эпитетами, издевается над католической религией, тщится доказать, что филиппинцы никогда не станут цивилизованными, пока они управляются презренными и развратными, как он их называет, испанцами». Далее Алькосер переходит к «Мятежу», который полон угроз, адресованных испанцам, и посвящен трем казненным священникам, которых «он окружает ореолом мучеников».
Разумеется, Рисалю, инкриминируют и сотрудничество в «Ла Солидаридад» — сепаратистской газете… страницы которой он использовал для распространения антииспанских, антирелигиозных взглядов и ими он отравил эту страну. Не забыты и научные работы, в частности издание Морги с аннотациями, в которых «этот заблудший доктор тщится доказать, что до прихода испанцев в этой стране существовала столь высокая духовная и материальная культура, что испанцы лишь немногое добавили к ней… Из этой ложной и пагубной доктрины, проповедуемой Рисалем при всяком удобном случае, были сделаны ложные выводы, опасные для испанского суверенитета».
И. лишь покончив с писательской деятельностью Рисаля («которая неопровержимо свидетельствует о том, что человек, судимый, сегодня, одержим всепоглощающей ненавистью к Испании»), обвинитель переходит к собственно политическим обвинениям: принадлежность к нелегальным организации, создание таковых, причастность к мятежу. Главное тут для Алькосера — масонская деятельность Рисаля, которой он никогда не занимался активно и с которой порвал окончательно в 1892 году. Это масоны, утверждает Алькосер, измелили характер индейцев, «до того столь послушных, столь преданных, столь почтительных к испанцам с полуострова», и превратили их в лютых врагов Испании.
Говоря о Филиппинской лиге, обвинитель исходит из совершенно ложной посылки, будто Лига и Катипунан одно и то же: эту организацию создал Рисаль, он ее бессменный глава, и руководство он осуществлял с «макиавеллевской хитростью» даже из ссылки, о чем свидетельствует визит Пио Валенсуэлы. Впрочем, утверждает Алькосер, это не столь важно, ибо «в преступлениях такого рода основная вина падает на того, кто пробуждает дремлющую ненависть и надежды на будущее». А уж в этом Рисаль виновен как никто другой: «Уважаемые судьи! В Рисале мы видим самую душу восстания. Его соотечественники, впечатлительные дети, служат ему, как вассалы сеньору, смотрят на него как на высшее существо, чьи приказы выполняются беспрекословно. Человеческое тщеславие, которое и у более цивилизованных народов считается пороком — а тем более является таковым у азиатов, — заставило этого человека отказаться от предназначенного ему природой скромного положения и без колебаний встать во главе революционного заговора». Обвинитель требует смертного приговора — как по сути слушаемого дела, так и от имени «павших на полях сражений, от имени испанских вдов и ойрот».
Реакция офицеров — членов суда — на речь обвинителя самая благожелательная. Они и сами думают так же. Лейтенант Алькосер, пусть несколько длинновато, изложил их мысли. Конечно же, обвиняемый заслуживает смерти. Но послушаем, что скажет защитник. Впрочем, что ан может сказать? Он ведь тоже испанский офицер.
И все же лейтенант Луис Тавиель де Андраде имеет мужество отметить, что весь процесс проходит в атмосфере «предубеждения, на нем сказывается сложившееся общее мнение, которое, разумеется, имеет свои основания, но которое в то же время явно задает тон и сбивает процесс с правильного пути, а потому даже самые беспристрастные люди не могут игнорировать эту атмосферу, не могут отказаться от предубеждений». Для Андраде сложившаяся атмосфера «имеет свои основания» — он тоже испанец, тоже офицер. Но все-таки, вопрошает он членов суда: где и когда Рисаль заявлял, что он готов «идти войной» на испанскую родину? Таких свидетельств нет. Его книги? Да, в них он показывает «меньшее, чем следовало бы, уважение к испанскому имени», но ведь цель этих книг можно истолковать и как попытку ускорить предоставление Филиппинам реформ как раз для упрочения испанского суверенитета над этими островами. Да, за свои писания он уже был наказан — ссылка в Дапитан. Он — глава восстания? Но ведь в момент его начала он находился на испанском крейсере и не мог ничем и никем руководить. Лига? Но ее цель — содействовать развитию торговли и промышленности, к тому же обвиняемый не связан с нею с 1892 года. Итак, нет вещественных доказательств, нет признания обвиняемого, нет достойных доверия свидетелей (они явно выгораживают себя). Так на каком, спрашивается, основании выносить столь суровый приговор, которого требует обвинитель?
Андраде просит суд выслушать Рисаля и просит офицеров не считать себя мстителями за павших, за вдов и сирот, о которых говорил Алькосер, а быть только справедливыми.
Во время речи члены суда многозначительно переглядываются: лейтенант говорит красиво, ничего не скажешь, но для них не очень убедительно. Впрочем, такой его долг. А концовка вообще никуда не годится — ну, просил бы о смягчении приговора, а тут — «не виновен». С этим господа испанские офицеры никак не могут согласиться. Каждый из них внутренне уже принял решение. Впрочем, послушать флибустьера еще раз — это можно.
