— Ты шутишь, да?
— Ага, струсила. Сдаешься?
Она буквально скалит зубы от гнева.
— Нет.
Я подхожу ближе и, приподнимая ее лицо за подбородок, вынуждаю взглянуть мне в глаза.
— Если для тебя это слишком, я не буду настаивать.
Ее взгляд — чистая сталь.
— Если тебе дороги твои пальцы, лучше отпусти.
Я слушаюсь и развожу руками.
— После тебя, мой ангел.
Мия начинает взбираться по лестнице, мило виляя своей соблазнительной задницей.
— Если я сорвусь, сохрани мои мятные конфеты.
— Вот еще! И не подумаю.
Она цокает языком.
— Как грубо!
— Просто не смотри вниз. Все будет хорошо.
Я ставлю ногу на первую ступеньку, наблюдая, как Мия лезет все выше. Дождавшись, пока она поднимется на достаточное расстояние, я карабкаюсь вслед за ней.
— Ого, вау! — выдает она на крыше. — Это просто потрясающе!
— Это мы еще на башню не залезли. — Я оказываюсь рядом с ней и вытираю руки о джинсы. — Нужно только отпереть замок.
— О, — произносит она, — это я могу.
Я усмехаюсь.
— Вообще, я собирался сделать это сам.
— А вот и нет. — Она выуживает из своей сумки шпильку для волос. Ее улыбка идеально передает то, что я сейчас чувствую: яркая, раскованная и абсолютно головокружительная. — Правда или действие?
50
Мия
— Ты же понимаешь, что рано или поздно тебе придется выбрать правду? — интересуется Себастьян.
Я плюхаюсь рядом с ним. За последний час я успела разыграть Пенни по телефону, постоять на голове (раньше я часто исполняла этот трюк на вечеринках), назвать, не прибегая к помощи телефона, все видимые на нашей части неба созвездия и попозировать на краю крыши, как Роза из «Титаника». Последнее, судя по всему, Себастьяна напугало даже сильнее, чем меня, потому что, только взглянув на это, он поспешно притянул меня в свои объятия.
И почему я раньше боялась высоты? Теперь я даже не могу вспомнить. Стоять там, раскинув руки и ни за что не держась, было так прекрасно, что мне казалось, будто мое сердце вот-вот выскочит из груди. Когда Себастьян обнял меня и отвел подальше от края, я целовала его до тех пор, пока не начала задыхаться, чувствуя лишь вкус газировки и шоколада на его губах. Даже теперь мне еще не вполне удалось восстановить дыхание. Я поворачиваюсь к нему, и меня окутывает успокаивающий запах его тела.
Не знаю, как он догадался, что эта игра — именно то, что мне сегодня нужно, но я невероятно благодарна ему.
— Ну, либо тебе так и придется выдумывать для меня дурацкие действия. — Я приподнимаюсь на локтях. Себастьян убирает у меня из волос сухой листик. — А ты ведь еще даже стриптиз не загадывал.
Он проводит пальцами по моей руке.
— Я об этом подумаю.
— Сейчас моя очередь. Может, мне первой заставить тебя станцевать?
Он усмехается.
— Так сильно сладкого переела?
— Я уже и забыла, как кола волшебна на вкус. Дедушка раньше всегда носил в кармане монетки по пятнадцать центов, чтобы, наткнувшись на автомат с газировкой, мы могли выпить по стаканчику.
— А теперь не носит?
Я сглатываю: ощущения такие, будто я только что съела горсть стекла. С его смерти прошли годы, но мне по-прежнему больно. Слишком много воспоминаний. Среди них есть хорошие, как про пятнадцатицентовые монетки и еле теплую газировку, а есть плохие, как то, что папа приехал за мной в школу (что случалось невероятно редко) и, когда я села сзади, с серьезным выражением лица повернулся ко мне и сообщил ужасную новость.
— Он умер, когда мне было пятнадцать. Сердечный приступ.
— Прости, Мия, я не знал.
Я сажусь.
— Ничего, это было давно.
— Но это ведь не значит, что ты больше ничего не чувствуешь, — мягко произносит Себастьян. — Каким он был?
— Что?
— Расскажи о нем. Ты о моей семье знаешь намного больше, чем я о твоей.
— Там особо нечего рассказывать.
Он приподнимает бровь.
— Нечего или ты просто не хочешь?
Я беру листик, который он высвободил из моих волос.
— Наверное, и то и другое.
— Может, сыграем в другую игру?
— И в какую же?
— В «Правду или правду».
— Устал от действий?
— Я хочу знать о тебе все, Мия, — тихо говорит он, хотя мы совсем одни и подслушать нас некому. — Хочу понимать тебя. Вчера после игры…
Я выпускаю из рук разорванный на кусочки листик.
— Себастьян…
— Ты можешь выбирать, о чем мне рассказывать. И когда и как это делать. Но в конечном итоге я хочу знать все. Все, что касается тебя: и серьезное, и не очень. До этого вечера я и не думал, что ты любишь колу и мятные конфеты, а такие мелочи важны для меня не меньше, чем разговор о твоей семье. Расскажи мне о своем прошлом и о том, чего хочешь от будущего, а я расскажу тебе то же самое о себе.
Он протягивает руку, и наши пальцы сплетаются. Он смотрит на меня, точно я северное сияние, прекрасная природная сила или луч света, которыми можно любоваться вечно. Я люблю его. И доверяю ему. Если я и могу поговорить с кем-то о дедушке, то только с ним.
