Хотеть не вредно! — страница 37 из 54

Зилов ласково водит пальцами по моему голому плечу:

— Ну, скажи, только честно: если бы я попросил тебя тогда остаться, ты бы осталась?

Я подумала и ответила:

— Нет.

— Вот именно.

Мы помолчали, переполненные нежностью, потом я заговорила вновь:

— А тебе хотелось бы повидать Сашку Колобкова?

— Конечно. Надо его найти.

Я подняла голову и заглянула ему в глаза:

— Ой, найди, а?

— Он тебя очень любил…

— Почему в прошедшем времени? Ты меня не пугай!

Он сильно прижимает меня к себе:

— Ну что ты, как можно…


Наконец, он уснул, а я продолжаю гладить его по голове. Надо уходить, а хочется навсегда остаться здесь, возле Зилова, и состариться с ним. Если он видит меня прежними глазами и говорит, что я не изменилась за четверть века, то и стареть рядом с ним не страшно. Он, как и я, просто не будет видеть этого.

— Зилов, — шепчу я, не надеясь быть услышанной, — случилось невозможное: мне кажется, я тебя люблю.

— Знаю, — совершенно трезвым голосом отвечает он. — Иначе и быть не может.

И он снова засыпает, как ни в чем не бывало.

Мне пора. Я осторожно выбираюсь из постели, собираю разбросанные шмотки, наспех одеваюсь и выскакиваю наружу, где уже занимается заря. Перед тем, как выйти, оглядываюсь на спящего Бориса, и непонятная тоска сжимает мне сердце. Мне вдруг показалось, что все лучшее позади, и что это последняя наша счастливая ночь.

Сестра не удивилась, обнаружив меня утром в постели. Теперь у меня был свой ключ, и я могла возвращаться, когда захочу. Проснувшись вместе с Ленкой, я уже не могла сомкнуть глаз, переживая мысленно события ночи. Потом вдруг вспомнила, что мы не договорились с Борисом, когда едем на кладбище, и вскочила с постели. Бежать снова к нему? Глупо, все сразу увидят, опять доложат жене. Бывшей жене. Ждать? Чего? Надо было хотя бы записку написать, теперь ведь изведусь.

Чтобы отвлечься, я решаю сходить на рынок, купить к обеду продуктов. У самого входа наталкиваюсь на бабусю, торгующую круглыми, золотисто-коричневыми палочками "серы". Это такая сибирская жвачка, страшно полезная: ее варят из сосновой смолы. Говорят, спасает от цинги. В детстве мы не мыслили жизни без "серы", как теперь дети потребляют какую-нибудь сладкую жевательную резинку. Я-то думала, теперь, когда изобилие всякой вкусной жвачки, "серу" уже не варят, и надо же, довелось еще увидеть. Я покупаю одну палочку, откусываю кусочек и начинаю жевать ароматную, ставшую мягкой массу. Конечно, она не такая вкусная, как резинка, но в ней есть и запах сосновых иголок, и свежесть хвойного леса. Однако если долго ее жевать, то она меняет цвет на красный, начинает рассыпаться и горчить. Фу! Невольно искривив рот, я вспомнила, что кроме "серы", мы еще жевали вар, тот самый, строительный. И находили же в этом удовольствие!

Зайдя в крытый павильон, я купила рыбы, колбасы и овощей, подумала, идти в "Забайкалье" или нет. Надо попрощаться с Нинкой Журавлевой. Так мы и не купили блузку и не сходили в Бизнес-клуб…

Увидев меня, Нинка приветливо улыбнулась:

— Выберешь что-нибудь? Посмотри, вчера привезла новый товар. Тебе, наверное, нужно сейчас.

Не знаю, что Нинка имела в виду, но у меня пропало желание что-нибудь смотреть. Сделав вид, что спешу, я попрощалась с подругой детства. Уже одиннадцать, а я почему-то решила, что если Борис приедет за мной, то именно в одиннадцать, как договаривались раньше. И подойдя к дому, я сразу увидела фиолетовую "Ниву", которая сигналила на весь двор. Подбежав к дверце, я бросила:

— Сейчас, только продукты оставлю дома.

Борис догнал меня у подъезда и без слов отнял сумки. Мы молча поднялись в квартиру, я рассовала продукты по полкам холодильника, повернулась, чтобы выйти из кухни. Борис стоял в дверях, загородив дорогу. Он показался мне необыкновенно красивым, волнующим в своем сером свитере грубой вязки, с трогательными веснушками на носу. В голубых глазах его плясали лукавые чертики:

— Почему ты опять убежала от меня?

Я смутилась, не зная, что сказать. Чтобы уйти от ответа, ткнулась лбом в его твердый подбородок.

— Ты что, меня стесняешься? — неуверенно усмехнулся он.

Когда мы усаживались в машину, кругом, как мне показалось, были толпы зевак. Я нервничала и торопила Зилова. Он сел за руль, повернул ключ зажигания и повторил уже без вопросительной интонации:

— Ты меня стесняешься.

— Нет, что ты! — пыталась я разуверить Бориса, но голос мой звучал фальшиво, и Боря это сразу почувствовал. Он внимательно посмотрел на меня, затем прикурил сигарету, и мы поехали.

Как мне объяснить, что это не стеснение, а почти суеверный страх, боязнь чужого вмешательства, недоброго завистливого взгляда. Хочется сохранить в чистоте то чудо, что выпало нам…

Чтобы увести его мысли в сторону и не молчать, я спросила:

— Часто тебе приходится чинить машину? Я слышала, "Нива" ломается без конца.

