— Но?
— Ему надо уйти из дома, но не к тебе, понимаешь? Чтобы у его семейки не возникло ощущение, что он бросил их из-за тебя.
— А потом? Потом же они все узнают. Ты думаешь, они не припрутся сюда и не устроят грандиозные разборки?
— А потом пусть приходят! Он должен развестись, пока живет один, понимаешь? Важно, чтобы у них этот развод не связывался с тобой.
— И где он будет жить?
— Ну, пусть что-нибудь придумает. К приятелю напросится на какое-то время. Да мало ли! В мастерской на работе раскладушку поставит и пусть спит.
— И долго так? — недоверчиво спросила Ленка.
— Не знаю, как пойдет. Ему надо самому все решить, не вмешивая тебя, понимаешь?
Лицо Ленки просветлело:
— А что, хорошо. Это, по крайней мере, выполнимо.
— Ну вот, поговори с ним сегодня, объясни, что он должен делать. Если ты действительно так ему дорога, как он говорит, пусть докажет действием. А твое дело потом принять или не принять его предложение. Ну, как?
— Но, — согласно кивает сестра.
С чувством исполненного долга я пытаюсь просочиться в ванную, чтобы принять душ. Но меня настигает роковой вопрос:
— Так где же ты была? Просмотри на себя в зеркало, на кого ты похожа!
Я подхожу к большому трюмо в прихожей и вскрикиваю от испуга. На меня смотрит нечто жуткое: под глазами черные круги, помада размазана не до конца, губы припухли, волосы торчат из косы. Просто ужастик бесплатный. Сразу в голове мелькнуло: хорошо, что догадалась с утра исчезнуть. Иначе Борису не избежать бы родимчика.
Пряча блудливые глаза и направляясь к ванной, я прошу:
— Лен, ты иди спать, я потом тебе все расскажу, ладно?
— Обещаешь? — подозрительно смотрит на меня сестра.
— Да, — со вздохом отвечаю я.
Когда смылась вся грязь с лица, глаза мои засияли совершенно бесстыдно. Неужели я снова живу, спрашиваю у своего отражения в зеркале. И миф о моем бесчувствии рассеялся как дым? Я живу каждой клеточкой своего существа, каждой мыслью и всем звенящим телом! Ехидный голос откуда-то из потайных уголков души спрашивает: надолго ли? Я отмахиваюсь. Это неважно, как не важно и то, чем все закончится. А то, что закончится, я не сомневаюсь. Но пусть продлится как можно дольше, а? Господи, как это здорово, жить! Я много раз слышала мнение, что любовь — это болезнь. Инфицированный человек иначе дышит, по-другому видит все вокруг, иначе воспринимает. Я готова болеть хоть всю жизнь! Но выздоровление неизбежно: за редким исключением болезнь эта — излечима.
Когда я была бесчувственна, то думала: пусть я буду страдать безумно, испытывать страшную боль, но чувствовать, жить! А теперь мне так хочется продлить это счастье первых шагов, прелюдии, когда еще отношения не отягощены ничем мирским… Чтобы сохранить это, нужно скрыть от чужих глаз, уберечь от досужих сплетен. Или больше не приходить в этот домик. Да, так вернее всего. Да и зачем мне в моей и без того замороченной жизни еще одна проблема?
Все, спать, спать, говорю себе, сваливаясь на диван. Утро вечера мудренее, как-то все само решится…
И с утра, действительно, наступило отрезвление. Вернее, не с утра, а с того момента, как я проснулась и услышала:
— Мы едем сегодня на природу, ты разве забыла? Ирка уже звонила, спрашивала, готовы мы или нет, — Ленка присела возле меня. — Я сказала, что пока нет. Еще Сережа не пришел. Вставай, будем завтракать, а то уже два часа дня.
Я сладко потянулась, опять припомнив, что пережила вчера. Однако пора возвращаться к реальной жизни.
Твердо решив, что с авантюрами покончено, я придумываю, что сказать Ленке. Не стоит рассказывать о Борисе, подавать младшей сестре дурной пример. В ее представлении я — идеальная, возвышенная, чистая. Пусть такой и останусь, все равно скоро уезжать. Это маленькое приключение еще не превратилось в большую беду. И чтобы оно так и осталось приятным воспоминанием, надо сейчас остановиться.
Однако что же Ленке сказать? Я выхожу из ванной с надеждой, что на сей раз сестра забудет спросить, где я была. В прихожей раздался звонок, который меня и спас. Пришел Сережа Моторин. Ленка уже собрала котомку с едой, Манька давно била копытом в нетерпении, поторапливала нас. Я постаралась свои сборы свести к минимуму, хотя обычно они занимают не меньше часа. Ирка-Армянка позвонила и скомандовала:
— Выходите из дома, мы сейчас подъедем.
Мы заспешили, но напрасно: еще двадцать минут торчали во дворе, ожидая появления "рафика". Ирка подрулила лихо, резко затормозив почти у наших ног. С ней ехали дети и два мужика-чеченца. Один из них был Иркин кавалер, а другой — начальник. Я старалась быть любезной с ними, но что-то плохо получалось. Они назвали свои имена, а я тут же забыла их, как это часто со мной случается.
"Природа" начиналась сразу же за поселком, туда мы ходили с классом пешком. Теперь же подрулили в наилучшем виде, выгрузились. Господи, воздух-то какой! Его пить можно, как нарзан. Река еще покрыта льдом и снегом, а верба распушила серые комочки, похожие на живых крохотных птенчиков. Высокий берег покрыт кустами и карликовыми березками. Небо синее-синее. От всей этой красоты я слегка ошалела.
