Рисаль ускоряет шаг. Его встречает офицер, назначенный для приведения приговора в исполнение. Рисаль пожимает руку Андраде, прощается с иезуитами.
— Если хотите, можете стать на колени, — предлагает офицер.
— Нет.
— Надеть вам повязку на глаза?
— Нет.
— Тогда станьте вот здесь, спиной к солдатам.
Я хочу стать лицом к ним.
— У меня приказ.
— Но ведь я не предатель, я не предал ни мою страну, ни Испанию!
— У меня приказ, — повторяет офицер, — и я обязан выполнить его.
— Как хотите. Но тогда можно стрелять не в голову, а в спину?
Офицер пожимает плечами — об этом в приказе ничего не сказано, так что он не возражает. Он подходит к солдатам и отдает команду. Воспользовавшись паузой, один из двух врачей, которые должны засвидетельствовать смерть, подходит к Рисалю и щупает пульс.
— У вас совершенно нормальный пульс! — с удивлением говорит он.
Один из иезуитов тоже решает воспользоваться заминкой: он торопливо подбегает к Рисалю и протягивает ему крест для поцелуя. Рисаль молча отворачивается.
Офицер отдает команду, солдаты вскидывают ружья, гремит барабан. Иезуит бегом бросается за линию солдат.
— Конец! — говорит Рисаль.
— Пли! — командует офицер.
Раздается залп из устаревших «ремингтонов» образца 1870 года. Какую-то долю секунды Рисаль еще стоит, потом в предсмертном усилии поворачивается лицом к восходящему солнцу и падает на спину. Залп прогремел в 7 часов 03 минуты 30 декабря 1896 года. Трижды звучит «Да здравствует Испания!». Оркестр играет «Кадисский марш». Филиппины потеряли своего величайшего сына. Испания навсегда потеряла Филиппины.
Оба медика удостоверились, что Рисаль мертв. Тело окружили солдаты. Подъехала телега, на нее положили труп, и телега уехала в неизвестном направлении. Семья Рисаля все утро провела в молитвах, донья Теодора с дочерьми вернулась домой. Когда стало известно, что все кончено, Нарсиса на катафалке (она одна сохранила присутствие духа и еще накануне заказала гроб и катафалк) отправилась к месту казни. Толпа уже расходилась. Тела брата не было. Нарсиса бросалась от одного человека к другому, — задавала один и тот же вопрос. Никто ничего не знал. Тогда Нарсиса отпустила катафалк и принялась обходить все манильские кладбища. Ближе к вечеру, уже совсем отчаявшись, она на всякий случай зашла на кладбище Пако. Здесь хоронили нечасто — кладбище считалось запущенным. Оно представляет собой две расположенные кольцами стены, одна внутри другой. Тела здесь не погребали, гробы замуровывали в нишах стены.
У ворот стоял наряд гражданской гвардии. Это было необычным, и Нарсиса решила заглянуть вовнутрь. Гвардейцы пропустили женщину в трауре. Нарсиса внимательно осмотрела внутреннюю стену. Никаких следов свежих захоронений. На всякий случай она решила пройти между внутренней и внешней стеной. И там, слева от входа, она увидела еще один наряд гражданских гвардейцев, расположившихся на траве. Могильного холмика не было, но в одном месте земля была вскопана на длину человеческого тела. Нарсиса не подавая вида прошла мимо гвардейцев и направилась в сторону кладбищенской сторожки. Вручив изрядную сумму сторожу, она попросила его изготовить небольшую табличку с буквами RPJ (инициалы брата в обратном порядке) и отметить могилу. Через несколько дней, как только гражданские гвардейцы ушли, сторож сделал все, о чем его просили. Он установил крест, на перекладине которого высечена дата: 30 декабря 1896 года, у основания — табличку с инициалами RPJ. Этот крест стоит на кладбище Пако и сейчас.
В августе 1898 года Манила была оккупирована американцами. Нарсиса сразу же вернулась из провинции и обратилась к властям за разрешением эксгумировать тело брата. Разрешение было дано, и в присутствии многочисленных свидетелей была произведена эксгумация.
Выяснилось, что Рисаля захоронили без гроба, его тело даже не завернули в циновку, как это обычно делается при погребении бедняков. Несколько лет прах Рисаля хранился в урне в доме Нарсисы.
В 1912 году прах был предан земле в основании памятника, сооруженного на месте расстрела. Этот памятник считается центром филиппинской земли.
Рассказ о жизни Рисаля будет неполным, если умолчать еще о двух вещах. Первая касается так называемого «отречения» Рисаля, вторая связана с вопросом: что же было в спиртовке, которую получила Тринидад.
Напомним, что в последний день жизни Рисаля при нем почти неотлучно находились восемь иезуитов, самым активным из которых был Балагер, рассорившийся с Рисалем еще в Дапитане. Человек недалекий, но ревностный служитель ордена и церкви, он не мог смириться с мыслью, что Рисаль одержал верх над ними. И Балагер пошел на сознательный подлог, заявив, что Рисаль отрекся от заблуждений и умер как верный сын католической церкви.
