Именно при таких обстоятельствах в Кельне состоялась встреча Гитлера с Папеном. Банкир Шредер пополнил опустевшую кассу нацистов, и в дневнике Геббельса снова появились пронизанные оптимизмом записи. И тут Шлейхер совершает смертельный просчет, который, в конечном итоге, стоил ему жизни.
Вообще-то Шлейхер мог в данной ситуации спасти Германию и Европу, если бы нанес один решительный удар. Но тот удар, который он сделал, не был достаточно резким. Он напал на одну из самых могущественных и мстительных группировок Германии, не обеспечив себе тылы.
Суть заключалась в следующем. Он сделал доступными для прессы материалы, собранные парламентской комиссией по расследованию незаконного использования известного Osthilfe, то есть фонда «Восточная помощь». Для того чтобы читатель мог яснее представлять себе это дело, нужно отметить, что, например, в Британии «помощь фермерам» обычно означает финансовые субсидии за счет налогоплательщика крупным землевладельцам, которые сдают землю в аренду фермерам. Вот и в Германии огромные суммы, которые в бюджете значились как «помощь пострадавшему сельскому хозяйству восточных районов Германии» (Оsthilfe), по большей части попали в руки крупных землевладельцев, которые и так уже были по уши в долгах перед государством и хозяйства которых велись не самым лучшим образом.
Все эти факты всплыли в ходе парламентского расследования, но держались под спудом до тех пор, пока их не обнародовал лично генерал Шлейхер. Среди прочего лица, производившие расследование, заявили, что некоторые из крупных, но уже обанкротившихся землевладельцев «спустили на проституток, пропили и проиграли» те деньги, которые они получили от государства. (Падение канцлера Брюнинга было непосредственно вызвано его попыткой «прикрыть» этих несостоятельных землевладельцев и использовать землю в небольших хозяйствах. Отец и сын Гинденбурги принадлежали именно к такой категории помещиков – у них были большие земельные участки, а потому президент Гинденбург сместил Брюнинга, обвинив его в попытке ввести в Германии большевизм).
И вот теперь Шлейхер вернулся к тому же взрывоопасному вопросу. Он намеревался разгромить изготовившиеся к бою отряды реакционеров, опубликовав в прессе материалы и полагая, что тем самым их интриги против него будут разоблачены и порушены, а дальнейшее сопротивление планам по созданию коалиции будет нейтрализовано. Но он недооценил их. Он разбудил в них смертельную неприязнь, которая вознесла Гитлера к власти всего за две недели. Только самый главный оратор от помещиков, престарелый Ольденбург-Янушау, получил от фонда более 30 000 фунтов стерлингов для облегчения своего положения, и подобная атака на его наследственные привилегии и прерогативы неизбежно вызывала в нем самую непосредственную злость.
Этот козырь, который держал в руках Шлейхер, был по-настоящему сильным при одном условии – правильной игре. Это был фактически козырной туз – при правильной игре. Но если бы он сделал верный ход, то тогда бы ему, во-первых, нужно было до всякого рода публичных разоблачающих заявлений получить у президента Гинденбурга полномочия по роспуску рейхстага, а после этого нужно было бы арестовать главных зачинщиков – Папена, Гитлера, Оскара фон Гинденбурга, главных юнкеров, Геринга и еще несколько человек, и, кроме того, сплотить вокруг себя многочисленных сторонников Грегора Штрассера из числа национал-социалистов и членов профсоюза Лейпарта, открыто объяснив им, зачем он все это делает.
Поступи он так – и Германия вкупе с Европой были бы спасены, ибо эти алчные помещики, так уж исторически сложилось, всегда были причиной европейских войн. Но вместо того, чтобы отдать соответствующие приказания Лейпарту, Шлейхер пустился с ним в длительные разговоры и дебаты – а ведь немецкие социалисты, как и все немцы (за исключением малочисленной группы военных), не делали ничего без команды свыше. Реакция Лейпарта на все эти планы отразилась в следующем вопросе: «А что на это все скажет господин Бумке?» Достопочтенный герр Бумке был в то время президентом Конституционного суда Веймарской республики, судебной инстанции, которой нужно было в обязательном порядке предоставлять все вопросы, связанные с конституционной процедурой, для рассмотрения и вынесения какого-либо решения. Страшный образ разгневанного и карающего Бумке стал тем молотом, который разбил вдребезги последнюю надежду на правильную и просто вменяемую политику на территории Германии.
Вот так и пришел конец. В последний момент с успехом завершилась некая комбинация, которая принесла Гитлеру место не вице-канцлера, но самого канцлера. Один из агентов фон Папена (звали его Вернер фон Альвенслебен) поведал Гинденбургу некую историю, которую горячо подтвердил Геринг. Речь шла о том, что якобы генерал Шлейхер вознамерился войти в Берлин с войсками Потсдамского гарнизона. После целой серии уже продемонстрированных жупелов – особенно насчет большевизма в земельном вопросе – этой «утки» оказалось достаточно, чтобы Старик принял нужное решение, хотя и восемь недель назад он поклялся не допустить богемского капрала к месту канцлера. У Гинденбурга тоже была земля, а потому он подписал «свидетельство о рождении» гитлеровского правительства. Игра закончилась.
