х он пишет: «С глубокой симпатией рекомендую вам доктора Хосе Рисаля, который отбывает на полуостров (в Испанию. — И. П.) в распоряжение правительства, желая предложить свои услуги в качестве хирурга в действующей армии на Кубе. Его поведение в течение четырех лет ссылки в Дапитане было безупречным, и, по моему мнению, он тем более заслуживает прощения и благосклонности, что никоим образом не замешан ни в химерической попытке, которая стоит нам столько крови, ни в каком бы то ни было заговоре или тайной организации». Это полное оправдание Рисаля верховной колониальной властью. Казалось бы, второй этап гонки со смертью начинается при благоприятных для Рисаля обстоятельствах.
2 сентября Рисаль переходит на борт парохода «Исла де Панай», который на следующий день отплывает в Испанию. Он вроде бы свободен: каюта с иллюминатором, охраны нет. Он даже обедает за капитанским столом. С началом нового путешествия начинается и дневник. Первые записи вполне спокойные, даже умиротворенные. Он отмечает только скверный сервис: столовую посуду моют в одном тазу, и Рисаль, всегда чрезвычайно требовательный по части гигиены, сам моет свой прибор. Но уже через день тон дневника меняется: появляются тревожные нотки, его заботит уже не санитария, а отношение к нему самому. На борту «Исла де Панай» два иезуита, один из которых тяжело болен, фактически при смерти: от него отказывается судовой врач. Рисаль, движимый природным человеколюбием и убеждением, что врач должен бороться за жизнь больного до конца, не отходит от койки умирающего. В знак признательности другой иезуит посвящает Рисаля во все слухи и толки, циркулирующие на пароходе. Рисаль, столь общительный, уже заметил, что пассажиры сторонятся его. Рисаль записывает со слов иезуита: «Меня избегают, потому что верят, будто я — причина беспорядков в Маниле. Мне остается только смеяться над наивностью и невинностью этих индивидов».
Но смеяться, собственно, нечему. 8 сентября «Исла де Панай» прибывает в Сингапур. Из местных газет становится известным, что положение осложнилось: повстанцы одерживают верх во многих местах, власти шлют подкрепления, но Испания далеко, и они еще в пути. Попутчик Рисаля на пароходе — Педро Рохас, брат того Франсиско Рохаса, который арестован и уже расстрелян в Маниле. Узнав о происшедшем, Педро вместе с сыном сходит на берег и не возвращается на корабль. На борт парохода поднимаются филиппинцы, живущие в Сингапуре, и умоляют Рисаля последовать примеру дона Педро. «Стать беглецом — никогда! — отвечает Рисаль. — Я дал слово генералу Бланко, что отправлюсь на Кубу служить в испанской армии. В любом случае Бланко позаботится обо мне». Позаботится, но не так, как думает Рисаль.
Тогда филиппинцы предлагают срочно возбудить дело в сингапурском суде о нарушении habeas corpus, закона о неприкосновенности личности: в сингапурских водах, то есть на английской территории, незаконно задержан человек. Суд может задержать выход судна в море. И от этого Рисаль категорически отказывается: ведь он не пленник, не арестованный и, главное, верит «слову кабальеро», данному Бланко.
Проходят девять тревожных дней. Судно подходит к Адену. Запись в дневнике: «Среди пассажиров ходят слухи, будто я, уж не знаю где, провозгласил тост: «Самым прекрасным для Филиппин будет день, когда мы сможем пить вино из черепов испанцев» (!!!) И этому верят!» Неделю спустя, на подходе к Мальте, они встречают пароход «Исла де Лусон» — тот самый, на который Рисаль опоздал за два месяца до того. Пароход набит солдатами — на Филиппины срочно перебрасывают подкрепления. Умирает опекаемый Рисалем иезуит, тело его предают морю. Для Рисаля это тоже дурное предзнаменование. А на подходе к Мальте он получает предписание капитана — не покидать каюты во время стоянки. Рисаль письменно отвечает, что выполнит распоряжение, но хотел бы знать причину столь необоснованного приказа. Капитан отвечает, что этого требуют пассажиры, — они опасаются, что Рисаль сойдет на берег и не вернется на судно. Он, капитан, верит слову Рисаля, но нет вреда и в мерах предосторожности.
Через благожелательно настроенного к нему иезуита Рисаль узнает, что его намерены заточить в крепость Сеута в испанском Марокко напротив Гибралтара. Но как же слово Бланко? «Если эти дурные вести верны, мне остается только усомниться во всем». А Блюментритту он пишет, что Бланко поступает, как последний бандит с большой дороги и даже хуже — это единственное место во всех дневниках Рисаля, где он употребляет нецензурное выражение. «Я не виновен, а теперь в награду они заточают меня в тюрьму!!! Это позор, но если это правда…»
Это правда. Что же произошло за время путешествия, что превратило Рисаля, свободного человека, 2 сентября взошедшего на борт «Исла де Панай», в арестованного, 3 октября прибывшего в Барселону? Весь этот месяц шел интенсивный обмен телеграммами между Манилой и Мадридом. Первая телеграмма отправлена Бланко 2 сентября, в день отплытия парохода из Манилы, и адресована министру заморских территорий. В ней Бланко сообщает, что Рисаль следует в Испанию, а оттуда намерен отправиться на Кубу: «Он готов выполнить свой долг. Заверения в этом вполне искренни, не по форме, а по существу, что доказывается тем, что он не замешан в недавно раскрытом движении, о котором я сообщал вашему высокопревосходительству». В ответ министр шлет телеграмму Бланко: «Прошу ваше высокопревосходительство уточнить, следует ли Рисаль в Испанию как ссыльный, каково место его назначения, тщательно ли его охраняют». Из текста телеграммы опытный служака Бланко делает вывод: он дал промашку, в Мадриде Рисаля считают опасным преступником. Карьера — дело важное, куда важ-пее, чем слово, данное Рисалю. В тот же день, 7 сентября, он шлет шифрованный ответ: «Подтверждаю: Рисаль ссыльный, под охраной капитана «Исла де Панай». Не удовлетворившись этим, он посылает еще одну телеграмму, чтобы отречься от прежних своих отзывов, благоприятных для Рисаля: «Хотя Рисаль кажется не замешанным (в беспорядках. — И. П.) и несмотря на его хорошее поведение… ничего не можем гарантировать. Поступайте, как считаете нужным, решайте его судьбу там».
Министр докладывает кабинету, что Рисаль должен прибыть в Барселону и поступить в распоряжение местного начальника гарнизона, — соответствующий приказ уже послан. Начальник гарнизона в Барселоне не кто иной, как Эулохио Деспухоль, он же граф Каспе, за четыре года до того сославший Рисаля в Дапитан. Получив предписание заключить Рисаля в замок Монтхуич, он запрашивает у военного министра подтверждение этому распоряжению. Тот шлет короткое «да», но сам, в свою очередь, обращается к премьеру, ибо сам военный министр только что получил иное распоряжение, а именно заточить Рисаля в замок Алусемас в Сеуте. Премьер подтверждает это последнее распоряжение. Телеграмма от необходимости строгого наблюдения за Рисалем и о предстоящем заключении в Сеуте идет на Мальту на имя капитана «Исла де Панай», ее содержание — через иезуита — становится известным Рисалю.
Но Деспухоль пока ничего не знает об этом — у него приказ заточить Рисаля в Монтхуич. Три дня Рисаль проводит на борту судна. Только 6 октября его будят среди ночи, грубо велят одеться и собрать вещи. На берегу ждут два конных стражника. Небо над Барселоной светлеет — пять часов утра. Стражники, не слезая с седел, принимают арестованного — так они именуют Рисаля — и говорят, что тот сам должен нести свои чемоданы в замок, вверх по склону. Тяжело? Там книги? Тогда пусть бросает чемоданы, им наплевать. Мимо идет случайный прохожий, какой-то бедняк спешит пораньше в порт в надежде заработать. За два песо он соглашается донести чемоданы.
В замке Рисаля помещают в камере номер 11. Ему ничего не объясняют, а вскоре после полудня снова велят собраться — теперь его отправят назад, в порт. Зачем? Что все это значит? Офицер грубо кричит на Рисаля. Он опять сам несет свои чемоданы до выхода из замка и опять нанимает какого-то бедняка. В порту происходит задержка: Рисаля требует к себе генерал-лейтенант Деспухоль, только что наблюдавший за посадкой на суда войск, отправляемых на Филиппины. «Генерал был в парадном мундире, при орденской ленте, — записывает Рисаль. — Пожалуй, он похудел. Он принял меня несколько минут стоя и объяснил мне мое положение. Он только что получил телеграмму из Мадрида — ему приказано поместить меня на борт парохода как заключенного. Он уже заказал каюту второго класса. Я могу ходить по кораблю, но не имею права сходить на берег. С четверть часа мы говорили о разных важных вещах, затем я покинул его».
Итак, встреча холодная и короткая — генерал даже не предлагает Рисалю сесть. Рисаля отправляют на пароход «Колумб», отплывающий в Манилу. За день до того произошел еще один поворот событий, поворот, трагический для Рисаля. Военный министр запросил Бланко: «Телеграфируйте ответственность Рисаля восстании, ваше личное мнение, как ним обращаться». На этот вопрос Бланко, тотчас уловивший недовольство начальства, шлет ответ, предрешивший судьбу Рисаля: «После отъезда Рисаля получены серьезные доказательства его причастности к восстанию. Следователь требует вернуть Рисаля в его распоряжение». Этот следователь — полковник Франсиско Оливе, в свое время сжегший Каламбу, давний недруг Рисаля.
Бланко все же получает выговор за «непоследовательность»: сначала он высказывался в пользу Рисаля, теперь требует вернуть его на Филиппины. Эта его просьба удовлетворяется: военный министр шлет телеграмму Деспухолю, который и зачитал ее Рисалю. Итак, не Сеута, а Манила. Гонка со смертью проиграна окончательно.
Корабль «Колумб» тоже везет подкрепления на Филиппины. Рисаль находится под неусыпным надзором: у дверей его каюты дежурят двое часовых; каждые полчаса, даже ночью, в каюту заглядывает офицер, грубо кричит, требует, чтобы Рисаль не закрывал дверь, чтобы днем сидел, а ночью не покрывался одеялом, срывает его с него, дергает за ноги. Грубияна сменяет другой офицер, более воспитанный. «Он, — пишет Рисаль, — сказал мне, что многие мадридские газеты считают меня ответственным за беспорядки на Филиппинах, и все верят этому. Боже мой! Значит, общественное мнение