— Именно благодаря дедушке я полюбила космос. Он не оканчивал университета — даже в старшей школе не учился, но его всегда интересовал окружающий мир: история, философия, наука. У него был телескоп, и я до сих пор помню, как впервые смотрела вместе с ним на звезды. Он пробудил во мне желание изучать их и всегда поддерживал на этом пути. И я не отступилась даже после его смерти. Поступила в МакКи, получив стипендию.
— Я даже и не знал…
Я пожимаю плечами.
— Я выбирала между ним и Массачусетским университетом, но в МакКи предложили больше денег.
— И ты еще утверждаешь, что не гениальна.
— Но это правда. Скорее, любопытна и упряма.
— Я уверен, что он бы гордился тобой.
У меня на секунду перехватывает дыхание.
В глубине души я понимаю, что Себастьян привел меня сюда потому, что здесь нам никто и ничто не помешает: ни моя работа, ни другие люди, на которых можно было бы отвлечься. Но я не обижаюсь — наоборот, мне хочется рассказать ему больше. Несмотря на то что вчерашний вечер был просто замечательным, мы закончили его на неопределенной ноте.
— Из моих родственников он был единственным, кто понимал меня, но его нет рядом уже много лет. Сейчас моя семья, как я уже сказала, думает, что я учусь на преподавателя. Они считают… считают, что мне следует вести естествознание в старших классах, а через несколько лет остепениться, выйти замуж и нарожать детей, как поступили все остальные женщины в нашей семье. И ничего другого они не приемлют. Вот и все.
Себастьян ласково поглаживает мое колено.
Я прикусываю щеку.
— Они ничего не знают о том, что я хочу попасть в эту швейцарскую программу и получить степень кандидата наук, чтобы потом работать в этом чертовом НАСА.
— Но ты ведь…
— И я даже не могу ненавидеть их за это, потому что они хорошие люди и любят меня, желая только лучшего. Просто они не понимают, что их «лучшее» не совпадает с моим «лучшим». Когда я разговариваю с мамой, мне хочется кричать. Она меня очень любит, но выражает это совсем не так, как я хочу.
Слова срываются с моих губ одно за другим, точно сочащиеся из раны капли яда. Я никогда не рассказывала этого никому, кроме Пенни, — и то изрядно выпив.
— Это была бы настоящая потеря. — Себастьян заправляет мне за ухо прядь волос, а потом повторяет то же самое с другой стороны и легко касается моих губ своими. Это самый нежный поцелуй в моей жизни, и мне хочется, чтобы он длился вечно. — Не то чтобы я считаю, что быть преподавателем — это плохо, но это была бы огромная потеря, черт возьми. У тебя удивительный пытливый ум, Мия. Ты рождена совершать научные открытия. Я не встречал никого умнее тебя.
Я тихо смеюсь.
— Да хватит тебе!
— Я серьезно.
Я всхлипываю.
— Я думала, что просто… что если перед признанием совершу что-то стоящее, как-то докажу, что буквально создана для этого, то они всё поймут. Вот почему я столько работаю — чтобы попасть в программу обмена. Ее глава будет на конференции. Но когда Джана обо всем узнала, она так разозлилась… Я понимаю, что должна все рассказать родителям, но боюсь, что они не поймут. И даже не попытаются.
— Мия.
Глаза обжигают слезы, но пролиться им я не позволяю.
— Теперь твоя очередь.
— Я думаю, нам стоит…
— Пожалуйста. — При мысли о том, с каким выражением на меня посмотрит мама во время этого ужасного неизбежного разговора, мне хочется плакать. — Расскажи теперь ты что-нибудь.
Лицо Себастьяна меняется.
— Прошу, — шепчу я. — Я не хочу быть такой уязвимой в одиночку.
Он притягивает меня к себе и крепко обнимает, и я обнимаю его в ответ, наслаждаясь ароматом его парфюма и таким приятным на фоне ночной прохлады теплом. Он опускает подбородок мне на плечо и тихо — настолько, что мне приходится до предела напрячь слух, чтобы услышать его, — говорит, обращаясь к темноте:
— Я решил бросить бейсбол.
— Что?!
Я пытаюсь отстраниться, но он удерживает меня в объятиях. Я была уверена, что он расскажет о своих родителях или о жизни с Каллаханами, и подумать не могла, что его правда будет состоять в отказе от бейсбола. Конечно, эта мысль пару раз приходила мне в голову, но озвучивать ее я не решалась.
— Но ведь он вся твоя жизнь.
— Это была жизнь моего отца, — все так же тихо шепчет он, как будто боится, что ветер подхватит его слова и кто-то их услышит. — Я знаю, что у меня к бейсболу талант, но заниматься им всю жизнь не хотел бы. Я не обязан идти на это только из-за желания отца.
— И чем ты хочешь заняться вместо спорта? — так же тихо спрашиваю я.
— Закончив учебу, я смогу сам распоряжаться своим наследством. — Я чувствую плечом, как он сглатывает. — Я думал немного попутешествовать. Ну… посмотреть мир. Поучиться готовить на кухнях самых разных ресторанов и с нуля построить карьеру. У меня есть возможность покинуть МакКи уже после следующего семестра — я узнавал. Кулинария делает меня счастливым, как ничто другое. Для меня это настоящее искусство. Как… как поэзия. Я чувствую к ней то же самое, что ты говорила о космосе. Я хочу провести жизнь на кухне, а не на бейсбольном поле. С меня хватит.