По его утверждению, вечером 29 декабря на Рисаля снизошла благодать, и в 11.30 он подписал отречение (напомним, что в полночь Матэ послал телеграмму, в которой говорит об отречении Рисаля в будущем времени: «Меня заверили, что Рисаль отречется…»). Текст отречения, представленный Балагером церковным властям, гласит: «Я объявляю себя католиком, в этой религии я рожден и воспитан, в ней же хочу жить и умереть. От всего сердца отрекаюсь от всех моих слов, писаний, публикаций и поступков, противоречащих моему положению сына церкви. Я верю и исповедую все, чему она учит, подчиняюсь всем ее требованиям. Я ненавижу масонство как врага церкви, как общество, запрещенное ею. Первый прелат архиепископства в качестве высшей церковной власти может опубликовать это мое искреннее заявление, чтобы восполнить ущерб, который причинили мои действия, и да простит меня бог и люди». В тексте, который Балагер передал своему начальнику, провинциалу Пио Пи, подписи не было, потом якобы был доставлен другой экземпляр (или тот же самый) уже с подписью.
Вокруг этого документа страсти кипят и сегодня. Церковники утверждают, что он подлинный, все передовые люди Филиппин — что он подложный. На эту тему написаны сотни книг и статей. Здесь нет ни возможности, пи необходимости подробно разбирать доводы той и другой стороны. Укажем лишь, что текст «отречения» был представлен только 18 мая 1935 года — до того он считался утерянным и лишь сорок лет спустя был «случайно обнаружен» в архивах архиепископства уже с полной подписью.
Существуют веские свидетельства, говорящие о подложности отречения. Сомнительно тут все повествование Балагера. Он утверждает, что в ночь перед казнью Рисаль проснулся после короткого сна и они вместе провели остаток ночи в молитвах, рыданиях и лобзаниях. Это очень непохоже на Рисаля и не соответствует его поведению в утро казни. Он утверждает далее, что утром, до прихода матери, обвенчал его с Хосефиной, чего никак не могло быть[37]. Сомнителен и рассказ Балагера о том, что он не сопровождал Рисаля в последний путь под влиянием нахлынувших на него чувств (Рисаль, по его словам, будто бы сам сказал ему: «Вы слишком расстроены, падре, вам нельзя идти»). Это время Балагер использовал для того, чтобы доложить Пио Пи об успехе «отречения». Тот, в свою очередь, сообщил архиепископу Носаледе, и Носаледа в тот же день объявил: «Свершилось, грешник раскаялся». А когда было объявлено, уже никто из церковников не мог подвергнуть сообщение сомнениям, ибо это означало бы дискредитацию верховной церковной власти на Филиппинах, да еще в условиях мятежа.
Переданный Балагером Пио Пи текст «отречения» мог быть только текстом, написанным еще в Дапитане, но не подписанным Рисалем (не случайно и церковники призывают, что вначале к ним поступил текст без подписи). Вспомним, что в Дапитане был и Балагер, и еще там он старался склонить Рисаля к отречению. О том, что текст написан в Дапитане, свидетельствуют слова: «в ней же (католической религии. — И. П.) хочу жить и умереть». Слово «жить» могло быть употреблено только в Дапитане, но никак не накануне казни, когда Ри-саль уже знал, что жить ему осталось семь с половиной часов.
Главными являются доказательства, вытекающие из поведения и Рисаля, и других лиц. Мы приведем только три из них, убедительно, на наш взгляд, свидетельствующих о подложности отречения.
Первое, Утром 30 декабря при кратковременном свидании с матерью Рисаль ни слова не сказал о своем возвращении в лоно церкви. Между тем это, несомненно, утешило бы убитую горем женщину — ведь она была искренне верующей и всегда осуждала вольнодумство сына. Рисаль горячо любил и даже обожал свою мать, так что умолчание о раскаянии было бы с его стороны необъяснимой жестокостью.
Второе. Если бы Рисаль действительно отрекся, ему бы не отказали в христианском погребении — иезуиты не могли упустить случая нажить на этом капитал. Между тем Рисаль был похоронен без гроба, вне той части кладбища, где хоронили по католическому обряду, на неосвященной земле («А может быть, земля была освящена на этот случай», — возражают церковники, но довод этот слаб). В кладбищенской книге отмечено шесть погребений от 30 декабря 1896 года: на одной странице трое исповедовавшихся и причастившихся перед смертью, на другой — самоубийца, Рисаль и человек, погибший при пожаре, чья конфессиональная принадлежность не могла быть установлена. Иезуиты в принципе готовы на все. но к богу они относятся вполне серьезно и не осмелились дать христианское погребение отступнику.
Третье. Когда в газетах появился текст отречения, в них же сообщалось, что на девятый день иезуиты отслужат мессу по покойному. Вся семья Рисаля прибыла рано утром, чтобы присутствовать при богослужении. Им несколько раз говорили, что месса вот-вот начнется, и лишь к вечеру сказали, что месса была отслужена еще до их прихода. Причина отказа от мессы может быть только одна — иезуиты не могли служить ее по «еретику».
Подложность отречения Рисаля можно считать доказанной.
Нам остается только проследить, что же стало со спиртовкой Рисаля