь они об этом говорят открыто, в присутствии сеньоры Нарсисы, детей. Так что не удивляйся, если вдруг услышишь, что я больше не появляюсь в Тросо». И в конце письма: «Если ты поедешь в Испанию, постарайся разыскать какую-нибудь свою прежнюю любовь и женись на ней — это лучше, чем жить как мы с тобой. Я не стыжусь того, что было, пусть люди знают, что я жила с тобой, но раз твои обожаемые сестры стыдятся меня, тебе лучше жениться на ком-нибудь другом. Твоя сестра Нарсиса и твой отец — они очень хорошие и добры ко мне».
Бедная Хосефина пытается попасть на прием к генерал-губернатору, но адъютант не пропускает ее: кто она такая, чтобы докучать его высокопревосходительству? Даже не жена Рисалю.
Но все это не самое серьезное. Смутные слухи о существовании разветвленной тайной организации, ставящей целью вооруженное восстание, циркулируют все упорнее. Вообще удивительно, как в течение четырех лет испанские власти не смогли раскрыть существование громадной организации, насчитывавшей до 30 тысяч членов. Их подводит собственное высокомерие: они не считают туземцев за людей. Вот те из них, кто имеет кое-какое образование, — те могут причинить неприятности: юристы, бизнесмены, вообще все масоны. А невежественные низы — ну на что они способны? Только на то, чтобы быть игрушкой в руках масонов. И всякий раз, когда осведомители сообщают, что в низах идет брожение, что они вроде бы создали тайную организацию, полицейские чины, презрительно поморщившись, откладывают донесения в долгий ящик, наложив резолюцию: «Рассмотрено (это означает: «мер не принимать»). Следить за илюстрадос». Два-три монаха тоже передают сведения, почерпнутые из исповедей прихожан: кое-кто участвует в тайных сборищах. Запрос властей: «А илюстрадос участвуют в этих сборищах?» — «Таких сведений нет». — «Ну и прекрасно». И опять никаких мер.
Пятого июля некий лейтенант гражданской гвардии шлет донесение: «Члены какого-то общества вербуют людей для неизвестных целей, заставляют их кровью подписывать клятву». Резолюция: «Рассмотрено». 13 августа аналогичное донесение получают от одного священника. Наконец, 19 августа двое катипунерос основательно повздорили между собой, и один из них, Теодоро Патиньо, в сердцах грозит выдать все секреты организации. Он сообщает обо всем сестре, монахине, та — своей настоятельнице, та, в свою очередь, убеждает Патиньо действительно рассказать обо всем приходскому священнику Мариано Хилю. Полученная информация производит на Хиля большое впечатление. Но он знает, что Малаканьянг с недоверием относится к такого рода сообщениям, и требует от Патиньо конкретных доказательств. Пожалуйста: в типографии, где работает Патиньо, печатают бланки расписок о получении членских взносов. Хиль с несколькими гражданскими гвардейцами отправляется в типографию. Патиньо показывает литографский камень, с которого печатают бланки расписок. Гражданские гвардейцы наугад (или по указанию Патиньо) взламывают сундучок, где хранятся вещи и инструменты одного из рабочих, и находят: устав Катипунана, протоколы заседаний отделения, расписки и кинжал.
Полученные доказательства нельзя игнорировать: начинаются аресты. Бонифасио и еще нескольких человек из его ближайшего окружения успевают предупредить. В тот же день он фабрикует письма, компрометирующие принсипалию, и передает по цепочке приказ: всем катипунерос собраться 24 августа в местечке Балинтавак. Аресты начинаются уже 19 августа, 21 августа Бланко телеграфируют в Мадрид о раскрытии «обширной тайной организации с антинациональными тенденциями» и об аресте 22 человек — по подложным письмам Бонифасно. Сам Бонифасио 21 августа прибывает в местечко Пугад Лавин, не сумев добраться до Балиитавака, и здесь 23 августа призывает к восстанию. В знак согласия все присутствующие разрывают свои налоговые карточки (они же — удостоверения личности) и тем отрезают себе путь к отступлению[34]. Так начинается первая в Азии национально-освободительная революция.
Первое столкновение происходит на окраинах Манилы: Бонифасио и тут действует по рецепту Симона, героя «Мятежа», который тоже наносил удар из провинции по столице. Но здесь повстанцы терпят поражение и вынуждены отступить. Однако в другом месте, в городе Кавите, напротив которого стоит крейсер «Кастилия», молодой алькальд, член Катипунана Эмилио Агинальдо неожиданно одерживает победу: узнав, что его собираются арестовать, он поднимает местных катипунерос и скоро захватывает город и почти всю провинцию. Только арсенал и порт остаются в руках испанцев по той причине, что их прикрывают огнем с военных кораблей, чей флагман «Кастилия», на борту которой томится Рисаль. Гром орудийных залпов сразу говорит ему обо всем: «Началось!» Он то звал к восстанию, то предостерегал против него. И вот оно началось — без него, но вдохновленное им. Ночью ему разрешают подняться на капитанский мостик. «Да не допустит господь столкновений этой ночью, — записывает он в дневнике. — Несчастные соотечественники обезумели и идут на верную гибель. Говорят, что совершено нападение на Имус».
Его отношение к начавшемуся восстанию определяется сразу же: «Это не мое дело, я этого не хотел». У него нерушимое алиби: весь месяц он находился под строжайшим надзором на борту крейсера. Конечно же, его ни в чем не могут обвинить, и он испытывает даже некоторое облегчение, которое сквозит в письме Блюментритту: «Генерал-губернатор отправил меня на крейсер «Кастилия», где я был отрезан от всех и встречался только с семьей. Как раз в это время в Маниле произошли беспорядки, о чем я сожалею, но как раз они показывают, что я вопреки их предположениям не тот, к кому сходятся все нити. Моя полная невиновность доказана».
Непричастность Рисаля к происшедшим событиям ясна и властям, о чем свидетельствует письмо Бланко Рисалю, отправленное 30 августа. Из общей интонации письма следует, что Бланко как бы приглашает Рисаля посмотреть со стороны на происходящее, в котором тот, с его точки зрения, не замешан. Есть в нем даже и похвальба собственной предусмотрительностью: он изолировал Рисаля, и все обернулось к лучшему, теперь он вне подозрений. Одновременно генерал-губернатор Бланко передает Рисалю два идентичных письма: военному министру и министру заморских территорий. В ни