Коль мост непроходим, о нем не молвят слова.
Овечью печень ждет собака мясника,-
Да знает лишь свою: в ней горькая тоска.
И тьма солончаков, казавшихся водою,
Рты жаждущих воды зарыла под землею.
И в чашу для чего смертельный налит яд,
Который сладостью является на взгляд?
Сверлят жемчужину, когда она влажнее.
Сверлить ее потом ведь было бы сложнее.
Молочным следует барашка свежевать —
Его, подросшего, ведь может волк задрать.
Лишь только голубок начнет взлетать высоко, —
Ласк не увидит он: в него вопьется сокол.
Подобной льву не будь, смири ненужный гнев.
Есть руки у меня, чтоб стал смиренным лев.
Хоть горд нагорный путь прыгучего джейрана,
Есть руки длинные у хитрости аркана.
Пускай ветров быстрей газель несется вскачь, —
Собака шахская не знает неудач.
Что родинки беречь, таить под спудом кудри?
Ты, подать уплатив, поступишь всех премудрей.
Купец! Где сахар твой? Знать, сто харваров есть?
Что ж двери на замке, коль сахара не счесть?
Ведь индиго, торгаш, находит спрос; уныло
Не хмурься. Вскрой тюки, будь ты хоть в глубях Нила».
Ответ Ширин Хосрову
И сахар дать ответ ему был нежный рад.
И был ответ его — сладчайший табарзад.
«Я прах, — и пребывать со мной на царском троне
Для шаха значило б — в напрасном быть уроне.
Сочту ль за скакуна я своего осла?
Коня арабского догнать я б не смогла.
И хоть как всадница могу я подвизаться, —
С охотником на львов мне все ж не состязаться.
Моя уклончивость имеет цель, о да!
Кто сахар ест в жару? Не вышло бы вреда!
Остынем, государь! Немного подождать бы,
Чтоб сахар был тебе и мне… во время свадьбы».
Тут на ее губе жемчужинка зажглась.
И змеями она от уст обереглась.
Хоть мысль ее — строга, но клятву дав, иное
Вещала ей душа, в томленьях тайных ноя,
Пусть, рассердясь, она, как острие, остра, —
Не страшно: розы жар — роскошнее костра.
Пусть гнев ее встает жестокой львиной гривой, —
В нем нежный горностай укрыл свои извивы.
Пусть лук ее бровей натянут, — не грозна
Стрела ее очей, а томности полна.
Пусть взор ее — копьё, — ведь круг войны все шире,
Но взор к боям готов и к сотням перемирий.
«Не наноси мне ран», — твердят уста; спроси
Ты их еще разок, услышишь: «Наноси».
Хотя ее уста прикрыло покрывало, —
Но все ж свое ушко она приоткрывала.
Колечко рта сомкнув и отклонив лицо,
Все ж понесла в ушке покорности кольцо.
То прихотливый взгляд ввергал в одни мученья,
То милосердного он полон был значенья.
Лик отвратит, и вот — прельстительна коса.
«Простите лик», — твердит ее спины краса.
Ширин, узрев царя в алчбе кипучей, страстной
И честность в сей игре увидевши напрасной, —
Явила блеск спины, моленья отклони:
Ведь белой серою не загасить огня.
Иль, может быть, явя в стыдливом бегстве спину,
В нем думала зажечь раскаянья кручину?
Не то! Ее спины слоновокостный трон
Напоминал царю, чтоб трон свой занял он.
А может быть, она так поступила, дабы
Он знал, что у любви есть разные михрабы.
Что странного? Одна исчезла сторона,
Сказав: прельстись другой, еще светлей она.
Игра лукавых дев: прогонят с глаз, — и рады
Метать в изгнанников приманчивые взгляды.
Суровый скажет взгляд: «Уйди», — но, погляди, —
Взгляд утешающий сказал: «Не уходи».
«Нет», — молвила, но, глянь, — «да» молвила б охотней.
За это я годов пожертвовал бы сотней!
Ответ Хосрова Ширин
Глядит Хосров: Луна не хочет нипочем
Для страждущего стать внимательным врачом.
Дерзнул он вымолвить: «О нежащая души!
Свои укоры брось. Утихни и послушай.
И ты пила вино, и мне давала пить,
К чему ж мне пьяным быть, тебе же трезвой быть?
Трезва ли ты? О нет, ты в сладостном дурмане.
Ты ведь подобна мне; не думай об обмане.
Где пташка сердца? Где? Признайся, ведь она
Уж соколом любви в копях унесена.
Коль гайну утаить ты в сердце мнишь, — терпенье
Зови: ведь с сердцем ты должна вступить в боренье-
Иль свертывай шатры, — и, протрубив отбой,
Беги с равнин войны к Капелле голубой.
От торга, что мечом ведется заостренным,
Спасаться и бежать дозволено влюбленным.
Ты знаешь: наземь тот повергнется в бою,
Кто не сумел сдержать заносчивость свою.
Ты сердцу своему, что жестко и упорно,
Дай приказание быть нежным, хоть притворно:
Коль скажет мне: «Я друг», — за друга и приму.
Мне — будет радостно, не горестно ему.