— Только не у меня, — не без самодовольства ответил Зилов. — Я ее всю перебрал по винтику, усовершенствовал систему охлаждения, на станке обточил движок, ну и всякие мелочи, тебе не понять. Так что она меня слушается, как влюбленная женщина.

Я с интересом посмотрела на него. Тут, конечно, следуя комической логике, машина должна бы заглохнуть, но она ровно катила, мягко для "Нивы", будто по асфальтовому шоссе, а не по рытвинам и выбоинам.

Боря всунул в магнитофон кассету Высоцкого. Послушать ее не успели, так как были уже у кладбища. Долго искали нужный холмик с оградкой. Я раньше нашла могилу отца, посидела на скамейке, глядя на фотографию, пока Зилов прочесывал ряды. Потом он провел меня в лабиринте из оград до жалкого подобия могилы. У Марата не было фотографии, а деревянный "памятник" облупился и просел, будто стоит здесь по крайней мере лет двадцать. Надпись "Нарутдинов Марат" почти стерлась, а оградки не было вовсе.

— Я заказал, должны скоро сделать, — будто оправдываясь, сказал Борис.

— Да теперь не все ли равно? Ему уже ничего не надо, — загрустила я.

— Нам надо.

Мы скоро помолчали.

— Что ж ты, Цыган, не сдюжил? — вырвалось вдруг у Бориса.

— Ему нельзя было одному оставаться, — без всякого упрека сказала я.

— Пить ему нельзя было! — вспылил Борис.

— И это тоже, — миролюбиво ответила я.

В глазах Бориса сверкнули слезы, я обняла его инстинктивно, чтобы утешить.

— Как ты думаешь, там что-нибудь есть? — спросил тихо Зилов и взглянул на меня с надеждой, будто это зависело от меня.

— Конечно, — без тени сомнения ответила я.

— Тебе — верю.

И он пошел к выходу.

— А почему Цыган? — осторожно спрашиваю уже в машине.

— Да со школы еще остались клички, потом в училище, в армии. Мара — Цыган, Сашка — Студент, Витька — Мустафа.

— А ты?

— Малыш, — усмехнулся Боря.

— Ничего себе Малыш! — засмеялась я. — Ты же был внушительнее всех.

— Вот поэтому.

— Малыш, а куда мы сейчас едем? — поддразнила я его.

— Ко мне, — ответил Борис, улыбаясь и выруливая на Центральную улицу.

— Нет, — не согласилась я, — мне еще надо к маме заглянуть.

— Ну, давай заглянем к маме.

Я слегка подумала, потом с нарочитой бодростью произнесла:

— Да ладно, завтра у меня до поезда еще целый день будет. Я уезжаю в десять вечера, вот и посижу у нее напоследок.

Зилов покосился на меня, но ничего не сказал. Однако я почувствовала перемену в его настроении. Возле моего родного дома он слегка затормозил:

— Не пойдешь? Я могу подождать в машине.

Я отрицательно мотнула головой.

— Едем к тебе.

Борис еще заскочил в магазин, купил шампанского и коробку шоколадных конфет.

— Что празднуем? — глупо спросила я.

Зилов не удостоил меня ответом. Мы приехали к его домику на колесах, я огляделась по сторонам и взбежала по ступенькам. Когда за нами закрылась дверь, Боря рывком притянул меня к себе и прошептал:

— Я так соскучился.

— Я тоже.

Сказала раньше, чем почувствовала, как скучаю по нему каждую минуту, каждый миг. Я долго смотрю в его серьезные глаза, в которых читаю невысказанный вопрос. Увезти бы тебя на необитаемый остров и остаться там вдвоем навсегда, подумалось мне, когда голова сладко закружилась, а губы мои открылись для поцелуя.

Тут дверь распахнулась, и на пороге нарисовался, конечно, Галочкин. Он нисколько не смутился, увидев нас целующимися, будто так и должно быть. И, конечно, ни намека на извинение. Зилов выругался одними губами, но вслух ничего не сказал.

— Боря, я уезжаю, — торжественно провозгласил гость.

— Ты уже год как уезжаешь, — буркнул Зилов и стал выкладывать на стол покупки. — Шампанское будешь или водку?

— Ты не веришь? — обиделся Галочкин. — Вот билет, я сегодня его купил.

Он протянул Борису листочек.

— На Москву? — удивился Зилов. — Ты же говорил, что твой брат в Покрове, что ли?

Галочкин пристроился на табуретке у стола.

— Ну да, но ехать-то все равно через Москву.

— А деньги на билет у тебя откуда?

— Брат прислал, — счастливо сияя, делился Галочкин. — Все! Начинаю новую жизнь! Боря, мне нельзя пить: у меня через час поезд.

Зилов решительно убрал со стола водку и стакан. Галочкин проводил их завороженным взглядом и произнес:

— Ну, разве чуть-чуть совсем: я уже все собрал? На посошок?

— Обойдешься, — отрезал Борис. — Мы еще тебя проводим, чтобы ты по дороге где не прихватил. Иначе никуда не уедешь. Извиняй, брат.

Из солидарности мы тоже не стали пить. Зилов унес шампанское в холодильник, который стоял в небольшом предбанничке, и поставил чайник на газ.

— Пьем чай и едем на вокзал! А ты неси сюда свои вещи, — скомандовал он Галочкину.

Тот послушно направился к двери, но Зилов его остановил:

— Погоди, вместе пойдем, — он обернулся ко мне. — Подождешь, мы мигом?

Я кивнула, однако, Зилова что-то беспокоило: он еще раз, когда Галочкин уже вышел, повторил: