Когда индийца — мир — убьет наследник, он
Клинком отмщения не будет поражен.
В ладу с индийцем ты, отца убившим? Воин!
Как не бесстрашен ты, — быть сыном не достоин.
Кинь горбуну стрелу в изогнутый хребет!
Он весь твой род убил, в нем снисхожденья нет.
Пока небесный свод свой лук тугой имеет, —
Жир нагулять себе добыча не сумеет.
Коль по траве олень идет к приюту льва, —
Клинками острыми становится трава.
Ты ль в безопасности? Подумай, друг любезный,
Ведь за тобою — смерч, а пред тобою — бездна.
Страшись! На сей реке спокойствия печать,
Но ей дано людей спокойно поглощать.
Найти ль цветущий сад, что, побежденный днями,
Не стал бы пустырем с обглоданными пнями?
Пред мудрецом наш мир не горестно ль возник?
Кто сладостно живет, тем горек смертный миг.
Тот, кто весь этот свет со скорбью озирает.
Тот, светочу сродни, сияя, умирает.
Взлюбивших мир сравню с кустом цветов лесных:
Лобзают руки тех, что обезглавят их…
Вот проповедник наш, кричит он: «Как солому,
Брось мир, — я подниму, он пригодится дому!»
А вот подвижник наш, в сто человечьих сил
Он молит: «Скинь его, чтоб я его носил!»
Но если хрупкий мир — расколотая чара,—
Все царства на земле не стоят ни динара.
Гостинец пустоте, небытию припас, —
Та сущность чистая, что обитает в нас.
Сказали мудрецы всезнающие: «Верьте,
Кто плох, а кто хорош, — узнается в день смерти».
Есть женщины, они — мужи в предсмертный миг.
Иной дрожащий муж от смерти прячет лик.
Творец! Когда наткнусь на камень и с разлета
Нырнет моя ладья во мрак водоворота, —
Ты одари меня, под кров благой возьми,
Успокоением возрадуй Низами!
Воцарение Ширин
И перешла к Ширин Михин-Бану держава.
От Рыбы до Луны о ней сверкнула слава.
И справедливости возрадовался люд.
Былые узники свободный воздух пьют.
Все угнетенные забыли время гнета:
Ширин с времен своих отбросила тенета.
Уж не взимался сбор у городских ворот,
Налогов не платил за пажити народ.
Облагоденствовав и город и селенья,
Ширин, не ждя даров, сыскала восхваленья.
И вот и перепел и сокол уж друзья,
И даже волк с овцой встречались у ручья.
Народ и дальних мест и живший недалеко,
Царицу полюбил бесхитростно, глубоко.
Обилье все росло, все ширилось оно.
Сам-сто смогло давать единое зерно.
Добра исполнен шах — и щедрых трав цветенье
Рождает не цветы, а ценные каменья.
У злонамеренных сады иссушит рок.
Добра исполнен шах — и путь его широк.
И ширь и тесный лог в его краю счастливом
Гордятся временем и шахом справедливым.
У шаха, коль он — шах, дух не снует во тьме.
Нет злодеяния у шаха на уме.
Но о царе царей к Ширин не мчатся вести.
Хоть царство у нее, но сердце не на месте.
Хоть кейхосровову она имеет власть,
В пустыню смотрит взор, а в этом взоре — страсть.
От караванов ждет и ждет, сгорая, снова
Живительных вестей о странствии Хосрова.
Узнав, что счастлив шах, что, как Юпитер, он
От праха до Плеяд свой прежний поднял трон,
Она рассыпала сокровища, — и люду,
Законы дружбы чтя, их раздарила груду.
Но весть о Маркам ей муку принесла:
Законы Маркам строжайшие блюла.
И в Руме Мариам принудила Хосрова
В великой верности дать клятвенное слово.
Ширин, поведавши о горести такой,
Вздыхая горестно, утратила покой.
«Судьба, — твердит она, — мне все свершает назло».
Ширин, как мул в грязи, в страданиях завязла.
Она царила год, храня свои края,
Ни птахи не спугнув, щадя и муравья.
Как мрак разбойных глаз, и сердце стало темным,
Как буря локонов, и дух стал беспокойным.
Ширин устрашена: ее тоска вот-вот
Честь справедливых дел в смятении сметет.
Другого не нашел сей кипарис исхода,
Чтоб чистым был диван, как в дни былого года,
Как только, чтоб сиял пред ней один — Хосров,
Причина всей тоски и всех кручин — Хосров.
Решительности нет, ее душа устала.
Ведь твердости всегда влюбленным не хватало.
Наместник принял власть и все свершал один.
Ношением венца пресыщена Ширин.
Прибытие Ширин в Медаин
Гульгун навьючен; в путь пуститься вышло время.
Ширин в седле, Шапур ее хватает стремя.
Ширин сбиралась в путь, окружена гурьбой
Красавиц; только тех взяла она с собой,
От коих в дни трудов и в час досужий смеха
И помощь ей была и светлая утеха.
Динары и парчу с собой она взяла.
Четвероногих взять приказ она дала:
«Верблюдов и коней, овец, коров!» И долам
Дано наполниться потоком их веселым.
К чертогу горному спешит она; стада
За нею тянутся, как зыбкая гряда.
И в раковине блеск вновь затаился щедрый.
И драгоценный лал вновь погрузился в недра.
Индийской топи мгла клад убрала от глаз,
В кремнистый лог тоски запрятался алмаз.
Но от жемчужины блеснул окрестный камень.
Так мрачный храм огня вмиг озаряет пламень.
От лика Сладостной, что розовей весны,
Тюльпаны меж камней нежданные видны.
От пламени Ширин, что разгорался яро,
В горячем воздухе все больше было жара.
И царь, проведавши, что друг невдалеке,
В надежде возомнил: срок миновал тоске.
Но страх пред Мариам сражал огонь порыва:
Глядела Мариам в глаза его пытливо.
Не знал он, как завлечь Ширин в свой паланкин,
Не ведал, как бы мог он встретиться с Ширин.
Лишь вестью о Луне, лишь ветром он доволен,
Что плыл с ее путей. Он вновь любовью болен.
Взывая каждый миг: «Где милая моя?»,
Он извивается в томленье, как змея.
Хосров просит у Мариам снисхождения к Ширин
Лишь из кармана тьмы явился месяц, — горы
Прикрыли им чело, явив свои просторы.
Из трапезной пошел в опочивальню шах.
Опять одну Ширин в своих он видел снах.
Но лишь его слова о Сладкой зазвучали,
Рот грустной Мариам стал горьким от печали.
В своей тоске поник пред Мариам Хосров.
Ису он поминал среди потока слов.
«Я знаю: хорошо то, что Ширин далеко.
Мне в рану сыпать соль ее не может око.
Все ж радостны враги, поступок мой браня,
И обесславлена она из-за меня.
Когда б сюда Ширин явилась без опаски,
Все к справедливой бы приблизилось развязке.
Из горного дворца позволь Ширин мне взять,
Среди дворцовых дев приют ей оказать.
Когда на лик Ширин взгляну хоть ненароком,
Пускай расстанусь я с моим горячим оком».
Сказала Мариам: «О миродержец! Ты,
Как звезды, на людей взираешь с высоты.
С тобою распрю мир оставил за вратами,
Склоняешь небеса ты властными словами.
Коль имя Сладостной твоей душе — халва,
Тебе не сладостна и неба синева.
Ты с мягкою халвой свои уста сливаешь.
К чему ж остывший рис ты все подогреваешь?
К чему тебе шипы? Здесь каждый финик — твой.
Верь, лишь бездымною все тешатся халвой.
В один ларец меня упрятать с ней — затея
Не вавилонского ли это чародея,
Что знает множество присказок, и народ
Сзываючи, пустить готов любую в ход?
Нас разлучат с тобой Ширин лукавой руки.
Тебе — довольным быть, мне ж — горевать в разлуке.
Ведь чары Сладостной я знаю хорошо.
Такие сказки я читаю хорошо.
Есть жены, до пяти не сосчитают с виду,
А хитростью пути отрежут Утариду.
На обливных горшках узоры рассмотри:
То — жены; ясный блеск, да мерзостно внутри.
И верности искать в миру, что полон яда,
У сабли, у коня, у женщины — не надо.
Мужскую верность ты жене не вложишь в грудь.
Промолвил «женщина» — о верности забудь.
Мужчины ищут путь, что служит им защитой.
Но в женах не найдут игры они открытой.
Из левого бедра мы вышли. Должен знать.
Что в левой стороне вам правой не сыскать.
Что тянешься к Ширин? Она не знает бога.
Тебе лишь бедами грозит ее дорога.
Узнаешь ревность ты, она — пучина бед.
Когда ж ты не ревнив, ты не мужчина, нет!
Так шествуй же один — и, лилии подобно,
Веселое чело ты вознеси свободно».
И молвит Мариам с горячностью большой:
«Клянусь я разумом и мудрою душой,
И кесаря венцом, и шахиншаха саном, —
Коль двинется Ширин к прекрасным нашим странам,
Петлею мускусной тоску я утолю
Тобой обижена, себя я удавлю.
Пусть ей меж голых гор чертог послужит кровом.
Ведь населенных мест не видеть лучше совам».
Из речи Мариам Хосров постиг одно:
Двум женщинам вовек ужиться не дано.
Он после речь свою с конца другого строил,
Терпенье проявил и ласковость утроил.
И приезжал Шапур к Хосрову; из долин
Печальных привозил он вести о Ширин.
И возвращался он с уловкою привычной.
От кровопийцы вез ответ он горемычной.
Ширин такой игре дивится: столько дней
Томленья сносит шах, все думая о ней!
Все ж сердцем ведала: его любовь — не ржава,
Но в терпеливости нуждается держава.
Хосров посылает Шапура за Ширин
Шапуру вымолвил однажды властелин:
«Доколе тосковать я должен о Ширин?
Ты в башню Лунный свет введи ночной порою,
И словно лал в ларце я там его укрою.
Свой возвратив престол, державу берегу