Сережа засуетился, созидая костер. Дети носились по кустам, собирая сушняк для костра. Ирка с Ленкой разложили скатерть прямо на землю, на импровизированном столе сразу же нарисовалась бутылка разведенного спирта и всякая закуска.
На костре жарились сосиски и хлеб. Началось застолье, а мне вовсе не хочется пить. Я тактично пригубила свою водку, но пить не стала. Тут же последовали реплики типа "Стыдитесь, Ларион!" Однако произносили их люди, абсолютно далекие от героев Булгакова.
Один из признаков болезни любви — желание постоянно видеть избранника рядом. Я чувствовала, как мне не хватает Бориса. Все, дело дрянь, если мне скучно с другими людьми, одиноко и неприкаянно без него, родного! А я еще мысленно распрощалась с ним! Нет, так не пойдет! Мне хорошо и без него, вон как весело, как красиво кругом!
Сергей забрался на дерево и свалился с него. Кажется, не покалечился. Ленка хлопочет возле него. Я с ужасом смотрю на Ирку: она опрокидывает одну стопку за другой, а нам еще ехать назад. Впрочем, я уже убедилась, что искусство вождения у "гуранов" никак не связывается с количеством выпитого.
Как все-таки многое зависит от того, с кем пьешь. Мне совершенно не пилось сегодня. Может, уже избыток спиртного в организме подсказывал: "Стоп!" С годами приучаешься слушать собственный организм и подчиняться его рекомендациям.
Старший чеченец, который начальник, пытается ухаживать за мной, деликатно угощает и подливает постоянно в рюмку водки. Я тайком выливаю ее на землю, чтобы не объясняться с ним на эту тему. Наверное, он моложе меня и основательно, но кажется пожившим мужиком.
Здесь люди, я заметила, быстро старятся, впрочем, как и в любой провинции. Особенно если неумеренно пьют и много вкалывают. Время никого не красит, но есть тип людей, которые с годами только хорошеют, становясь как-то значительнее в лице, интереснее. Нет, время и их не щадит, но зрелость и старость таких людей тоже красива. Наверное, внешность отражает внутренний мир человека. Если человек живет в гармонии с совестью и собой, то он меняется по-хорошему. Борис — один из таких людей. Я боялась увидеть что-нибудь стертое, серое, измученное жизнью и присыпанное пеплом (сколько таких превращений я наблюдала на своем веку!), но оказалось, что он сейчас даже лучше, чем в юности. Или это я уже придумала, влюбившись в нового Бориса?
Сестра моя, кажется, разошлась не на шутку, заголосила песни. Сережка сердится и одергивает ее без конца. Наверное, пора командовать отбой. Я собираю мусор, сжигаю его в костре. Ирка созывает детей, все, наконец, загружаются, и мы мчимся обратно в поселок. Ленка требует продолжения праздника, несмотря на возражения Сережи. Она приглашает всех к себе. Народ не надо долго уговаривать, все, кроме Ирки и ее детей, вваливаются к нам. Ирка попыталась устроить сцену своему кавалеру, но с чеченцами это практически невозможно. Он отшил Ирку, не прибегая к физическому воздействию. Она обиделась и поехала домой.
Я пыталась урезонить Ленку, напоминая, что Маньке завтра в школу, но сестра жаждала танцев. Куда там! На столе опять появилась водка, откуда только берут ее в таких количествах? Пока сестра с Сережей и Иркиным чеченцем отрывались под "Руки вверх", я отправила Маньку спать и попыталась старшего чеченца развлечь светской беседой. Он же, должно быть, вообразил, что я исключительно благосклонна к нему, и сел поближе. Моторин устроил сцену ревности Ленке, пора было прекращать пьянку. Гулять с историями не в моих правилах. Я, ссылаясь на спящего ребенка, стала потихоньку выдавливать гостей. Сережа неожиданно меня поддержал. Общими усилиями мы угомонили Ленку, и Моторин тоже ушел. Ленка свалилась спать. По крайней мере, на сегодня я освобождена от расспросов…
Выспавшись днем, я не могла долго уснуть, слушала звуки улицы и представляла себе домик на колесах с казарменной чистотой и уютом. Острая, просто физическая тоска настигла меня. До головокружения захотелось ощутить рядом Бориса. Прижаться к нему, услышать стук его сердца, слегка учащенный, целовать его чувственные губы… Со стоном я швырнула подушку в темноту и чуть не разбила вазу, стоявшую на подоконнике.
Понятно, следующая стадия болезни, которую я подхватила на родине — физическая зависимость от того, кто вызвал эту болезнь. Где же мой хваленый разум? Ведь я всегда утверждала, что человек — существо духовное, он может и должен бороться с инстинктами. На то ему и дан рассудок. Фу, совсем запуталась! При чем здесь духовность и рассудок? Ясно одно: надо поскорее уезжать, пока еще не совсем отказывает голова. Завтра же иду покупать билет на ближайшие дни. Приняв решение, я успокоилась и уснула, наконец.
На следующий день нам предстоял давно спланированный с сестрой и братом поход на кладбище. Мы зашли к маме, посидели с ней, потом отправились на кладбище на автобусе. Надо было проехать через весь поселок и деревню за мостом. Дальше автобус не шел, мы потопали пешком. Раньше мне казалось, что это очень далеко. Хоронить приходилось деда, молодого красавца дядю, потом Анну Петровну. Теперь это кладбище так разрослось! В поселке люди мрут как мухи. От водки, от болезней, бьются на машинах и мотоциклах, насильственной смертью умирают.