Шутя предсказанный, благой удел сбывался
Нередко. В добрый час ряд нежных дел сбывался.
Сказал один мудрец в далекие года:
«Себе отрадное предсказывай всегда.
Коль устрашишься бед — прийти поможешь бедам,
Предскажешь доброе — оно возникнет следом».
Пусть твой рубин мне даст один лишь поцелуй.
Коль он запретен Мне, его мне не даруй.
Но и молить о нем, губительна и яра,
Ты запрещаешь мне! Я в пламени пожара.
Мне страшно: раздирать свой завтра будешь лик,
Сразив влюбленного, что в горести поник.
И кровь моя хватать тебя за полы станет:
Кровь страстных не умрет и в просьбах не устанет.
Скажи мне: если ты быть нежной не склонна,
И в поцелуев счет игра тебе странна,
И целовать твой рот я не дерзаю строгий,-
Так что ж мне целовать, рукав твой иль пороги?
Мне поцелуй на срок — ведь я не нищий — дай.
О рте не говорю: для пробы пищи дай!
Дав поцелуй один, взамен получишь десять.
Торговля добрая! Всей прибыли не взвесить!
Харвары сахара припрятала к чему?
Открыла б лучше дверь стремленью моему!
Все разрешишь — на все получишь разрешенье,
Всего лишишь — сама изведаешь лишенья.
Пусть из ключа воды взял много водонос,-
Ключ, вечно льющийся, ущерба не понес.
Я — туча, влага — ты; не слит ли я с тобою?
И со своей душой готовиться ль мне к бою?
Индиец дерзостный твой локон: в свете дня
Нагрянув, начисто ограбил он меня.
Коль не управлюсь я с твоим индийцем черным,
Сам, как индиец-вор, я стану непокорным.
Хоть будет с топором к тебе ломиться вор, —
Лишь крикнешь на него — уронит он топор.
Но руку молодцу ведь не отрубят? Гладко
Все у него идет: есть воровская хватка.
Ты локона аркан на шею мне набрось,
Хоть дичью тощею разжиться довелось.
Будь покупателем — тебе продам я душу.
Будь кравчим — и вовек я пира не нарушу.
Тебя узрев, сдержать пыланье не могу.
Светильник дружбы я горящим берегу.
Кольцо твоих кудрей пусть на ухо мне ляжет!
Я — раб. Пускай твой рот купить меня прикажет.
Вести лобзаньям счет — вот сладостный удел!
Лобзанья дай! Считать их так бы я хотел!
Приди, чтоб вместе мы вступили в двери счастья.
Мы станем счастливы! Судьба полна участья.
Так сладостно дышать в сегодняшнюю ночь!
День завтрашний — в пути, его не превозмочь.
Платить наличными нам эта полночь рада.
Ждать одолжения грядущего не надо.
Брось локоном играть! Со мною поиграй.
Мне руку помощи сегодня ночью дай.
Я сердцем изнемог, меня здоровым сделай.
В свой райский сад принять меня достойным сделай.
Ты сладостней души, ты — радости поток!
Тебя в объятьях сжать мне предназначил рок.
Что сладостнее — уст иль ног твоих касаться?
Все может в сладости и в прелести равняться.
Все тело сладостно, и все влечет уста!
Да! Названа «Ширин» была ты неспроста!
Так сладость расточай, ликуя, не с оглядкой!
Не Сладостная ты, коль быть страшишься сладкой!»
Хосров умоляет Ширин
И видит шах: Ширин, его слова проран,
Не кротко говорит, забыв свой кроткий нрав.
Он молвит: «О Луна, горящая, высоко!
Упрек друзей — не зло; страшусь ли я упрека?
Но как хвалить людей, в которых сердца нет,
Которые молчат молениям в ответ?
Я лишь к тебе стремлюсь, о Сладостной мечтая:
Любого поборю, тебя приобретая.
Я вижу: локон твой меня опутал. Ты —
Победу празднуешь, я — рухнул с высоты.
Ты клятвы не нарушь. Об этом ли толкуем?
Ты отрезви меня одним лишь поцелуем.
Хоть молви, что ко мне придет счастливый век:
«Хоть мертвым да пойдет на волю Мубарек».
Свиданий розами наполни мне кошницу.
Разлука стелет мне на ложе власяницу.
Пусть розы наших встреч мне свой шербет сулят!
О ты, цветник! Даруй ты мне хоть аромат!
В руке — твой локон; ты, опьянена, — причина
Того, что горькая умчалась прочь кручина.
С тобою пью вино — как радости не быть?
Ты здесь — ну как с тобой и сладости не быть?
Ты здесь — и золотым становится мой пояс,
И счастье светит мне, на радость не скупое,
Со мной расстанешься, что камень со змеей, —
Без розы буду я, ты- без колючки злой.
Коль сеть мою поправ, помчишься по раздолью, —
Расстанусь с головой, ты — с головною болью.
Вот сердце! На, бери! Коль хочешь, можешь съесть!
Я думал: друга нет, теперь я вижу — есть!
Когда твой светлый лик мне сердце жечь не будет,
Я сердце сохраню, но свет оно забудет.
Коль требовать мой глаз взаимности начнет,
Пускай мучительный почувствует он гнет.