Президент и фельдмаршал фон Гинденбург поставил, таким образом, свою подпись под приказом о новой войне, завизировав смертный приговор тысячам, а возможно, и миллионам немцев, испанцев, чехов, поляков и, как уже ясно, французов и англичан.
Я обратил внимание читателя на некоторые детали потому, что они многое объясняют в том, что касается жизни обоих Штрассеров, смерти Грегора и упорной борьбы его брата, Отто, с Гитлером.
Пока между Грегором Штрассером и Гитлером шел последний акт борьбы за души национал-социалистов и за судьбы Германии, Отто Штрассер, заклятый враг Гитлера, стоял в стороне. Он наблюдал за происходящим, делая, однако, при этом все возможное, чтобы помешать планам Гитлера. За пару дней до прихода последнего к власти он встречался в одном из ресторанов на улице Унтер ден Линден с Женевьевой Табуи – сегодня она публикует статьи в английской и французской прессе о политических загадках Европы. Мадам Табуи пришла от генерала Шлейхера. Этот слишком хитроумный, а потому несчастный канцлер за несколько часов до своего падения размахивал перед лицом француженки сжатым кулаком и говорил: «Этот Гитлер вот у меня где». Когда мадам Табуи сказала Штрассеру об этих словах, тот заметил: «Ну… если господин Шлейхер действительно держит его в ежовых рукавицах, то лучше бы он уничтожил его одним ударом, иначе будет слишком поздно».
Гитлер стал канцлером Германии. Но Отто Штрассер не чувствовал в себе той глубоко личной, персональной и неослабевающей ненависти к Гитлеру, какую он питал, например, в отношении Геринга, Геббельса и Гейдриха. В нем не было какого-то отвращения к человеку, уничтожению которого он посвятил свою жизнь. Поначалу такая позиция меня удивляла, но сейчас, кажется, я понимаю, почему все было именно так. Штрассер считает Гитлера этакой диковиной, чудом природы. Несмотря ни на что, он не может относиться к нему серьезно и не может удержаться от смеха при взгляде на него. Гитлер – это нечто, лежащее за пределами мира Штрассера.
«Женский тип с разрушительной, а не созидательной направленностью, – говорит он. – Гитлер сам вполне себя показал – этакий организатор публичных зрелищ и притом – лунатик. В нем нет ничего настоящего или реального. Даже само слово «фюрер» выросло отдельно от него – оно не было результатом какого-то внутреннего импульса или желания немецкого народа и даже самого Гитлера. Это результат – и для нас, немцев, это так типично – приказа, сформулированного на языке военных и подписанного офицером, Ремом, который в конце 1931 года выпустил для партии следующее предписание: «Начиная с… числа, к главнокомандующему СА и лидеру партии, Адольфу Гитлеру, должно обращаться только как к Фюреру».
Рассказывая мне это, Отто Штрассер улыбнулся и добавил: «И поверьте мне, мистер Рид, я знаю немцев, а потому вы должны поверить мне, когда я говорю, что наша революция тоже должна начаться по приказу, иначе генералы и остальные – я-то знаю этих людей! – спросят: «А кто возьмет на себя ответственность?»
И вот в январе 1933-го человек по фамилии Гитлер стал главой Германии. Все, что он с того момента натворил, полностью оправдывает мысли Отто Штрассера на его счет. Годы, прошедшие с момента их разрыва, годы открытой борьбы не внесли каких-то принципиальных корректив.
С того дня в жизни братьев началась черная полоса. Поначалу Грегору разрешили спокойно заниматься его химическими делами в Берлине[47]. Он покинул партию и вообще не занимался политикой. Но Гитлер по-прежнему видел в нем опасного противника, особенно в первые бурные месяцы 1934 года, когда крайне остро чувствовалось разочарование результатами (при отсутствии таковых) деятельности гитлеровской партии. Именно тогда подал признаки жизни призрак старой коалиции штрассеровского крыла национал-социалистов, генералов рейхсвера и социалистов-рабочих. И именно по этой причине генерал Шлейхер с супругой были убиты в своей уютной квартире в пригороде Берлина. И по той же самой причине Грегора Штрассера вытащили из-за обеденного стола, оторвав от семьи, и увезли в штаб-квартиру тайной полиции.
Отто Штрассер так и не смог получить сведения о смерти брата, которым он мог бы полностью доверять. Версия, которая, как он считает, является самой правдивой, была сообщена ему неким человеком, оказавшимся в тот же самый момент в штаб-квартире тайной полиции. Он рассказал следующее. После обеда Грегор Штрассер прилег на скамейку, стоявшую в камере. Но тут к двери подошли блондин Гейдрих, главный помощник Гиммлера, и какой-то другой человек, имени которого он не знал. Они отодвинули зарешеченное окошко и открыли огонь из пистолетов по Штрассеру. Тот вскочил и отбежал в угол камеры, не видный из этого окошка. Тогда эта парочка открыла дверь, после чего они снова начали стрелять. Штрассер метнулся в третий угол. Они выстрелили еще раз, попали в него, и он осел у стены. Штрассер был жив, хотя и тяжело ранен. Тогда Гейдрих вошел в камеру и, выстрелив Грегору в шею, отправил его на тот свет.