Рисаль встает со связанными руками и просит суд рассмотреть следующие обстоятельства. Он на память излагает «Дополнения к моей защите», над которыми трудился накануне. «Дополнения» состоят из 13 пунктов. Первые пять касаются восстания. Рисаль еще раз заявляет: с 6 июля 1892 года он не занимался никакой политической деятельностью, что подтверждается и приездом к нему Пио Валенсуэлы: «Это доказывает, что я не состоял в переписке с ними». Он не может нести ответственности за то, что повстанцы использовали его имя. Невиновность его доказывается и тем, что он не пытался бежать — ни из Дапитана, ни по пути в Испанию. Он никак не является главой мятежа. «Что это за вождь, которому ничего не говорят о планах?.. Что это за вождь, которому, когда он говорит «нет», последователи отвечают «да»?
Четыре следующих пункта касаются Лиги. Да, он написал программу и устав, но Лига, в сущности, организация экономическая, к тому же она прекратила существование после учредительного собрания. Это доказывается и тем, что мятежникам пришлось создавать новую организацию, Катипунан, а «новая организация не создается, если действует прежняя». Десятый пункт касается писем. Возможно, признает Рисаль, «в них есть желчная критика, но ведь они написаны в пору, когда семья лишилась имущества, когда родственников отправили в изгнание». Одиннадцатый пункт: в ссылке в Дапитане он вел себя примерно, это могут подтвердить сменявшие друг друга команданте, дапитеньос и даже бывшие там иезуиты, хотя с некоторыми из них он был в ссоре. Двенадцатый пункт гласит, что все вышеизложенное, по мнению Рисаля, полностью опровергает все обвинения как беспочвенные: он не причастен к мятежу.
Но суд решает иначе. Его процедура упрощена до предела: речь обвинителя, речь защитника, речь Рисаля. Это все. Ни допроса свидетелей, ни перекрестных допросов, ни оценки предъявленных доказательств не будет. Собственно, судоговорение уже кончилось.
Дело снова поступает к Пенье — он должен дать общее заключение относительно обоснованности приговора. Пенья еще раз суммирует дело. Он начинает с того, что признает блестящие способности Рисаля, потом на этой же странице, не смущаясь противоречиями, заявляет, что ничего примечательного Рисаль не создал, но тем не менее «стал воплощением революции, самым значительным вождем сепаратистского движения, короче, идеалом невежественного сброда… который видел в этом профессиональном возмутителе сверхчеловеческое существо». Вина его, утверждает Пенья, вполне доказана, приговор оправдан, все требования закона соблюдены. Свой отзыв Пенья 28 декабря отправляет генерал-губернатору, и Камило де Полавьеха тут же налагает резолюцию: «Утверждаю вынесенный военным судом по данному делу приговор, согласно которому арестованный Хосе Рисаль приговаривается к смертной казни. Приговор привести в исполнение через расстреляние в 7 часов утра 30-го числа сего месяца на Багумбаянском поле с соблюдением всех требований закона».
Слух о приговоре моментально облетает Манилу. Принимаются меры предосторожности: усиленные наряды патрулируют улицы, испанцы, по словам одного из корреспондентов мадридской газеты, «ждут, что семья Рисаля спровоцирует беспорядки, чтобы не допустить приведения приговора в исполнение». Ничто не может быть дальше от действительности. Дон Франсиско (ему уже 79 лет) совсем одряхлел, Пасиано только что оправился от пыток, а донья Теодора с дочерьми отправляется к нотариусу и там диктует прошение на имя генерал-губернатора, в котором говорит, что обвинение не доказано «ни по совести, ни по юридическим основаниям» и взывает к милосердию. С этим письмом донья Теодора бредет во дворец, но ее не принимают.
Рано утром 29 декабря пронырливый мадридский корреспондент Сантьяго Матэ из газеты «Эль Эральдо де Мадрид» в обход всех правил получает разрешение посетить Рисаля. Судя по отчету, обреченный встречает его крайне любезно: принимает у него шляпу, предлагает кресло, а на просьбу не беспокоиться отвечает: «Нет, сеньор, иначе я не могу. Вы гость, а я у себя дома и обязан соблюдать правила гостеприимства». Рисаль непринужденно ведет светскую беседу, пересыпая ее остроумными замечаниями (так, во всяком случае, излагает дело Матэ). Когда гость напоминает, что нельзя же отрицать, что Рисаль стоял во главе разных организаций (и «академиков» в Атенео, и ассоциации филиппинистов), хозяин возражает с улыбкой: «О нет, никогда я не был председателем чего бы то ни было — только секретарем. Для этого я недостаточно велик (Рисаль шутливо обыгрывает свой малый рост. — И. П.)». Вообще же, продолжает он, «я никогда не был столь крупной фигурой, какой рисуют меня враги. Вблизи я очень мал, меня всегда легко было обмануть, и этим беззастенчиво пользовались все извозчики и лодочники». Вряд ли Рисаль так весел, как рисует Матэ, но журналисту надо чем-то поразить воображение читателей.
В семь часов утра в камере появляется капитан Домингес — тот самый, который вынес «беспристрастное заключение» о следствии, и с ним судейский писарь. Они приходят для оглашения приговора. Рисалю приказывают встать, писарь громко зачитывает текст приговора и резолюцию генерал-губернатора. Приговоренному сообщают, что он будет расстрелян через 24 часа. А теперь он должен подписать бумагу, гласящую, что он ознакомлен с приговором. Рисаль протестует: во-первых, он не виновен, а во-вторых — почему в тексте сказано, что он «китайский метис»? Он чистокровный таг